Актуальные проблемы современной политической культуры

Европейский консерватизм, либерализм и социализм как практическое воплощение идей XIX в. сыграли огромную роль в мировой истории. Все они базировались на исходном представлении об универсальности исторического процесса, который был предложен мировыми религиями. В связи с этим некоторые ученые предлагают возрождать религиозность как фактор восстановления нравственных норм. Однако это, безусловно, недостаточный ответ на вызов совре­менной эпохи.

Более того, необходимо отметить принципиальные различия в теоретических настроениях прошлого и сегодняшнего дня. Теории прошлого выражают безграничную веру в возможности человека по переустройству мира, а их обновленные версии – лишь нер­возность, неуверенность и страх. Лучше Фукуямы ни­кто не сумел передать это противоречие, которое отражено в названии его первой книги «Конец истории и последний че­ловек». Конец истории означает триумф либеральной демократии, а последний человек – собирательный нелицеприятный об­раз граждан демократических стран в момент этого триумфа. «Мы проделали путь к концу истории лишь затем, чтобы осо­знать собственную заурядность. Нам не хватает воображения и смелости. Победа либеральных принципов означает свободу выбора. Мы вольны действовать, как захотим, но предпочитаем бездействие. У нас нет ни грандиозных, ни больших идей но переустройству общества. Остались только самые скромные. Даже в наших мечтах мы осмотрительны и осторожны».

Современная глобальная система начала свое существование в XVI в. Однако в течение трех столетий она функционировала без единой, твердо установившейся мировой культуры, т. е. не существовало общей системы ценностей и норм. Только Французская революция качественно изменила положение. Она установила два новых принципа: естественность и нормальность духовно-нравственных (политических) изменений и суверенитет народа. Эти вполне революционные принципы быстро и глубоко укоренились в общественном сознании, хотя не гарантировали легитимность буржуазной системы взглядов в долгосрочной перспективе. Другая точка зрения принадлежала социалистам (или радикалам). Они приветствовали изменения и призывали народ полностью и прямо осуществить свой суверенитет для обеспечения интересов принципиально нового общества.

Консервативная и социалистическая позиции были четко очерчены и просты для понимания: как можно медленнее или быстрее: изо всех сил сопротивляться уравнительным тенденциям или, напротив, решительно разрушать структуры, построенные на неравенстве («правые против левых»). Либерализм в формальном выражении представлял собой «средний путь», «жизненный центр» (в терминологии XX в.), т. е. не слишком быстрые и не слишком медленные изменения, а как раз с правильной скоростью. Но в содержательных терминах все выглядит иначе: либералы редко находили и находят общий язык даже между собой. Следовательно, вовсе не четкость программ определяла либерализм как идеологию, а скорее его особое внимание к процессу. Либералы верили, что политические изменения неизбежны, но считали, что к хорошему обществу они ведут лишь постольку, поскольку процесс является рациональным, т. е. общественные решения являются результатом тщательного интеллектуального анализа экспертами и специалистами. Именно они могли наилучшим образом разработать реформы, которые могли бы (и действительно это делали) усовершенствовать систему, где они живут. Либералы по определению не были радикалами. Они стремились усовершенствовать систему, а не преобразовать ее, потому что с их точки зрения мир XIX в. уже был кульминацией человеческого прогресса, «концом истории». Тогда первоочередная задача состоит в совершенствовании системы.

Эти три идеологии затем стали тремя политическими стратегиями, призванными ответить на общественные запросы после 1789 г. В ходе реализации этих программ стало ясно, что хотя все они формально были антигосударственными, но на практике все работали на укрепление государственных структур. Постепенно лидирующее положение занял либерализм, а консерваторы и социалисты со временем скорректировали свои программы в направлении к либеральному центру. Есть мнение, что на самом деле именно консерваторы и социалисты, действуя отдельно, но взаимодополняюще, способствовали реализации либеральной политической программы, направляя и подталкивая ее позитивное развитие. Вот почему по мере того, как либеральная идеология торжествовала, либеральные политические партии имели тенденцию к исчезновению.

