Эдуарду Николаевичу Князеву предстояло определить на опытной машине высоту «практического потолка» самолета на форсажном режиме работы двигателя. Летчик приехал к самолету в высотном снаряжении. Стояла невыносимая жара. Хотелось как можно быстрее подняться в воздух.
Но техник, Дмитрий Николаевич Тупицын сказал, что ему нужно еще раз проверить работу двигателя.
Началась повторная гонка. Ревущие звуки оглашали аэродром. Проверялись последовательно правый, затем левый двигатель. И снова повторялась проверка. И вдруг пламя охватило двигатель. А в крыльях находились патроны керосина. Еще немного, и последует взрыв!
Пожарные устремились на взлетное поле. Огонь быстро локализовали.
Нетрудно было бы представить, что случилось бы в воздухе, если бы не предчувствие механика. Когда его спросили об этом, высококлассный специалист ответил:
- Я различил среди звуков густого ровного баса форсажа нотки дисканта какой-то неисправности. Этот вызвало тревогу…
ПИРУЭТЫ ДУБЛЕРА
Ирина Баяновна Соловьева с января по 25 мая 1963 года готовилась к полету на «КК Восток-6» по программе женского полета в составе группы вместе с В.Терешковой, В.Пономарёвой, Ж. Ёркиной. 10 мая 1963 года была назначена основным дублёром Терешковой.
Что такое дублер космонавта? Это такой же, как он, только не полетевший в космос, но прошедший те же испытания на земле.
Марина Попович вспоминает, как тяжело приходилось девчонкам. Однажды их приземление пришлось на Черное море. Страшное оно, особенно когда глядишь сверху. И слава о нем неприятная. Девчонки в воде в скафандрах долго не могли зацепиться за лодку…
Ирина кроме всего этого писала диссертацию о том, как влияет на организм прыжок с парашютом. Она раздавала парашютисткам задания. И сама совершила более 2500 прыжков.
- Чувствовала она себя в воздухе непринужденно, парила словно птица, - вспоминает Марина Попович, - она будто бы наслаждается неповторимыми мгновениями легкости. Юрий Гагарин не раз удивлялся ее выносливости и умению. Она была подготовлена лучше всех. Однажды все с восторгом наблюдали, как Ирина в свободном падении до раскрытия парашюта выполняла в воздухе фигуры акробатики, кульбиты. Полковник Никитин еще в первых тренировочных прыжках при подготовке космонавтов только ей разрешал подобное.
И вот, в багровых лучах заходящего солнца завораживают ее пируэты, словно фантастические, сказочные картины.
Гагарин долго не мог успокоиться:
- Это же надо, как у нее на все хватает сил. Только-только сдавали вместе экзамены по аэродинамике в академии – и уже такой прыжок!
Как только Ирина приземлилась, он бросился помогать ей собирать парашют.
РЕРИХ И ПРЖЕВАЛЬСКИЙ
Рерих не только видел НЛО, но еще и обладал знаниями, у порога которых стоит нынешнее человечество. Побывавший у него Пржевальский попросил у Рериха нужную ему книгу и вдруг увидел, как тот прошел сквозь стену. Вернувшись с книгой (все так же, через стену!)– Рерих ему пояснил: «Люди, имеющие высокую духовность, могут не только сквозь стену проходить»...
ТАРЕЛКИ – УМНИЦЫ
Сама Марина Попович в летающие тарелки не верит. Она видела их несколько раз. Недавно в Санкт-Петербурге отпечатан первый тираж книги "НЛО над планетой Земля", которую она писала 15 лет.
Первый раз это было в Борзугском ущелье в Таджикистане, где погибло много наших десантников. Ее дочь чуть не затащили в эту летающую тарелку.
Второй раз это случилось на Урале. Но самой интересной оказалась ее поездка на Север. Они остановились на берегу Лоб-озера и еще раз наблюдали невдалеке летающую тарелку. И даже слышали с нее крики. В последний раз она видела "тарелку" в Звездном городке, которая летала прямо над домами.
