В 1898г. в России вновь голодали её кормильцы. Снова повторилось то, что было в 1891-92гг. Царское правительство, напуганное ростом революционного движения, так настойчиво пыталось доказать общественности, что голода нет, что активно отказывало в помощи тем, кто пытался организовывать помощь народу. В этих условиях, Л.Н. Толстой, встречая противодействия мелкой губернской чиновной сволочи, тем не менее, снова организует помощь, заботится об открытии бесплатных столовых. Находится время и для новой статьи – «Голод или не голод?» (1898), главными темами которой стали хронически бедственное положение народа и взаимоотношения сочувствующей народу части общества и царской администрации.
Толстой отмечает, среди прочего, тот факт, что народ не только голодает, но и пал духом, будучи постоянно унижаем теми, кто управляет им[275].Унижение это проявляется в отсутствии элементарных прав и свобод для крестьян, их особом, приниженном положении, допускающем, в частности, позорное истязание розгами[276].
В связи с этим публицист предлагает царскому правительству принять комплекс наиважнейших, насущно необходимых, по его мнению, мер. Он предлагает:
1. дать народу свободу вероисповедания;
2. подчинить крестьянство общим для всех граждан, а не исключительным, законам;
3. обеспечить для крестьян «свободу ученья, свободу чтенья»;
4. «главное, снять то позорное клеймо, которое лежит на прошлом и теперешнем царствовании, разрешение дикого истязания, сечения взрослых людей только потому, что они числятся в сословии крестьян»[277].
Не унижать людей, верить в народ, уважать народ, обеспечить народу возможность «духовного подъёма» (а не ожесточения, которым всегда пользовались «оппозиционные» демагоги!) – этим, по мысли Льва Николаевича, правительство может поспособствовать братскому единению людей в России[278]. Для нас здесь важно характерное сочетание христианских призывов писателя с объективным анализом ситуации в стране и либеральной по своей сути программой внутриполитических преобразований, адресованной царю и правительству, что тоже является своеобразной «традицией» толстовской публицистики. Толстой здесь объективно либерален, но не оппозиционен правительству страны, а готов к сотрудничеству в общем деле благоустройства жизни народа.
«Духовный подъём народа» равносилен для Л.Н. Толстого ненасильственному революционному перевороту, могущему пресечь разящим ударом из «ружья духовного» разрушительную работу над народным сознанием революционных радикалов и её последствия – всплеск революционного насилия, разрушения жизни в стране, уже угрожавшего в то время самодержавной России.
Увы, в полном своём объёме эта статья Л.Н. Толстого в те годы так и не увидела свет в России, как и более ранние его статьи о телесных наказаниях – «Николай Палкин» (1886-1887) и «Стыдно» (1895).
Первый набросок статьи «Николай Палкин» был сделан в записной книжке, когда Толстой в начале апреля 1886г. отправился, вместе с молодыми своими друзьями – М.А. Стаховичем и Н.Н. Ге-сыном, пешком из Москвы в Ясную Поляну. Один раз они ночевали у 95-летнего старого солдата, который рассказал, как истязали, прогоняя сквозь строй, солдат во времена царя Николая I, прозванного в народе Палкиным. Сам Толстой не видел подобных истязаний и рассказ старика потряс его. Статья была окончена в 1887г., но опубликована в России была лишь в 1917г.
Главная мысль статьи может быть передана так: российское общество тяжело больно. Больно бессознательной и бессмысленной жестокостью, несовместимой не только с разумом и совестью истинных последователей Христа, но и просто с задачей всеобщего выживания[279]. И если в старину это буйное поветрие распространялось по стране в виде массовых казней и пыток, а в эпоху Николая I – в виде забивания насмерть шпицрутенами, то безумием 2-й половины XIX века стали солдатчина, суды присяжных, остроги с одиночными камерами, казни революционеров, безжалостная эксплуатация рабочих и многое другое[280]. И все эти мерзости обманщики от государства, церкви и науки оправдывают заботой о «прогрессе» и общем благе. Этот обман активно развращает общественное мнение, принуждая самых милосердных людей к участию во зле этого полузвериного существования служением своими поступками интересам общего идола – государства[281].