Успех либеральной идеологии кроется в том, что она в центр внимания ставит интересы человека, базирующиеся на «естественном праве». Несмотря на то что единой позиции в этом вопросе нет, тем не менее такая система взглядов придает мощную основу, позволяющую давать отпор оппонентам.

Либеральный проект XIX в. для стран с преобладающим капиталистическим хозяйством состоял в том, чтобы приручить опасные социальные группы и классы, предложив им заманчивую социально-эконо-мическую программу (всеобщее избирательное право, политику благосостояния и национального самосознание и т. п.). Программа строилась на предположении, что простой народ будет удовлетворен этой частичной передачей благ и согласится с ролью наемного работника. Пропаганда лозунгов прав человека, свободы, демократии сама по себе была частью программы по «снятию напряжения» в народных массах.

Либерализм XIX в. в основном решил те проблемы, которые ставились правящей элитой капиталистических государств.

В XX в. угнетенные классы стали настаивать на пользовании правами, которые, как говорили либералы, теоретически им принадлежали. Первая мировая война обозначила эту проблему, а дальнейшие трагические события ХХ в. открыли пространство для новых общественно-политических движений.

Поскольку наиболее горячей проблемой на мировой сцене была колониальная политика и сам империализм, т. е. юридический контроль над большой частью Азии, Африки и Карибского бассейна со стороны европейских государств, а также США и Японии, то проявилось требование прав народов, а не прав человека. Законность этого требования наиболее ярко была продемонстрирована В. Вильсоном, когда он сделал центральной темой глобального либерализма «самоопределение наций». Конечно, его «требования» были достаточно мягкими: Вильсон настаивал на предоставлении самоопределения в строгих юридических формах и тогда, когда нации будут готовы к нему. Пока такие условия не созреют, по его мнению, эти нации должны существовать в режиме «опеки».

Консерваторы по этому вопросу были еще осторожней и считали, что «готовность» к самоопределению вызреет не скоро, если это вообще когда-нибудь случится. В отличие от либералов, в первой половине XX в. консерваторы часто обращались к теме прав человека, чтобы оспорить права народов. Они доказывали, что население колоний – это не подлинные «народы», а просто совокупность индивидов, чьи личные права человека могут быть признаны, когда индивид имеет достаточный уровень образования и освоил западный стиль жизни. Это была логика доктрины формальной ассимиляции, которой пользовался ряд колониальных держав (например, Франция, Бельгия и Португалия).

Социалисты, которые в годы первой мировой войны были настроены радикально (большевики и Третий Интернационал), поначалу очень подозрительно относились ко всем разговорам о правах народов, которые они ассоциировали с националистическим движением европейского среднего класса. В течение длительного времени они были открыто враждебны этой концепции. Затем, в 20-е гг. ХХ в., радикально изменили курс, т .е., по сути, присоединились к программе самоопределения наций Вильсона. После второй мировой войны СССР активно проводил политику поощрения «социалистического строительства» в ряде стран, что фактически совпадало с программой мирового либерализма по экономическому развитию слаборазвитых стран.

В 1945–1970 гг. либерализм пережил второй апофеоз. Однако повсюду бросалось в глаза отсутствие прав человека или пренебрежение ими (от чисток и фальсифицированных процессов в Восточной Европе до различных форм диктатуры в странах третьего мира, маккартизма в США и т. п.). Одновременно это был период, когда политические движения мира проявляли очень большую, правда, риторическую озабоченность правами человека. Доводы защитников прав человека повсюду рассматривались как угроза национальному единению в битвах «холодной войны». Поэтому открыто высказываемая озабоченность США и СССР положением с правами человека в сфере влияния оппонента не оказывала серьезного влияния на реальную политику.

Начиная с 70-х гг. ХХ в. либерализм постепенно вытесняется с позиций определяющей идеологии мировой системы. Зреет понимание, что либеральная идеология представляет собой систему несбыточных обещаний, реальное содержание которых на самом деле в основном негативно для громадного большинства населения мира. Разумеется, язык понятий отражал специфику своих стран, но всюду обсуждались одни и те же темы.