-У меня муж летчик, - рассказывает она, - он летал на Су-24 в Дубно под Львовом. И вот как-то раз они летели ночью на Су-24. Представляете, какие это крокодилы — мощные, реактивные штурмовики. И вдруг три объекта идут в лоб прямо — против шерсти! Они прошли без звука. Наши летчики прекратили полеты, потому что был риск столкновений, и вообще было недалеко до катастрофы. Потом оказалось, что эта группа прошла дальше над Польшей, над Германией и над Швейцарией. Из этих стран поступила информация о проходе мощной группы НЛО, в Бельгии даже сфотографировали, как самолеты гонялись за ними. Вы найдете эти фотографии в моей книге, так же как и высказывания летчиков. В другой раз наши летчики полетели на ночные стрельбы, а оно раз — появилось и вот так встало прямо перед ними и никуда не уходит. Летчик должен стрелять, а у него все заклинило. И тогда он достал фотоаппарат и все заснял. В ту же минуту тарелка ушла вертикально вверх. В другой раз руководитель полетов доложил нашему командующему, что слева от взлетной полосы висит и висит какой-то объект, уже надоел. Командующий сам полетел отогнать "тарелку". Он к ней — она вперед. Он форсаж включил, она еще быстрее. Потом у него горючее начало кончаться, аэродром уже далеко, а она развернулась перед носом и ушла. Чтоб ты провалилась! То есть, если они читают мысли, то читают их очень точно.
- Я считаю, что сегодня человечество все-таки делает свои первые робкие шаги в космосе. Сегодня в космосе постоянно работают три мощнейших телескопа, и они выдают настоящие чудеса. Например, любимая всеми летчиками Полярная звезда — мы ориентируемся по ней — оказалась больше Солнца в 120 раз. Как показал "Хаббл", Малая медведица состоит из целых 20 звезд! И одна звезда в этом созвездии выбрасывает энергию в космос на расстояние в триллионы километров. Совсем недавно выбросил энергию в 6 миллионов ампер спутник Юпитера Ио. Ток этой энергии был направлен точно в центр Юпитера. Наблюдатели утверждают, что начинает светиться само пространство между Ио и Юпитером. Еще один из 16 спутников Юпитера, Европа, оказывается, имеет атмосферу и может быть вполне пригоден для жизни. Я считаю, очень много человечеству дадут пилотируемые полеты к Марсу. Хотя иногда не обязательно лететь в космос, чтобы получить новую информацию. Буквально несколько дней назад по телеканалу НТВ сообщили, что в Краснодаре на полях возле автомобильной стоянки нашли свежие места посадки НЛО. Такие концентрические окружности на земле, какие есть в Великобритании и Южной Америке.
ЗА ДЫМЧАТЫМ СЛЕДОМ
Марина Попович не боится, что ее обвинят в предосудительности. Она по характеру исследователь, подчеркивает:
- Считается, что многие открытия делаются под диктовку. Вспомните, Циолковский не мог придумать, на чем послать человека в космос, а ему на небе было видение дымчатого следа. Я была у него в доме, и рассказывают, что ему было написано на небе дымчатым следом, облаком: "На ракете". Я встречалась с Антонио Раверо, испанским ученым и писателем. Он сказал мне: "Все, что я сделал, было продиктовано".
Также Жан Жак Пети, специалист по гидродинамике, академик, говорит: все материалы, которые я публиковал, мне приходили по почте, кто-то мне их присылал. Есть посылы, люди контактируют, видимо, с высшим разумом.
Мне, кстати, никто никогда ничего не подсказывал. Но когда я выпускалась из училища, наш командир был Каманин Николай Петрович, он тогда командовал космонавтами.
Он присутствовал на вечере, выступил и сказал то, что я запомнила на всю жизнь: "Запомните пять нравственных правил. Каждый человек должен быть безупречным, честным, ответственным, добрым и смелым". Эти правила, сказал он, выполняют все летчики.
И это правда! Летчик никогда не сделает беды на земле, потому что он не имеет возможности извиниться, к такому я пришла выводу. Не имеет возможности извиниться за плохо сделанное, или за причиненную беду. Поэтому летчики абсолютно, так же как космонавты и моряки, никогда не были атеистами.
Один человек очень мудро сказал, — очень давно, когда священники убивали людей за знания, за науку, — что три препятствия есть на земле у людей. Первое из них — невежественность священнослужителей. Убили и Джордано Бруно, и Коперника. Второе — атеизм ученых, которые отрицают Бога. И третье — совершенная безответственность демократов. Вы представляете, что это было сказано в 6 веке до новой эры Пифагором? Сейчас, конечно, священники образованные, но демократы опять безответственные.
А мы поднимаем высоту. Позади звуковой барьер. Ребята собираются лететь на Марс и на Венеру. За нашим дымчатым следом новые аппараты будут испытывать новые летчики. Но на тех высотах развития будет и наша высота, пусть на уровне «бреющего полета», но она будет, непременно будет. И это главное. Ведь все мы вместе поднимали высоту неба над нашей родной голубой планетой Земля.
Совпадение вдохновений.
Переводы
Евгений Фельдман
Джон Скиннер (1721–1807) – шотландский поэт, по профессии священник. Автор песни «Таллохгорум», о которой Роберт Бернс сказал, что «это лучшая из шотландских песен, какие когда-либо слышала Шотландия».
