Образ языка, найденный Хайдеггером, привлекает своей мудростью,
человеческой теплотой и богатством следствий: Язык есть дом бытия.
В «Письме о гуманизме» (1947) эти слова не раз повторены автором —
почти как поэтический рефрен. Есть повторы с вариациями, и глубина
видения языка становится бездонной, почти мистической: «Язык — дом
истины Бытия», «В жилище языка обитает человек», «Язык есть
просветляюще‑утаивающее явление самого Бытия», «Язык есть вместе
дом бытия и жилище человеческого существа», «Язык есть язык бытия,
как облака — облака в небе».
Мартин Хайдеггер (1889—1976), один из основоположников немецкого
экзистенциализма, видит в языке «самое интимное лоно культуры» и
истинным познанием считает «вслушивание в язык». Традиционное
определение языка как средства общения кажется ему слишком
техническим и плоским. Смыслы, аккумулированные в языке,
значительнее того, что люди могут сказать друг другу. Не люди
«говорят языком», а язык говорит людям и «людьми» — пишет
Хайдеггер.
Романтической ностальгии Хайдеггера по утраченной цельности
человеческого бытия созвучен и его пессимизм в оценках эволюции
языка: «Повсюду и стремительно распространяющееся опустошение языка
не только подтачивает эстетическую и нравственную ответственность
во всех применениях языка. Оно коренится в разрушении человеческого
существа. <…> Язык все еще не выдает нам своей сути: того,
что он дом истины Бытия. Язык, наоборот, поддается нашей голой воле
и активизму и служит орудием нашего господства над сущим»
(Хайдеггер, 1993, 195).
Язык, открывающий «истину бытия», продолжает жить прежде всего в
поэзии — уверен Хайдеггер. Однако здесь понятие «язык» становится у
Хайдеггера размытым, и тот язык, который есть «дом и истина Бытия»,
противопоставляется «просто языку» или «традиционному языку с его
грамматикой». Ср.: «Только этот Язык — не просто язык, который мы
себе представляем, и то еще в хорошем случае, как единство
фонетического (письменного) образа, мелодии, ритма и значения
(смысла). Мы видим в звуковом и письменном образе тело слова, в
мелодии и ритме — душу, в семантике — дух языка». Однако,
продолжает Хайдеггер, такое «метафизическое телесно‑духовное
истолкование языка скрывает Язык в его бытийно‑историческом
существе» (Хайдеггер, 1993, 203).
Понятно, что хайдеггеровский Язык «с большой буквы» — это, в
сущности, уже не язык, а поэтический символ «всего высокого и
прекрасного», может быть, и лестный для «традиционного языка с его
грамматикой», но и уводящий проблему «язык и познание» в область
поэзии и мифологии.
В стремлении назвать Языком все лучшее, что есть в человеческом
духе, Хайдеггер не одинок. Германско‑швейцарский философ Ойген
Розеншток‑Хюсси (1888—1973), развивая образы «Евангелия от Иоанна»,
пишет: «Бог — это сила, дающая человеку способность говорить и
объединяющая его со всеми людьми. Поэтому вера в Бога, и право
говорить, и долг говорить — это одно и то же»[221]. Дарованное
людям Божье Слово‑Логос Розеншток‑Хюсси противопоставляет
этническим языкам, разделяющим людей на разноязыкие изолированные
группы. Но именно христианский Логос создает общность, единство
человечества; это и есть «язык языков» внутри каждого языка,
говорит Розеншток‑Хюсси. И предвидя возражения тех, кто не
отождествляет язык и Евангелие, язык и поэзию, т.е. язык и
сказанное на языке, он пишет: языковеды «остаются приверженными к
своим грамматическим орудиям пытки», поэтому «от них ускользает
нечто такое, что мне кажется самым главным. От них ускользает
отношение между Богом и человеком, между силой языка и способностью
к языку, т.е. между Отцом, Сыном и Святым Духом» (Розеншток‑Хюсси
О. «Идет дождь…», С. 55—56).
Такова «лингвистическая философия» поэтов. Ср. строки из
«Нобелевской лекции» Иосифа Бродского: «Кто‑кто, а поэт всегда
знает, что то, что в просторечии именуется голосом Музы, есть на
самом деле диктат языка; что не язык является его инструментом, а
он — средством языка к продолжению своего существования. <…>
Поэт, повторяю, есть средство существования языка».