В то время мировая экономика оказалась в стагнации, которая фактически аннулировала экономические достижения большинства стран (за исключением Восточной Азии). Она привела также к падению реальных доходов трудящихся. Надежда на последовательное, устойчивое улучшение перспектив жизни потерпела крах. Тогда под сомнение была поставлена и либеральная идея, особенно в части реализации прав народов. Появляются новые, более воинственные этнические, национально-освободительные движения. Активно поднимаются требования «прав меньшинств» и других групп или квазинародов, таких как женщины, геи и лесбиянки, инвалиды, престарелые и т. д. В странах советского блока и третьего мира началось движение по демократизации общества, т. е. фактически были подняты требования немедленной реализации прав человека. Однако «демократические» страны в первую очередь начали говорить о правах человека в других странах, а не в своих: заявление Картера о правах человека как главной заботе внешней политики США, Хельсинкские соглашения, распространение движений типа «Международной амнистии» и т. п.

70–80 гг. ХХ в. стали золотым веком современного консерватизма. После двой­ного триумфа США и Великобритании (Р. Рейган, М. Тетчер) консерватизм уже не считали «пережитком», привлекающим к себе только «лишних» людей. Интеллектуалы-консерваторы ста­ли создавать собственные научные центры. От их критического взора не ускользнула ни одна из сфер деятельности современного государства, начиная от его участия в экономической жизни и кончая борьбой против распространения наркотиков. Выяснилось, что молодых людей привлекают правые взгляды. Однако убедительных доказательств состоятельности консерватив­ной политики не последовало. А большинство крайне правых партий во Франции, Ита­лии и Германии оказались в глубоком кризисе. Именно полное отсутствие в Европе значительных консервативных сил сделало возможным столь быстрое движение в сторону европейской интеграции.

Без сомнения, неудачи консервативных правительств были одним из следствий неудачи теоретиков консерватизма, не су­мевших создать убедительной и долговечной идеологии. В 1990-е гг. ХХ в. консерватизм фактически двигался не впе­ред, а назад. Видимо, пока консерватизм является принципиально неосуществимой идеей в длительной перспективе.

Главное в консерватизме – это стремление к равнове­сию. Балансируя между желанием радикалов во что бы то ни стало двигаться вперед и упрямством реакционеров, столь же настойчиво тянущих общество назад, консерватор везде и во всем пытается найти соразмерность. Сложность в том, чтобы правильно определить пропорции: готовность принимать перемены при умении избегать коренной ломки; способность ценить ча­стное без тотального отвержения всеобщего; уважение тра­диции, сочетающееся с преданностью рыночным иде­алам и свободе личности. Но именно равновесия недостает современным консерваторам.

Современному консерватизму органически чужд риск: он, как пишет Оукшотт, не терпит «опасностей и трудностей». Консерватизм враждебен планирова­нию и декларациям, скептически относится не только к грандиозным проектам переустройства мира, но и к любым масштабным идеям, призванным объяснять мир.

Однако люди по своей природе вовсе не консервативны. Они восхищаются новым и неизведанным, часто со­вершают неосторожные поступки, надеясь обрести завтра не­что лучшее, чем то, что окружает их сегодня. Поэтому консерватизму было бы трудно достигнуть своих целей, если бы он требовал от людей подавления этих врожденных склонностей. Отказываясь предлагать людям рецепты «правильной жизни», консерваторы, как правило, не строят теорий, которые обеспечили бы им приход к власти. Современные консерваторы, как и либералы, считают лучшей формой политического образования диалог. Консерваторы вовсе не стремятся воздействовать на на­родные массы, считая обычных людей «неразумными, непросвещенными, лживыми и ирраци­ональными».

Консерватизм, как система идей, выступает критиком либерализма как по­литической философии, связанной с убеждением, что индивид должен быть свободен в выборе нравственных норм, которыми он руководствуется в своей жизни. В отличие от либералов, консерваторы считают, что подлинная свобода индивида не мо­жет быть достигнута в условиях современной демократии. Чтобы жить достойной жизнью, по мнению консерваторов, людям нужны определенные критерии ее качества, которые способна задавать только обра­зованная элита. Читая труды современных консерваторов (Страусс), мо­жно даже обнаружить некоторое сходство с ленинской теорией руководящей пар­тии. По Страуссу, люди, осененные верными идеями, могут стать для общества чем-то вроде современных монархов, спо­собных привести это общество, причем без ведома его членов, к большему процветанию.