Сегодня мы публикуем перевод этой песни, а также стихотворное письмо Джона Скиннера, с которым он обратился к Роберту Бернсу.
Оба стихотворения публикуются в переводе омского поэта-переводчика лауреата Бунинской премии (2010) Евгения Фельдмана.
ТАЛЛОХГОРУМ
1.
Давайте петь, кончайте выть,
Как нам страну оздоровить,
Кого героем объявить,
Кого – проклятым вором.
Живите дружно, без интриг, –
Виги, Тори, – Виги, Тори, –
Живите дружно, без интриг,
Конец – любым раздорам.
Живите дружно, без интриг,
Закройте рот, кончайте крик.
Спляшите лучше, – скок да прыг, –
Наш танец Таллохгорум!
2.
Мне в Таллохгоруме – виват! –
Любой шотландец – друг и брат.
Кто тут шипит, что злобный гад?
Гони его с позором!
Здесь каждый выпил-закусил? –
В доме нашем – дружно спляшем, –
Здесь каждый выпил-закусил? –
Тогда споёмте хором,
Споёмте все, кто закусил,
А после все, кто голосил,
Покуда есть хоть капля сил,
Станцуем Таллохгорум!
3.
Какой, простите, обормот
По-итальянски здесь поёт?
Я не люблю слащавых нот
С мудрёным перебором!
Какая скука, мука в них, –
Звуки скуки, – смертной муки, –
Какая скука, мука в них, –
С их иноземным вздором!
Какая скука, мука в них
Для нас, шотландцев заводных,
Чужие танцы, – к чёрту их, –
Мы любим Таллохгорум!
4.
Того страшит суровый рок,
Страшит нужда, страшит налог.
Тот лорда корчит, – ну, видок! –
Чтоб соблюсти декорум.
Что ж остаётся нам, – вести
С кислым видом – счёт обидам? –
Что ж остаётся, – счёт вести
Налогам и поборам?
Да нам ли так себя вести?
Друг другу скажем: «Не грусти,
Пока у нас с тобой в чести
Весёлый Таллохгорум!»
5.
Благослови же нас, Творец,
За чистоту благих сердец!
Когда ж наступит наш конец,
Пускай он будет скорым.
Ну а пока что ниспошли
Мир, достаток, – мир, достаток, –
Ты мир, достаток ниспошли,
Предела нет которым.
Ты ниспошли их нам, – люли! –
За то, что сил не берегли,
За то, что те у нас ушли
На танец Таллохгорум!
6.
Пускай предатель и дурак
В тоске-печали сгинет всяк:
Его слугою сделал враг,
Он глух к людским укорам.
Пускай в печали и тоске
Гинет, гинет, – к жизни стынет, –
Пускай в печали и тоске
Он гинет под забором.
Пускай подхватит он сполна
Всё то, чем Франция больна,
А мы, его пославши на,
Станцуем Таллохгорум!
ПОСЛАНИЕ РОБЕРТУ БЕРНСУ
ОТ АВТОРА «ТАЛЛОХГОРУМА»
Мой сын у Чалмерса, – нет речи! –
С тобой, великий человече,
Недавно встретился; – я встрече
Безмерно рад:
Сынишка встречей и далече
Гордится, брат!
Ты был на севере, и я-то
Хотел бы повидать собрата.
Увы, здоровье – хреновато,
Не сходишь фертом.
Письмо, что невитиевато,
Прими за Фертом.
Мой друг и брат! Мне нынче ясно,
Что я трудился не напрасно:
Ты молвил только лишь «Прекрасно!»
О музе скромной
И чую в творчестве всечасно
Подъём огромный.
Тебя прочтя не раз, не два,
Ищу я точные слова,
Но воздержусь от «божества».
Обидел? Что ж, прости, –
Я не желаю торжества
Заёмной пошлости!
Но я клянусь своей же песней,
Поэта не было чудесней!
Чем дале, тем неинтересней
Здесь все «под Робина»
Творят. – О, сколько в сей балбесне
Здесь муз угроблено!
Прочёл твой «Сон». – Триумф! Парад!
Ты – не поэт-лауреат,
Но ты талантливей стократ.
Твои намёки
Язвительны, мой друг и брат,
Но – не жестоки.
А «Мэйли»! А «Хэллоуин»!
Со смеху здесь и господин
Рехнулся, и простолюдин
С того вон дворика,
И обнаружил не один
Здесь Тоби Йоррика.
Прочёл «Субботний вечер» твой.
Седой клянусь я головой,
Живу сегодня, сам не свой
В счастливой блажи:
Нет проповеди столь живой
И в церкви даже!
Ты – гениален в каждой теме.
Так для чего чешу я темя,
Перечисляя вещи? Всеми
Хвалимый с чувством,
Ты покоряешь наше племя
Своим искусством.