«Диагноз», данный современникам великим писателем, не теряет актуальности и в веке 21-м: в основе массовой жестокости лежит БЕЗВЕРИЕ, регресс к низостям языческого жизнепонимания, забвение простых правил доброй и разумной жизни, данных Христом. Своим читателям Толстой напоминает такую максиму из Евангелия: кесарево – кесарю, а Божие – Богу. Это значит: кесарю – подати, имущество, жизнь даже, но только не дела служения, не поступки; они – Божие[282]. В отношениях с государствами христианин должен думать и поступать так: «Царю или кому ещё всё, что хочешь, но только не Божие. Нужны кесарю мои деньги – бери; мой дом, мои труды – бери. Мою жену, моих детей, мою жизнь – бери, всё это не Божие. Но нужно кесарю, чтоб я поднял и опустил прут на спину ближнего, чтобы я держал человека, пока его будут бить, чтобы я связал человека или с угрозой убийства, с оружием в руке стоял над человеком, когда ему делают зло, чтобы я запер дверь тюрьмы за человеком, чтобы я отнял у человека его корову, хлеб, чтобы я написал бумагу, по которой запрут человека или отнимут у него то, что ему дорого, - всего этого я не могу, потому что тут требуются мои поступки, а они-то и есть Божие. Мои поступки – это то, из чего слагается моя жизнь; жизнь; жизнь, которую я получил от Бога, я отдам Ему одному».
В России же утвердилась рабская покорность воле власть имущих, исключающая для её христианских народов возможность исполнить в мире своё общехристианское назначение. «…Мы дошли до того, - завершает Толстой, - что слова «Богу Божие» - для нас означают то, что Богу отдавать копеечные свечи, молебны, слова – вообще всё, что никому, тем более Богу, не нужно, а всё остальное, всю свою жизнь, всю святыню своей души, принадлежащую Богу, отдавать кесарю!»
Тема нравственного падения русского общества была продолжена Л.Н. Толстым статьёй «Стыдно» (1895). 22 апреля 1895г. сельские учителя Каневского уезда Киевской губернии В.Ю. Шимановский, С.Т. Губернарчук и Д.Е. Гунько направили писателю возмущённое письмо о телесных наказаниях людей «крестьянского сословия». Ответом и стала статья «Стыдно».
Здесь одной из главных причин угрожающих России бедствий революции Толстой называет нравственное падение в среде «так называемого высшего русского общества» в сравнении с началом XIX века, с эпохой декабристов, которые первыми отказались сечь солдат своих полков, заслужили их уважение и любовь, а в декабре 1825 года вышли вместе с ними на Сенатскую площадь[283]. Не случайно одним из рабочих названий статьи было – «Декабристы и мы». Даже дата окончания статьи – 14 декабря 1895 года – была напоминанием читателю о годовщине восстания.
Толстой отмечает в статье, что нравственная деградация «верхушки» русского общества происходит одновременно с «повышением умственного и нравственного уровня» крестьянского сословия, приведшим к тому, что телесное наказание стало для многих крестьян доводящей до самоубийства нравственной пыткой[284]. Вопиющий факт: «нелепейшему, неприличнейшему и оскорбительнейшему наказанию» подвергаются не все сословия, а именно «самое трудолюбивое, полезное, нравственное и многочисленное»[285]. В государстве, претендующем называться христианским, «дикий произвол грубой власти» допускает «взрослых и иногда старых людей оголять, валить на пол и бить прутьями по заднице» с озверением и уверенностью, что это не преступление, а нужное и полезное дело[286]. Для крестьян уже прошла пора безропотного повиновения деспотии помещиков, они узнали, что такое человеческое достоинство и готовы заявить о своих правах, а потому, заключает Л.Н. Толстой, правящим классам необходимо, пока не поздно, по-человечески признать свой грех и смиренно покаяться в нём[287].
Статья произвела мощное впечатление на читающую Россию. Толстой получал благодарственные письма. В одном из ответов на такое письмо он даёт мудрейший совет: «Средство уничтожить это и всякое другое зло – в том, чтобы общественное мнение казнило презрением людей, подающих руку правительству в таких делах» (69, 39).