Несмотря на богатое идеологическое наследие, консерватизм содержит такие противоречия, которые в современном обществе, в принципе, не позволяют ему полностью реализоваться. Неудивительно, что многие консерваторы тратят столько сил и времени на обличение либерализма. Так, современный американский консерватизм характерен своей двойственностью. Если он придер­живается принципов постепенности и умеренности, то отрезает себе дорогу к далеко идущим программам, которые могли бы существенно повлиять на ход ис­тории. Если же он пытается действовать более решительно, то сразу теряет всякую связь с консервативным складом ума, способным привлечь обычных людей, которые напуганы неуряди­цами, сыплющимися на них в современном капиталистичес­ком обществе

Вместе с тем консервативные идеологи полагают, что либерализм и консерватизм имеют точки соприкосновения в глав­ном – автономии человека, «требующей такого управле­ния обществом, которое предполагает свободный выбор, осу­ществляемый субъектом действия среди нескольких доступных альтернатив при достаточном понимании последствий предпочтения одной из них». Проблема, по их мнению, состоит в том, что в мире су­ществует зло. Если мы предоставляем человеку полную авто­номию, то он может использовать свои ничем не сдерживае­мые силы для злых дел. Либералы оказываются здесь перед неразрешимой дилеммой: отстаивая свободу личности, они ум­ножают жестокость, существующую в мире; если же они ста­вят во главу угла уменьшение жестокости, то вынуждены жер­твовать принципом автономии. Либеральная мысль приложила немало усилий, безуспешно пытаясь обойти эту дилемму. Когда, сталкиваясь с реальным злом, либералы выдвигают довод, что человек, совершающий дурной поступок, не может считаться «подлинно» автономным, ибо истин­но свободная личность никогда не предпочтет зла добру, они обусловливают поступки человека такими предпосылками, ко­торыми фактически сужается его собственная способность определять условия своего поведения (иначе говоря, его автоно­мия), и тем самым делают уязвимой свою аргументацию.

Другие фундаментальные ценности либерализма, по мне­нию консерваторов, также внутренне противоречивы.

С тех пор как государство и идеоло­гия плюрализма стали «определяющими чертами жизни со­временного Запада», либерализм, по словам Грамши, безраз­дельно господствует в политике. Консерваторы (Готтфрид и др.) признают, что люди и в самом деле хотят того, что обеспечивает им либеральное государство: никто и никогда не требовал полностью отка­заться от «государства всеобщего благосостояния». Но при этом они твердо убеждены, что цена, которую общество платит за гегемонию либерализма, непомерно высока.

Мыслители раз­ных времен отмечают, что субъектом политики является авторитет власти. Власть дол­жна вознаграждать добродетельных и наказывать злых. Ее громадный потенциал должен бережно и вместе с тем целенаправленно расходоваться на то, чтобы «формировать и изме­нять жизнь людей». Либеральное государство, обладая множеством разнообразных рычагов власти, безусловно, изменяет жизнь людей, но беда в том, что ему не хватает авторитета и необходимой подконтрольности. «Либерализм, – пишет Готтфрид, – маскируя силу принуждения с помощью особого языка, выдви­гающего на передний план заботу о человеке, представляет со­бой неустойчивое сочетание инертности и отчаянной жажды власти, которые наносят обществу гигантский ущерб».

Либералы считают права человека, справедливость и ра­венство – главнейшими приоритетами, полагая, что благососто­яние, безопасность и порядок придут позднее (если в них во­обще возникнет нужда). Консерваторы же, согласно Кекешу, полагают, что все эти блага имеют одинаковую ценность. Они не хотят, чтобы какое-то одно или два из них «подминали под себя» остальные. Вместо этого они предлагают находить вре­менное разрешение конфликтов между ними, исходя не из принципа, что ценнее, а стараясь максимизировать каждое из них в конкретных обстоятельствах. Этот подход побуждает современных консерваторов больше думать, нежели следовать традициям. Они не могут просто защищать существующее или существо­вавшее ранее положение вещей, а должны убеждать обще­ство, что определенные действия принесут благоденствие мак­симально возможному количеству его членов.

Теоретически консерватизм при­знает многие способы достижения благополучия, но всегда готов принять во внимание границы, за которыми благополу­чие становится невозможным. Таким образом, консерватизм является философией пределов.

Возникнув как протест против буржуазной демократии, консерватизм сталкивается со столь же неразрешимыми проблемами, как и либерализм. Одна из центральных проблем форму­лируется Кекешем следу­ющим образом: консерваторы считают, что мерилом реальной жизни общества должны служить трансцендентные ценности, в которые они верят, однако все эти фундаментальные принципы (Божья воля, естественное право, аристократическая форма правления, расовое превосходство и др.) стали анахронизмами в демократических обществах. Поэтому как бы ни были вер­ны консерваторы своим историческим корням, как бы ни по­ражали они блеском своего интеллекта и целостностью фило­софии, это еще вовсе не означает, что существует сегодня общество, которое в них нуждается.

Конечно, в современном мире бы­вают такие ситуации, когда консерваторы становятся ре­альной силой, но, как правило, это происходит только в том случае, если они прибегают к оппортунизму, отказываясь от осуществления своей подлинной программы, т. е. фактически превращаясь в либералов.

В отличие от тех консерваторов, которые «порой оказываются недостаточно гибкими для того, чтобы адаптироваться к переменам, которых требует контакт с другими традиция­ми», современные консерваторы настаивают на необходимости целенаправленного укрепления нравствен­ности, с тем чтобы, «не нарушая требований закона, жить в соответствии со своими убеждени­ями» достаточно терпимо, ограничиваясь лишь моральным осуждением.

Главный козырь консерватизма – меритократия (правление достойных). Однако проблема состоит в том, что консерватизм так же, как и либерализм, находится в рамках иллюзорного выбора. Трудно выбирать между гражданскими правами и равенством, индивидуальной свободой и уважением к закону, единством и разнообразием. Эти системы идей то и дело ставят своих граждан в ситуации, когда их убеждения вступают в неразре­шимый конфликт. Хотя, как бы он ни разрешился, человек все равно остается на поле либеральных ценностей. Ведь, например, ни­кто не предлагает американцам выбирать между теократией и светским государством, между легализацией раб­ства и отменой рабства, между предоставлением права голоса только владельцам собственности и распространением его на всех взрослых членов общества и т. п.

Важным достоинством консерватизма, по мнению некоторых ученых, является его реалистический, в сущности пессимистиче­ский взгляд на мир. Однако представление, будто консерватиз­му свойственно трагическое мироощущение, а либерализму – оптимизм, давно устарело. Трагичес­кий выбop, перед которым оказываются современные люди, – это выбор, как правило, между либеральными ценностями. Консерватизм – это выбор между двумя концепциями блага, одна из которых не может быть выбрана никогда. Дело в том, что мы не можем вернуться к системе, в основе которой лежат представления греков о добродетели или арис­тократические привилегии и т. п. Поэтому современному консерватизму недостает чувства ответственности, понимания того, что власть мо­жет достигнуть определенных целей только за счет отказа от других.

Известно, что политическая культура не­отделима от противоречий – противоречий между целями, стра­тегиями, отдельными людьми, общественными группами, государствами. Если бы существовал всего лишь один путь к достижению справедливости, свободы, равенства или если бы эти слова понимались всеми одинаково, тогда не было бы конфликтов между людьми, пытающимися достигнуть этих це­лей, а следовательно, и необходимости в существовании пар­тий, лидеров, представительных органов, групп давления и избирательных кампаний – институтов для разрешения споров между соперничающими сторонами. Однако несомненно, что люди – существа сложные и часто стремятся к взаимоисключающим целям.

Видимо, в рамках наших рассуждений формы мышления и деятель­ности можно разделить на две категории, в зависимости от то­го, к чему они тяготеют: к статизму (застою) или к динамиз­му. Сторонники статизма хотят сохранить мир таким, каков он есть. Или даже, если они придерживаются наиболее реакци­онных версий консерватизма, вернуть его к некоторому про­шлому состоянию. Политические взгляды представителей этой группы могут иметь самые разные оттенки. Однако, как правило, их действия в основе своей репрессивны. Не так уж и важно, что именно эти люди хотят запретить или поставить под контроль: конкуренцию со стороны иностран­ных фирм, рок-музыку, порно­графию, генную инженерию, гедонизм, иммиграцию; главное – их уверенность, что они знают тот самый единственный ре­цепт, с помощью которого можно привести в порядок наш ха­отический мир.

Сторонники динамизма менее извест­ны, поскольку большинство из них – люди дела, а не мысли­тели. Это они развивают всемирную компьютерную сеть, изу­чают эволюцию видов, реструктурируют компании, пресекают попытки государства вмешиваться в экономику, борются с расовыми и этническими предрассудками, изобретают новые технологии и т. п. Эти люди, по мнению современных исследователей (Э. Дайсон, Э. де Сото, Т. Петерс, Д. Роуч, Пострел), образуют «партию жизни». Отдавая предпочтение незамкну­тым системам, они считают, что законы должны оставаться предельно простыми, потому что никто не может предвидеть неожиданных последствий их применения. Они выступают не против порядка, но против жестких социальных конструкций. Сложность систем минимизируется сама собой, и гораздо ра­зумнее дать этому процессу свободно развиваться, а не созда­вать на его пути искусственные помехи. Динамический мир не строится «сверху вниз» на основе рекомендаций экспертов. Он создается «снизу вверх» на основе личного опыта. «Са­мого лучшего метода» не существует. Есть только метод проб и ошибок. В этом случае, как пишет Пострел, фактор темперамента, на­пример наличие или отсутствие боязни перемен, более зна­чим, чем принадлежность к левому или правому крылу поли­тического спектра.

Однако периоды динамичного развития экономики редко бывают длительными. «Раньше или позже люди, живущие по принципам консерватизма, берут верх и используют все разно­образие правовых и институциональных каналов, чтобы затор­мозить, а то и вовсе остановить техническое и творческое раз­витие» (Д. Мокир). Это связано с тем, что люди равно нуждаются как в жизненных переменах, так и во времени для адаптации к ним. Люди жаждут стабильности и предсказуемо­сти в определенных сферах своей жизни. Например, в сравнении со старшим поколением, которое пережило Великую Отечественную войну и стре­мится прежде всего к безопасности, следующие поко­ления, безусловно, более расположены к нововведениям и переменам.

Консерватизм, понимаемый как склад характе­ра, темперамент, а не как драматургия, позволяет нам «кон­солидировать риски», которым мы подвергли себя в более мо­лодые годы. Молодые и бездетные редко бывают консерваторами, но часто становятся либертаристами. Либертаризм – «ми­ровоззрение вечного ребенка». Но оно никогда не станет ведущей политической силой, потому что большинство из нас со вре­менем взрослеет. Именно мысли о том или ином будущем, которое нас может ожидать, заставляют не спешить с принятием рискованных ре­шений в настоящем, т. е. будущее – враг «динамизма».

Итак, любая система идей, гармонирующая с ритмом жизни, называет она себя консерва­тизмом или нет, всегда апеллирует к консер­вативному складу характера. Консерватизм в этом плане имеет естественное преимущество над своими противниками. Дей­ствительно, в той степени, в какой либерализм склоняется к либертаризму, он искусственно противопоставляется жизненному циклу. Мы нужда­емся в консерватизме, ибо жизнь настолько богата и разнооб­разна, что порой бывает необходимо защищать ее от неопре­деленности.

Все это помогает объяснить, почему в недав­нее время приобрел такую популярность неоконсерватизм как движение консолидации, коррекции либерального курса. Однако задача неоконсерваторов, если учесть, что консерватизм – недостижимый идеал, – демпфировать либерализм, т. е. заставлять возвращаться на правильный путь.

Но не всегда это удается сделать, тогда общество вступает в трагическую фазу своего развития – в общественном сознании начинает преобладать радикализм. Проявления радикальных идей могут быть различными. Рассмотрим самые крайние из них, которые проявляются в форме тоталитаризма.

Понятие «тоталитаризм» впервые возникает в окружении Муссолини в середине 20-х гг. ХХ в. Как научная концепция он утвердился с 1952 г. Тогда тоталитаризму было дано определение: «закрытая и неподвижная социокультурная и политическая структура, в которой всякое действие – от воспитания детей до производства и распределения товаров – направляется и контролируется из единого центра». Были выделены его основные признаки (З. Бжезинский): наличие единственной массовой партии во главе с лидером-диктатором; официально господствующая в обществе идеология; монополия на средства массовой информации; на вооруженные силы; система террористического полицейского контроля; централизованная система контроля и управления экономикой.

Российские ученые конкретизировали западные исследования и выделили следующие особенности советского тоталитаризма: абсолютная единоличная власть; индокринация общества (внушение единой доктрины); изначальная аморальность и полное презрение к человеку; синтез элементов азиатского деспотизма и радикальных идеологических доктрин; исключительная ориентация на будущее; патетические апелляции к массам; опора на внешнюю экспансию; великодержавные амбиции; всемогущая вера в мировой революционный процесс во главе со страной-лидером.

В научном мире нет единого мнения о том, когда вообще возник тоталитаризм. Одни считают его вечным атрибутом человеческой истории, другие – достоянием индустриальной эпохи, третьи – феноменом исключительно ХХ в. Историческим прототипом тоталитарных режимов считаются восточные деспотии. Однако между тоталитаризмом и ортодоксальными системами прошлого (и восточными и европейскими) есть ряд коренных различий. Одно из них состоит в том, что эти системы, в отличие от тоталитарных, не менялись, а если и менялись, то достаточно медленно. В средневековой Европе церковь указывала, во что веровать от рождения до смерти. Особенность же тоталитарного государства в том что, контролируя мысль, оно не фиксирует ее на чем-то одном. Выдвигаются догмы, не подлежащие обсуждению, однако изменяемые изо дня в день. Догмы нужны для абсолютного повиновения подданных, однако невозможно обойтись без корректив, диктуемых бурно развивающимся миром.

Фашизм и коммунизм как формы тоталитаризма.Действительно, по форме это очень похожие режимы, но не по сути и, тем более, не по векторам развития.

Тоталитаризм затрагивает все сферы жизни. Причем эти процессы охватывают общество, как правило, постепенно. Размышляя по этому поводу, Ф. Хайек пришел к выводу о том, что свобода политическая – ничто без свободы экономической. Контроль над важнейшими ресурсами общества, как материальными, так и нематериальными, будет находиться у тех, в чьих руках сосредоточен контроль над экономической властью. Идея централизованного планирования заключается в том, что не человек, но общество решает экономические проблемы, и, следовательно, общество (точнее, отдельные его представители) судит об относительной ценности тех или иных целей. Там, где единственный работодатель – государство или подконтрольные режиму частные предприятия, не может быть и речи о свободном политическом, интеллектуальном или каком-либо ином волеизъявлении людей. Итак, механизм функционирования достаточно прост и в определенные моменты истории эффективен. Остается выяснить, ради чего запускается этот механизм (целеполагание) и чем он будет подпитываться (доверием или насилием).

В современной России много пишут о коммунистической системе идей, причем преимущественно с позиций антикоммунизма, а фашизм остается совершенно забытым. Между тем возможности воздействия этого мощнейшего идеологического инструмента не становятся для молодого поколения менее опасными. Хотелось бы напомнить об этой варварской, человеконенавистнической системе идей.

Фашизм: предпосылки и теоретическая база.Столкновение различных идейно-политических тенденций стало стержнем европейской политической истории 1918–1945 гг. Политические движения и партии того времени предлагали свои проекты «новых социальных систем» и государственного устройства. Для ряда режимов было характерно стремление к установлению диктаторских форм власти в противовес либерально-демократическим идеям и парламентаризму. Особое место в этом движении занимает германский фашизм, или нацизм.

Гитлер пытался создать новый социальный порядок, включающий класс господ, среднее сословие (иерархически организованные члены партии) и массу безымянных служащих. Причем, по мнению фюрера, прежнее эко­номическое положение и общественная роль не могли иметь ни малейшего значения. Ниже этих классов, по планам Гитлера, должен был стоять слой пора­бощенных иноземцев, проще говоря – слой современных рабов. Подняться до уровня новой ари­стократии мог только «тот, кто видел смысл жизни в борьбе». Другие, «кому требуется рабское счастье, покой и порядок, опустятся в безликую массу».