Но с удовольствием особым
Себя ты кличешь ЗЕМЛЕРОБОМ.
Пусть так, – но дурнем твердолобым
Не быв покуда,
Собрата с трепетным ознобом
Зову я – «чудо».
Семь долгих миновало лет.
Был ЗЕМЛЕРОБ, а стал – Поэт.
И мы глядим тебе вослед,
И много нас,
Но – не взойдём, как ты, – о, нет, –
Мы на Парнас!
Зато, горластая орава,
Тебе кричать мы можем: «Браво!»
А ты твори – твори на славу,
Бард обольстительный:
Молчать с таким талантом, право, –
Грех непростительный.
Пускай в разы тебя я плоше,
Пускай способен лишь в ладоши
Тебе похлопать, мой хороший, –
Зато с тобою, –
С твоим словцом – любая ноша
Мне легче вдвое!
Я, брат, – священник приходской,
Частенько в церкви – день-деньской,
Но я в свободный миг любой
Шасть – в уголок.
Пускай общение с тобой
Простит мне Бог!
Изволил ты таким родиться,
Изволь же, миленький, трудиться,
И если будешь петь, как птица, –
С меня довольно,
Но если будешь ты лениться,
Мне будет больно.
Мне в Линшарт, не сочти за труд,
Пришли письмо. Меня найдут:
Полсотни лет живу я тут.
Уж так хочу я!
Какую цену назовут,
Ту оплачу я.
Кончаю стих, моя отрада.
Оваций бурных мне не надо.
Но удостой хотя бы взгляда
И одобренья
Рождённое забавы для, – да! –
Стихотворенье.
Живи, творец великих строк,
И в час, когда настанет срок,
Другой творец великий, Бог,
Тебя сердечно
Пускай в надмирный свой чертог
Введёт навечно!
P. S.
Стихи шотландские кропал
(Верней сказать, стишата),
Как будто клумбу поливал
Водою из ушата.
Я, Бернс, отвечу за грехи,
Хотя кропал не шато.
«ДЖОН СКИННЕР» – подпишу стихи.
(Сколь мается душа-то!).
Линшарт, 25 сентября 1787 года.
©Перевод Евг.Фельдмана
Мария КОНОПНИЦКАЯ
(Польша, 1842-1910)
В СУББОТНИЙ ВЕЧЕР
Металл скрежещет и гудит металл.
Работа кончена, но тяжесть остаётся.
Чужие руки, плечи, – так устал,
И в кассе постоять ещё придётся.
А мысли – то гурьбою, то волной,
То кто куда потащатся без ладу.
А день прошёл… Работал до упаду.
Поговорил бы кто-нибудь со мной.
Всё ближе касса – клеточка надежд.
Он оглянулся: кто мостится сзади?
С кем говорить? Толпа тупых невежд,
Понурые, издёрганные дяди.
Настанет день – воздастся всем за всё,
Пир тьмы не вечен и не вечно лихо.
То, что непрочно, вздрогнет. Затрясёт,
Разрушится в единый миг великий.
Я – молод. И в толпе бескровных тел
Бессмысленно приходится томиться.
Своим теплом по-братски поделиться
Так хочется! – а сколько дум и дел!
Зачем крутился в цеховом аду
Плюгавой и безликою частицей,
Чтобы потом нелепо притулиться
К кому-нибудь в неистовом чаду.
Решиться, что ли, сделать первый шаг
Навстречу злу и пьяному раздраю?
Пойти в кабак?
Куда ещё, не знаю.
Но всё же, дьявол, ты меня не тронь,
Так хочется тепла единоверца,
Чтобы у нас совпали ритмы сердца,
Чтобы к ладони прилегла ладонь.
Тепла хочу, – я так хочу тепла!
Сердечко… Но оно не виновато:
Надеется, чтоб друга или брата
Разумная тропка привела.
Вот вывеска, зовущая к веселью,
Заманивает к сладостному зелью
На праздник плоти.
Звон стаканов.
Крик.
А запах снеди!
И соблазн – возник.
Пустые клятвы.
Проигрыша нет.
Хозяин, трезв,
Ведёт подсчёт монет.
Но всё ещё
Наивен я чист.
Передо мной судьба, –
Как чистый лист.
Но дню – итог. А вечер – очень краток.
О чём-то, может, думаю не так.
Порой бывает в мыслях – беспорядок.
Повременил.
И завернул в кабак.
©Перевод Эльвиры Рехин
Уильям ШЕКСПИР
СОНЕТЫ
В переводах Андрея Козырева
Сонет 15
Когда я мыслю, что одно мгновенье
От смерти отделяет жизнь и рост,
Что занавесу на Земле—на сцене—
Сопутствуют аплодисменты звёзд,
Когда я понимаю: жизни всходы
Один растит и губит небосвод
И сок земли, что в молодые годы,
Бурлит, - остынет, если смерть придет, –
Как я хочу остановить мгновенье
И красоте спастись хочу помочь
В час, когда спорят Время с Разрушеньем
За право превратить рассвет твой в ночь!
Но стих мой—нож. Тебе, как садовод,
Он, как стволу, бессмертие привьёт.
Сонет 55
Тяжелый мрамор царских изваяний
переживут слова любви моей,
ты будешь жить в словах моих созданий,
что крепче камня, времени сильней.
И пусть война низвергнет всех кумиров,
на месте замков вырастет трава,
но Марс не уничтожит в этом мире
записанные в памяти слова.
Вражда и смерть окажутся бессильны
тебя разрушить; будешь ты велик,
когда в глазах твоих потомков милых
увидишь ты земли последний миг.
Твой милый образ будет жить в веках
в моих словах и в любящих глазах.
Сонет 15
When I consider every thing that grows
Holds in perfection but a little moment;
That this huge stage presenteth nought but shows
Whereon the stars in secret influence comment;
When I perceive that men as plants increase,
Cheered and check'd even by the self-same sky,
Vaunt in their youthful sap, at height decrease,
And wear their brave state out of memory:
Then the conceit of this inconstant stay
Sets you most rich in youth before my sight,
Where wasteful Time debateth with Decay
To change your day of youth to sullied night,
And all in war with Time for love of you,
As he takes from you, I ingraft you new.
Сонет 55
Not marble nor the gilded [monuments]
Of princes shall outlive this pow'rful rhyme,
But you shall shine more bright in these contents
Than unswept stone, besmear'd with sluttish time.
When wasteful war shall statues overturn,
And broils root out the work of masonry,
Nor Mars his sword nor war's quick fire shall burn
The living record of your memory.
'Gainst death and all-oblivious enmity
Shall you pace forth; your praise shall still find room,
Even in the eyes of all posterity
That wear this world out to the ending doom.
So till the judgment that yourself arise,
You live in this, and dwell in lovers' eyes.
Сонет 24
Художник-глаз тебя нарисовал
На сердце, сохранив черты и чувства.
Для красоты твоей я рамой стал,
И перспектива – высшее искусство.
Дар творчества увидев сквозь творца,
ты в галерее сердца на картине
черты узнаешь своего лица;
окно в той галерее—взор твой синий.
Твой взор с моим навеки сроднены:
мой взор тебя во мне отображает.
Сквозь окна глаз с небесной вышины
мне в галерею солнце проникает.
Но пусть глаза в художестве сильны—
в окне им мысли сердца не видны.
Сонет 30
Когда зову я на собранье дум
Воспоминанья о былых утратах,
Объемлет снова душу, сердце, ум
Боль, что ушла, казалось, без возврата.
Когда, вовек не плакавший, я лью
По всем друзьям, во тьму ушедшим, слезы,
Слезой я окропляю страсть мою
И прежних лет мучительные грозы.
Когда беда приходит за бедой
И я бреду душой от горя к горю,
Сто раз мне боль счет предъявляет свой, –
Я вновь и вновь плачу, плачу, не споря…
Но, если ты со мной, мой милый друг,
Печаль и горе исчезают вдруг.
Сонет 24
Mine eye hath play'd the painter and hath [stell'd]
Thy beauty's form in table of my heart;
My body is the frame wherein 'tis held,
And perspective it is best painter's art.
For through the painter must you see his skill,
To find where your true image pictur'd lies,
Which in my bosom's shop is hanging still,
That hath his windows glazed with thine eyes.
Now see what good turns eyes for eyes have done:
Mine eyes have drawn thy shape, and thine for me
Are windows to my breast, wherethrough the sun
Delights to peep, to gaze therein on thee.
Yet eyes this cunning want to grace their art,
They draw but what they see, know not the heart.
Сонет 30
When to the sessions of sweet silent thought
I summon up remembrance of things past,
I sigthe lack of many a thing I sought,
And with old woes new wail my dear time's waste;
Then can I drown an eye (unus'd to flow)
For precious friends hid in death's dateless night,
And weep afresh love's long since cancell'd woe,
And moan th' expense of many a vanish'd sight;
Then can I grieve at grievances foregone,
And heavily from woe to woe tell o'er
The sad account of fore-bemoaned moan,
Which I new pay as if not paid before:
But if the while I think on thee, dear friend,
All losses are restor'd, and sorrows end
.
Сонет 64
Я видел это: времени рука
Нам портит души, рушит их обличья;
Медь сокрушают быстрые века;
Не вечно башен царственных величье;
Я видел это: мрачный океан
Волной голодной землю пожирает,
А суша дар берет, что морем дан,
И в прибыль свой убыток обращает;
Я видел это: быстрый ход времен
В прах низвергает троны, замки, царства, –
И понял, что любовь моя, как сон,
Убита будет Времени коварством.
Все это видеть– смерти лишь равно.
Как хрупко счастье, что судьбой дано!
Сонет 73
Во мне ты видишь тот осенний день,
Когда последний лист дрожит едва
На тонкой ветви, черной, словно тень,
И над землею птичья песнь мертва.
Во мне ты видишь вечер поздний тот,
Когда закат на западе погас
И бесконечный Божий небосвод
Второю смертью – тьмой отъят у глаз.
Во мне ты видишь тусклый уголек,
Что гаснет в пепле улетевших лет,
И то, что было жизнью, сделал Бог
Мне смертным ложем… Грусть моя, мой свет,
Ты видишь все, что делает сильней
Любовь твою к живой душе моей.
-
Сонет 64
When I have seen by Time's fell hand defaced
The rich proud cost of outworn buried age;
When sometime lofty towers I see down rased,
And brass eternal slave to mortal rage;
When I have seen the hungry ocean gain
Advantage on the kingdom of the shore,
And the firm soil win of the wat'ry main,
Increasing store with loss, and loss with store;
When I have seen such interchange of state,
Or state itself confounded to decay,
Ruin hath taught me thus to ruminate,
That Time will come and take my love away.
This thought is as a death, which cannot choose
But weep to have that which it fears to lose.
Сонет 73
That time of year thou mayst in me behold
When yellow leaves, or none, or few, do hang
Upon those boughs which shake against the cold,
Bare [ruin'd] choirs, where late the sweet birds sang
.
In me thou seest the twilight of such day
As after sunset fadeth in the west,
Which by and by black night doth take away,
Death's second self, that seals up all in rest.
In me thou seest the glowing of such fire
That on the ashes of his youth doth lie,
As the death-bed whereon it must expire,
Consum'd with that which it was nourish'd by.
This thou perceiv'st, which makes thy love more strong,
To love that well, which thou must leave ere long.
-
Сонет 74
Как арестован смертью буду я,–
Залоги для спасения бессильны,–
То памятником мне строка моя
Пребудет лучшим, чем гранит могильный.
И ты найдешь, на белый лист взглянув,
Все, что во мне тебе дано судьбою.
Земле земное – прах мой– я верну,
Но дух навек останется с тобою.
И будет для тебя всего живей
Душа моя. Пусть смерти достается
Та жертва тлена, пища для червей,
Что мертвым телом средь людей зовется!
Ей– тело, что на смерть осуждено,
Тебе – бессмертье, что в словах дано!
Сонет 77
Тебе стекло зеркальное покажет,
Как поседели волосы твои,
Но на бумагу стих сонета ляжет–
И юность будет жить в словах любви.
И ты увидишь в ясном отраженье,
как строчками морщины пролегли
на старческом лице, и дней теченье
стремится в вечность, за предел земли.
Так сохрани в словах свое богатство,
Все, что бессильна память сохранить;
Детей своих, друзей ушедших братство
Ты сможешь снова видеть и любить.
Как часто эти скромные слова
Таят все что, чем в нас душа жива!
Сонет 74
But be contented when that fell arrest
Without all bail shall carry me away,
My life hath in this line some interest,
Which for memorial still with thee shall stay.
When thou reviewest this, thou dost review
The very part was consecrate to thee:
The earth can have but earth, which is his due,
My spirit is thine, the better part of me.
So then thou hast but lost the dregs of life,
The prey of worms, my body being dead,
The coward conquest of a wretch's knife,
Too base of thee to be remembered.
The worth of that is that which it contains,
And that is this, and this with thee remains.
Сонет 77
Thy glass will show thee how thy beauties [wear],
Thy dial how thy precious minutes waste,
The vacant leaves thy mind's imprint will bear,
And of this book this learning mayst thou taste.
The wrinkles which thy glass will truly show,
Of mouthed graves will give thee memory;
Thou by thy dial's shady stealth mayst know
Time's thievish progress to eternity.
Look what thy memory cannot contain
Commit to these waste [blanks], and thou shalt find
Those children nurs'd, deliver'd from thy brain,
To take a new acquaintance of thy mind.
These offices, so oft as thou wilt look,
Shall profit thee, and much enrich thy book.
Сонет 90
Когда меня забудешь ты, мой друг,
В тот миг, когда весь мир объят пожаром,
Будь первой из моих сердечных мук,
Но не последним – самым злым – ударом!
Не умножай моих земных невзгод,
Не умножай тоски моей надсадной.
Пусть после бурной ночи не придет
Рассвет дождливый, горький, безотрадный!
Покинь меня, но лишь не в миг, когда
Меня ослабят мелкие потери;
Покинь сейчас. Последняя беда
Сильней всех прежних. Знаю, помню, верю:
Все боли света меркнут рядом с ней–
С бедой лишиться благости твоей.
Сонет 93
Так. Буду жить, признав, что ты верна мне,
Наперекор всем слухам всей Земли.
Глаза смеются, сердце – тверже камня.
Лицо твое со мной, душа – вдали.
Во взоре у тебя я не узнаю
Ни злобы, ни следов житейских драм.
В глазах у многих судьбы я читаю
По временем оставленным следам.
Но, видимо, угодно это Богу:
Чудесна эта двойственность твоя.
Когда твоя душа таит тревогу,
Лицо мне дарит сладость бытия.
Все так. В раю, средь Божиих щедрот,
Прекраснее всего – запретный плод.
Сонет 90
Then hate me when thou wilt, if ever, now,
Now while the world is bent my deeds to cross,
Join with the spite of fortune, make me bow,
And do not drop in for an after-loss.
Ah, do not, when my heart hath scap'd this sorrow,
Come in the rearward of a conquer'd woe;
Give not a windy night a rainy morrow,
To linger out a purpos'd overthrow.
If thou wilt leave me, do not leave me last,
When other petty griefs have done their spite,
But in the onset come, so [shall] I taste
At first the very worst of fortune's might;
And other strains of woe, which now seem woe,
Compar'd with loss of thee will not seem so.
Сонет 93
So shall I live, supposing thou art true,
Like a deceived husband, so love's face
May still seem love to me, though alter'd new:
Thy looks with me, thy heart in other place.
For there can live no hatred in thine eye,
Therefore in that I cannot know thy change.
In many's looks the false heart's history
Is writ in moods and frowns and wrinkles strange;
But heaven in thy creation did decree
That in thy face sweet love should ever dwell;
What e'er thy thoughts or thy heart's workings be,
Thy looks should nothing thence but sweetness tell.
How like Eve's apple doth thy beauty grow,
If thy sweet virtue answer not thy show!
Сонет 98
Расстались мы, когда, цветя, ликуя,
Апрель повелевал большой Землей,
А в небесах, смеясь и торжествуя,
Сатурн свершал тяжелый танец свой.
Ни голос птиц, влюбленный и безгрешный,
Ни краски распустившихся цветов
Не помогли родиться сказке вешней.
Я был им чужд, печален и суров.
Ни лепестки цветущих белых лилий,
Ни первых роз душистый аромат
Моей душе, напомнив, не затмили
Твой поцелуй, твой несравненный взгляд.
Ведь я – зима, и блеск весенних дней –
Лишь тень от тени дорогой твоей.
Сонет 102
Да, я люблю. Но страсть моя безмолвна:
Чем чувство тише, тем оно сильней.
Не любит тот, кто чувство славит вольно:
Не раб любви он – а тиран над ней.
Тебя встречал я песней золотою,
Когда любовь была еще юна.
Так соловей поет в цветах весною –
Но умолкает, лишь пройдет весна.
И лето не утратит красоты,
Когда замолкнет пенье в час единый.
Но музыку сочтешь невзрачной ты,
Едва привыкнув к песне соловьиной.
Как соловей, умолк и я – и пусть!
Боюсь в тебе я песней вызвать грусть.
Сонет 98
From you have I been absent in the spring,
When proud-pied April (dress'd in all his trim)
Hath put a spirit of youth in every thing,
That heavy Saturn laugh'd and leapt with him.
Yet nor the lays of birds, nor the sweet smell
Of different flowers in odor and in hue,
Could make me any summer's story tell,
Or from their proud lap pluck them where they grew;
Nor did I wonder at the lily's white,
Nor praise the deep vermilion in the rose,
They were but sweet, but figures of delight,
Drawn after you, you pattern of all those.
Yet seem'd it winter still, and, you away,
As with your shadow I with these did play.
Сонет 102
My love is strength'ned, though more weak in seeming,
I love not less, though less the show appear;
That love is merchandiz'd whose rich esteeming
The owner's tongue doth publish every where.
Our love was new, and then but in the spring,
When I was wont to greet it with my lays,
As Philomel in summer's front doth sing,
And stops [her] pipe in growth of riper days:
Not that the summer is less pleasant now
Than when her mournful hymns did hush the night,
But that wild music burthens every bough,
And sweets grown common lose their dear delight.
Therefore like her, I sometime hold my tongue,
Because I would not dull you with my song.
