1723 г. ознаменовался смертью Ванессы. Она заразилась туберкулёзом, ухаживая за младшей сестрой. Переписка её со Свифтом за последний год была по какой-то причине уничтожена[11].
1724: анонимно изданы и разошлись многотысячным тиражом мятежные «Письма суконщика», призывающие к бойкоту английских товаров и неполновесной английской монеты. Резонанс от «Писем» был оглушительным и повсеместным, так что Лондону пришлось срочно назначать нового наместника, Картерета, для успокоения ирландцев. Премия, назначенная Картеретом тому, кто укажет имя автора, осталась невручённой. Удалось найти и отдать под суд печатника «Писем», однако присяжные единодушно его оправдали. Премьер-министр лорд Уолпол предложил арест «подстрекателя», но Картерет пояснил, что для этого понадобится целая армия[12].
В конечном счёте Англия сочла за лучшее пойти на некоторые экономические уступки (1725), и с этого момента англиканский декан Свифт стал национальным героем и неофициальным лидером католической Ирландии. Современник отмечает: «Его портреты были выставлены на всех улицах Дублина… Приветствия и благословения сопровождали его всюду, где бы он ни проходил»[13]. По воспоминаниям друзей, Свифт говорил: «Что касается Ирландии, то здесь меня любят только мои старые друзья — чернь, и я отвечаю на их любовь взаимностью, ибо не знаю никого другого, кто бы этого заслуживал»[14].
В ответ на продолжавшееся экономическое давление метрополии, Свифт из собственных средств учредил фонд помощи дублинским горожанам, которым грозило разорение, причём не делал различия между католиками и англиканами. Бурный скандал по всей Англии и Ирландии вызвал знаменитый памфлет Свифта «Скромное предложение», в котором он издевательски посоветовал: если мы не в состоянии прокормить детей ирландских бедняков, обрекая их на нищету и голод, давайте лучше продавать их на мясо, а из кожи делать перчатки.
В 1726 году выходят первые два тома «Путешествий Гулливера» (без указания имени настоящего автора); остальные два были опубликованы в следующем году. Книга, несколько подпорченная цензурой, пользуется невиданным успехом. За несколько месяцев она переиздавалась трижды, вскоре появились её переводы на другие языки.
В 1728 году умерла Стелла. Физическое и душевное состояние Свифта ухудшаются. Популярность его продолжает расти: в 1729 году Свифту присваивается звание почётного гражданина Дублина, выходят его собрания сочинений: первое в 1727 году, второе — в 1735 году.
В последние годы Свифт страдал от серьёзного душевного расстройства; в одном из писем он упоминал «смертельную скорбь», убивающую его тело и душу. В 1742 году после инсульта Свифт потерял речь и (частично) умственные способности, после чего был признан недееспособным. Три года спустя (1745) Свифт скончался. Похоронен в центральном нефе своего собора рядом с могилой Эстер Джонсон, эпитафию на надгробной плите он сам сочинил заранее, ещё в 1740 году, в тексте завещания:
«Здесь покоится тело Джонатана Свифта, декана этого собора, и суровое негодование уже не раздирает его сердце. Ступай, путник, и подражай, если можешь, тому, кто мужественно боролся за дело свободы».
Сатира Свифта
В своей ранней сатире «Битва книг» (1697) Свифт выступает еще с позиций, относящихся к XVII в.: он включается в спор «древних» и «новых», имевший к этому времени уже довольно длительную историю. Однако, хотя Свифт, аллегорически изображая сражение между «древними» и «новыми» сочинителями, разыгравшееся в библиотеке Сент-Джеймского дворца, склонен, по-видимому, отдать свои симпатии «древним», он обрывает сатиру, не доведя до конца описание этого «ирои-комического» боя (конец рукописи, объявляет автор, утерян!). Этот спор «древних» и «новых» для него, мыслителя просветительского склада, имеет лишь относительное значение. Свои эстетические критерии он формулирует в аллегорической притче, введенной в «Битву книг», где речь идет о споре пчелы и паука. Как ни искусно плетет паук в темном углу свою паутину, вытягивая из самого себя ее нити, пчела смело прорывает его тенета. Ей нужен простор, она должна облететь все цветы, чтобы отовсюду собрать для людей воск и мед, т. е. свет и сладость. Уже здесь Свифт формулирует такую концепцию искусства, которая враждебна духу догматизма и проникнута идеями Просвещения.