Фашизм довольно быстро превратился в массовое движение, вобравшее в себя страх перед бурными переменами многочисленных групп населения: ремесленников, крестьян, разорившихся мелких собственников, люмпенизированных слоев общества, чиновничьего люда, ветеранов войны. Именно выходцев из этих слоев фашизм выдвинул на авансцену политики, создав новую правящую элиту. Принцип отбора, которым руководствовался Гитлер, был предельно циничным. Он обозначил его так: «Экономи­ческие выгоды, любовные игры и честолюбие, т. е. желание властвовать – вот три основных диапазона, в которых вещает наша пропаганда. … в мои задачи не входит улучшать нравственный облик человечества – я хочу лишь воспользоваться его слабостями. Я хочу, чтобы рядом со мной были люди, которые, как я, видят в насилии двигатель истории». Гитлер пытался обосновать необходимость террора и жестокости. Приведем одно из типичных его высказываний: «Господство поддержи­вается не гуманностью, а преступлениями (в мещанском смысле этого слова). Террор абсолютно необходим для установления любой новой власти».

Все существующие классы, по мнению Гитлера, являлись симптомом отмирания, и у них была только одна зада­ча – «красиво умереть». Именно безликой массой стремился овладеть Гитлер, распространив затем свое влияние и на элиту общества.

В предвоенный период Гитлер часто высказывался о истоках своих идей. В частности, он писал, что «всегда учился у своих противников. …и только слабый человек боится потерять при этом свои собственные идеи».

Современные ученые спорят о сходстве идеологий в Советской России и фашисткой Германии. Ситуацию во многом проясняют следующие высказывания Гитлера: «Я многому научился у марксистов. …Национал-социализм – это то, чем мог бы стать марксизм, если бы освободился от своей абсурдной искусственной связи с демократическим устройством». «Мой социализм – это не марксизм. Мой соци­ализм – это не классовая борьба, а Порядок. ….социализм в нашем представлении – это не благососто­яние отдельно взятой личности, а величие и будущее всего народа. Это героический социализм. Это союз братьев по оружию: ни у кого нет никакой собственности, все общее. …Никакой раз и навсегда установленной цели не существует. … Мы – Движение». «Время личной удачи прошло. … Зачем нам социали­зировать банки и фабрики? Мы социализируем людей».

В этой борьбе за души людей, естественно, основным соперником Гитлера становилась христианская церковь. Он стремился «истребить его полностью, вплоть до мельчайших сторон».

Фашизм как бы впитал в себя всю волну шовинизма и национализма времен первой мировой войны, ставя интересы нации выше индивидуальных, групповых, классовых. Это во многом объясняется уязвленностью национальных чувств народов Германии и Италии, которые завершили национальное объединение позже других и вышли из первой мировой войны не только ослабленными, но и униженными. Национализм в Европе всегда был характерен для консервативных, правых политических движений. Однако фашизм впитал в себя ряд новых черт, резко контрастирующих со старым консерватизмом.

По представлениям фашистов, история человечества была не чем иным, как борьбой за существование различных наций или рас. В этой борьбе побеждает сильнейший, участь побежденных – погибнуть или подчиниться. Самой жизнеспособной расой они считали «арийскую», «нордическую» расу, к которой, они относили прежде всего, немцев. А остальные, по мнению Гитлера, подлежали истреблению.

Наибольшую ненависть у Гитлера вызывали евреи и славяне. Однако только с позиции «еврей – это принцип» можно понять антисемитизм Гитлера. Он испытывал метафизическую ненависть к евреям: один бог исключает другого. Но евреев, как считал Гитлер, не следовало уничтожать полностью. Иначе их пришлось бы изобре­сти, т. к. немцам был нужен зримый образ врага.

Уверовав в «богоизбранность», Гитлер стал претендовать на роль пророка нового человечества. «Творение еще не завершено, – вещал он, – … вся твор­ческая сила уже концентрируется у новых людей».