Сонет 110
Да, это так: по свету я бродил,
Наряда не снимая шутовского,
За грош я продавал душевный пыл,
Страсть попирал я увлеченьем новым!
Да, это так: суровой правде я
Смотреть в лицо не смел – и отвернулся…
Но я нашел тебя, любовь моя,
И юный пыл опять во мне проснулся.
И вот – итог. Не буду я искать,
Чтоб жажду утолить, источник новый
И страсть мою изменой проверять.
К тебе, богиня, обращу я слово:
Позволь в конце нелегкого пути
Найти приют мне на твоей груди.
Сонет 119
Каким питьем из слез Сирен убит,
Каким отравлен был я зельем ада?
Друг друга порождают страсть и стыд,
И только боль – за боль мою награда.
Но чем я был в дни счастья виноват?
В чем грешен был в час светлого веселья?
За что Господь казнил меня стократ
Так, что мои глазницы опустели?
Но – слава злу за все его добро!
Добро прекрасней станет лишь от горя,
И та любовь, что пленена хитро,
Сильней Вселенной станет, с горем споря.
Так, все в беде утратив, лишь теперь
Я сделался богатым – от потерь.
Сонет 110
Alas, 'tis true, I have gone here and there,
And made myself a motley to the view,
Gor'd mine own thoughts, sold cheap what is most dear,
Made old offenses of affections new;
Most true it is that I have look'd on truth
Askaunce and strangely: but by all above,
These blenches gave my heart another youth,
And worse essays prov'd thee my best of love.
Now all is done, have what shall have no end,
Mine appetite I never more will grind
On newer proof, to try an older friend,
A god in love, to whom I am confin'd.
Then give me welcome, next my heaven the best,
Even to thy pure and most most loving breast.
Сонет 119
What potions have I drunk of Siren tears
Distill'd from limbecks foul as hell within,
Applying fears to hopes, and hopes to fears,
Still losing when I saw myself to win!
What wretched errors hath my heart committed,
Whilst it hath thought itself so blessed never!
How have mine eyes out of their spheres been fitted
In the distraction of this madding fever!
O benefit of ill, now I find true
That better is by evil still made better,
And ruin'd love when it is built anew
Grows fairer than at first, more strong, far greater.
So I return rebuk'd to my content,
And gain by ills thrice more than I have spent.
Сонет 129
Растрата духа и опустошенье –
Вот сладострастья верная цена.
Оно жестоко, грубо. В нем в смешенье –
Бесстыдный стыд, невинная вина.
Мы вечно ищем то, что презираем,
Найдя, его готовы проклинать.
Приманки цену мы прекрасно знаем –
Но к мышеловке тянемся опять.
Безумны те, кто мчится к сладострастью,
Безумней, кто не мчался никогда.
Искать его – вот истинное счастье,
Найти его – вот горе, вот беда!
Но, зная все, спешим на свет из врат –
Небесных врат, ведущих прямо в ад.-
Сонет 140
Будь мудрой столь же, сколь жестока ты,
Не заставляй меня прервать молчанье!
Мне слово даст боль попранной мечты,
Но за меня заговорит страданье.
Да, ты не любишь. Но – хоть сделай вид,
Хоть обмани меня любовью мнимой!
Так часто врач больному жизнь сулит –
Но оба знают: боль неизлечима.
Ты холодом сведешь меня с ума!
Все скажет боль моими же устами,
И примет чернь за истину сама
Безумный бред безумными сердцами.
Так, нелюбви твоей наперекор,
Да будет чист – при мрачном сердце – взор!
Сонет 129
The expense of spirit in a waste of shame
Is lust in action; and till action, lust
Is perjured, murderous, bloody, full of blame,
Savage, extreme, rude, cruel, not to trust,
Enjoy'd no sooner but despised straight,
Past reason hunted, and no sooner had
Past reason hated, as a swallow'd bait
On purpose laid to make the taker mad;
Mad in pursuit and in possession so;
Had, having, and in quest to have, extreme;
A bliss in proof, and proved, a very woe;
Before, a joy proposed; behind, a dream.
All this the world well knows; yet none knows well
To shun the heaven that leads men to this hell.
Сонет 140
Be wise as thou art cruel, do not press
My tongue-tied patience with too much disdain,
Lest sorrow lend me words, and words express
The manner of my pity-wanting pain.
If I might teach thee wit, better it were,
Though not to love, yet, love, to tell me so,
As testy sick men, when their deaths be near,
No news but health from their physicians know;
For if I should despair, I should grow mad,
And in my madness might speak ill of thee;
Now this ill-wresting world is grown so bad,
Mad slanderers by mad ears believed be.
That I may not be so, nor thou belied,
Bear thine eyes straight, though thy proud heart go wide.
-
В шутку и всерьёз
Николай ДОВГАЙ