В «Сказке о бочке» Свифта-сатирика занимает главным образом борьба против всех форм религиозного суеверия и мракобесия, порабощающих человеческий разум. Эта сатира во многом сродни и «Похвале глупости» Эразма Роттердамского и тем главам «Гаргантюа и Пантагрюэля» Рабле, где великий французский гуманист ополчался против педантов, ханжей и изуверов, душителей свободной мысли. Нарочито причудливая и по композиции, и по способу изложения, она имеет двусмысленное заглавие: оно означает по-английски просто «околесицу», и, как толковал его сам Свифт, намек на бочку (религию), которую моряки (правящие классы) бросают разъяренному киту (народу), чтобы отвлечь его внимание от государственного корабля и ускользнуть от опасного противника. В этой сатире, каковы бы ни были остроумные мистификаторские ухищрения автора, явно проявилось дерзкое вольнодумство Свифта. В основе «Сказки о бочке» лежала аллегорическая притча о трех кафтанах, которые отец оставил в наследство своим сыновьям, завещав им никогда не изменять первоначального покроя кафтана и не украшать их никакими новомодными побрякушками. В книге подробно рассказывается о том, как мирские соблазны заставили трех братьев - Петра, Мартина и Джека - отступить от точного смысла отцовского завещания, как обманывали они самих себя хитроумными доводами, чтобы оправдать перекройку кафтанов.
Смысл этой сатирической сказки без труда угадывался читателем. В старшем брате с его вельможной гордыней он узнавал главу римско-католической церкви, папу, «наместника св. Петра», а в его нелепом головном уборе (он надевал три шляпы сразу) - папскую тиару; в Мартине - тезке Лютера, к которому автор сравнительно более снисходителен, - прообраз ортодоксального, «умеренного» протестантизма, и в том числе государственной английской церкви; в Джеке - бродяге-оборванце, с его кривляниями и уродством - прообраз различных сект (кличка меньшего брата могла быть производной не только от имени Жана Кальвина, но и от имени Джона Нокса, Джона Лильберна, Джона Беньяна).
Самый тон «Сказки о бочке» поражает своей дерзкой непочтительностью и вольнодумством в отношении не только церковных раздоров, он и самой религии. Сатирик не скупится на самые резкие образы, уподобляя религиозный фанатизм, претензии проповедников на боговдохновленность и т. д. наиболее низменным физиологическим отправлениям (отступление о секте «эолистов» и др.). Известно проницательное суждение Вольтера, заметившего, что как бы Свифт ни «уверял, что был исполнен почтения к Отцу, хотя и попотчевал его сыновей розгами, однако недоверчивые люди находили, что розги были достаточно длинны, что не пощадили и Отца». И действительно: «Сказка о бочке» не только высмеивала различные христианские церкви, но и расшатывала самые устои религиозного миросозерцания.
Своей сатире Свифт предпослал посвящение: «Его высочеству принцу Потомству». Этим пародийным посвящением он как бы демонстративно противопоставляет свою независимую, смелую сатиру раболепным писаниям многих современных литераторов, по обычаю льстиво посвящавших свои сочинения знатным меценатам, и вместе с тем дает понять, что только потомство сможет по достоинству оценить его труд.
Уже в «Сказке о бочке» - первом значительном художественном произведении Свифта - во всем блеске проявилось его мастерское владение оружием иронии. Сам писатель по праву гордился своей иронией:
Ведь я открыл ее значенье
И первый ввел в употребленье, -
(Перевод Ю. Левина)
Писал он, подводя итоги своих трудов и дней в поистине трагических «Стихах на смерть доктора Свифта» (1739).
Временами (особенно в последних частях «Путешествий Гулливера») рационалистический скептицизм Свифта доходит в своем обличении всех и всяческих иллюзий человечества до того, что обращается трагическим образом даже против самого разума, в практической действенности которого писатель начинает сомневаться задолго до большинства просветителей.
В своей иронической трактовке и чувственной, плотской природы человека, и его сентиментальных порывов Свифт беспощаден. Лишь крайне редко, в интимном «Дневнике для Стеллы» (подруги всей его жизни) да в отдельных строчках, обращенных к друзьям, можно встретить у него проблески нежности. Сам он писал о себе в цитированных выше «Стихах на смерть доктора Свифта»:
Согласен я, декана ум
Сатиры полон и угрюм;
Но не искал он нежной лиры: