- Lektsia - бесплатные рефераты, доклады, курсовые работы, контрольные и дипломы для студентов - https://lektsia.info -

Метафора как модель и её смысловые механизмы



По существу метафора является моделью, выполняющей в языке ту же функцию, что и словообразовательная модель, но только более слож­ную и к тому же действующую "скрыто" и нестандартно.

Синтезирующий характер метафорических процессов связан с целеполагающей деятельностью ее субъекта — "творца метафоры". Эта деятельность ориентирована не только на заполнение понятийных лакун и номинацию, но и на прагматический эффект, который метафора вызывает у реципиента. В свою очередь фактор адресата обязывает создающего метафору прогнозировать ее понимание при выборе тех признаков по­добия в уже названной реалии и той реалии, которая получает это имя. При этом создатель метафоры апеллирует к образно-ассоциативным комплексам этих реалий.

Оперирование с образными сущностями не может не привнести в метафоризацию субъективности их восприятия, не внести в новое значение следов того вспомогательного образа, который ассоциируется с "бук­вальным" значением переосмысляемого слова или сочетания. И это пе­редает в новое значение рефлексы человеческого фактора, ярче всего про­являющиеся в самом отборе исходного значения. Например, для обоз­начения такого явления, как совокупность производных от одного корня, было избрано слово гнездо, так как его значение ассоциативно вызывает представление о причастности некоторой совокупности особей к одному семейству (ср. также вражеское гнездо, где были актуализированы ассо­циации, касающиеся сообщества, или пулеметное гнездо, где мотивом послужило представление об укрытии и т.д.). Еще более яркое образ­ное осознание переноса имени характерно для таких наименований, кото­рые сохраняют образную мотивацию как специфическую черту семанти­ки: речь идет о словах, сочетаниях слов и идиомах типа змея, пень (о че­ловеке), трещать, бубнить (о манере речи), ср. также: раб страстей, червь сомнения, лопнуть от зависти или держать в ежовых рукавицах, возно­сить до небес и т.п.

Из приведенных примеров видно, что метафоризация является уни­версальным средством пополнения языкового инвентаря — как лекси­ческого, так и грамматического, формирующегося в процессах вторич­ной номинации — автономной, когда семантическая транспозиция ограничивается переосмыслением отдельной языковой единицы (слова, аффикса, конструкции), косвенной, при которой одна языковая еди­ница переосмысляется при опоре на смысловое содержание другой, но­минативно доминирующей в данном процессе (как в случаях типа потерять власть, бросать упреки; же­лезная воля, ч е р н а я зависть и т.п.), и в актах идиомообразования, когда речь может идти в самом общем случае о переосмысле­нии некоторого сочетания на основе тех или иных ассоциаций и вызывае­мого ими образа (ср. носить на руках кого-л. 'проявлять бережное отно­шение, почитать и оберегать от неприятностей' или 'баловать, выполнять все прихоти'; травленый или старый волк 'человек, приобретший опыт, знания, испытавший в жизни много невзгод, лишений'. Идиомообразование возможно и при заведомой алогичности сочетания, создающей тем не менее смысловую амальгаму из-за метафорического прочтения данного сочетания (писать на воде вилами, из кожи вон лезть и даже согнуть, скру­тить кого-л. в бараний рог).

Безусловно, метафора — далеко не единственный способ вторичной номинации. Продуктивна и метонимия, равно как и синекдоха. Однако эти тропы более "реалистичны", чем метафора: они оперируют не образно ассоциативным подобием, а реальной смежностью, соположением обоз­начаемых или их парциальностью. Хотя образность не чужда и этим средст­вам (ср. рано и до петухов; Девушка в синей шапочке ушла и Синяя шапоч­ка ушла и т.п.), обращение к ним не нуждается в гипотезах о подобии, в допущении фиктивности исходного образа, поскольку он и в реальности сохраняет ассоциативную смежность с новым обозначаемым. Метафора же нуждается в допущении сходства, не всегда очевидного, а чаще всего фиктивного (ср. приведенное выше слово гнездо, а также бревно, коло­менская верста, острый язык, нахлынули волной воспоминания, широ­кое поле деятельности простиралось перед кем-л. - о свойствах и сос­тояниях человека). Именно в этом отношении — "подмечать сходство" (Аристотель) — метафора в большей степени, чем другие тропы, связана с познавательной деятельностью человека.

Свойство механизмов метафоры сопоставлять, а затем и синтезировать сущности, соотносимые с разными логическими порядками, обусловли­вает ее продуктивность как средства создания новых наименований, осо­бенно в сфере обозначения объектов невидимого мира. И в этом важную роль играет наиболее характерный для метафоры параметр — ее антропометричность. Последняя выражается в том, как уже отмечалось выше, что сам выбор того или иного основания для метафоры связан со способностью человека соизмерять все новое для него (в том числе и реально несоизмеримое) по своему образу и подобию или же по пространственно воспринимаемым объектам, с которыми человек имеет дело в практическом опыте. Такое соизмерение как бы уравнивает конкретное и абстрактное, доступное непосредственному ощущению и умопостигаемое, действительно существующее и вымышленное, аморф­ное еще представление о чем-то и представление, уже ставшее стереоти­пом, как эталон или символ ( в различных картинах мира — научной, обиходной, мифической в разных их исторических срезах). Так, напри­мер, в метафоре возможно уподобление понятия о чуть заметном увели­чении вероятности осуществления того, на что надеется субъект некоторой ситуации, — луч, проблеск (надежды), отождествление неприятного осознания конфликта с совестью как укола или угрызения (совести), синтез представления о глупости и свойств пробки (Он — настоящая проб­ка) , восприятие ситуации пустых разговоров через такие образы-стерео­типы, как болтать, трещать, молоть языком, человек привык считать, что сердце — орган любви, сострадания и т.п., а глаза — зеркало души и т.д.

Антропометричность метафоры и придает ей способность служить средством создания языковой картины мира изначально в высказыва­ниях о нем, а затем в тезаурусе носителей языка (личностном или нор­мативно-санкционированном) , всегда служащем не только хранилищем самих этих вербализованных средств, но и их ассоциативных потен­ций.

Думается, что исследование способов переосмысления, характерных для других тропов, выявит иные формы и принципы организации языко­вой картины мира и ее роли в национально-культурных особенностях коммуникативной деятельности. Так, например, оксюморон вносит в эту картину парадоксальность, способствующую прагматическому эффекту, гипербола и литота акцентирует важное или незна­чительное — то, что вызывает уважение или пейоративное отношение субъекта речи (ср. большой труд и мелкие дела, занятия, косая сажень в плечах и от горшка три вершка и т.п.). Но введение данных о всех воз­можных способах формирования языковой картины мира не изменит, как представляется, характерных для нее принципов организации — антропоцентричности и антропометричности, а именно способности чело­века познавать, отображать и "оязыковлять" мир идей, страстей, этичес­ких установок и межличностных отношений разного рода в соизмерении с физически ощущаемой действительностью и с привычным для человека ее масштабом.

Описать технику метафоры, т.е. то, как она организует новое значение, — "значит описать метафору как модель, аналогичную слово­образовательным или синтаксическим моделям. Однако модель метафо­ры — еще более сложный механизм, поскольку он порождает совершенно новые языковые объекты не только репродукцией комбинаторно пере­менных единиц, но и путем взаимодействия гетерогенных сущностей, участвующих в метафорическом синтезе. Так, в метафорических соче­таниях типа поле деятельности, , сфера влияния и т.п. или перст судьбы, когти смерти, голос совести и др. можно выделить их регулярное смысловое содержание: 'как бы место распространения неко­торой деятельности' либо 'как бы инструмент некоторого одушевляемого события'. Кроме того, в этих сочетаниях осуществляются отбор, выравнива­ние и синтез гетерогенных по природе признаков, характерных для "настоя­щих" локативов типа поле, область, сфера, и понятия деятельности, а также для признаков слов с идентифицирующим типом семантики типа перст, когти, голос и отвлеченного концептуального содержания слов типа судьба, смерть, совесть и т.д.

Примеры подобного рода показывают, что метафора как процесс всегда богаче, чем простое сравнение. И не случайно взгляд на метафору как на сравнение в настоящее время сменяется объяснением ее как метафори­ческого процесса на основе аналогии. Так, еще Г.Шпет писал: "Надо сразу же отметить как необыкновенно узкое и упрощающее действительное положение вещей то убеждение, что, например, метафора возникает из сравнения, если, конечно, не расширять само понятие сравнения до любого сопоставления" [1922]. Думается, что "нерв" метафоры - не­кое уподобление, имеющее в исходе сопоставление, которое соизмеряет не целостные объекты, а некоторые сходные их признаки, устанавливая подобие на основе совпадения по этим признакам и гипотезы о возмож­ности совпадения по другим, попадающим в этом сопоставлении в фокус внимания.

В настоящее время наиболее популярной как на Западе, так и у нас, является концепция метафоры, получившая название интеракционистской. Согласно этой концепции, в той ее версии, которая принадлежит М.Блэку, метафоризация протекает как процесс, в котором взаимодействуют два объекта, или две сущности, и две операции, посредством которых осуществляется взаимодействие. Одна из этих сущностей — это тот объект, который обозначается метафорически. Вторая сущность — вспомогательный объект, который соотносим с обозначаемым уже готового языкового наименования. Эта сущность и используется как фильтр при формировании представления о первой. Каждая из взаимо­действующих сущностей привносит в результат процесса свои системы ассоциаций, обычные в случае стандартного употребления языка, что и обеспечивает распознавание говорящими на данном языке метафоричес­кого смысла. При этом метафоризация предполагает и некоторый смыс­ловой контейнер, или контекст (для грамматики слушающего) , в ко­тором как бы фокусируются релевантные для обозначения первой сущ­ности черты, в чем и состоит метафорическое взаимодействие "участни­ков" метафоризации. Понятия о фильтре и фокусе сближают описание этого процесса с чтением на иностранном языке, когда не все слова понят­ны, но тем не менее ясно, о чем идет речь.

Указанные сущности (в концепции Блэка это — внеязыковые объекты, или референты), взаимодействуя в когнитивных процессах фильтрации и фокусирования, образуют новую систему признаков, составляющую новое концептуальное содержание, воплощаемое в новом же значении используемого в метафоре имени, которое воспринимается одновремен­но и в "буквальном" его значении — в изолированном предъявлении [1962; 1979].

Концепция Блэка получила широкий резонанс в логико-философских направлениях анализа языка. Пло­дотворной признается сама идея интеракции, поскольку она позволяет наблюдать метафору в действии. Эта идея разрабатывается в рамках понятийной теории значения и другим западным авторитетом в области метафоры — И. Ричардсом, который в отличие от М.Блэка, оперирующего понятием сущности (объекта, референта), предпочитает моделирование метафорического процесса как взаимодействия "двух мыслей о двух различных вещах. Причем эти мысли, возникая одновременно, выражают­ся с помощью одного слова или выражения, значение которого есть ре­зультат их взаимодействия". Интересно отметить, что "основа" (т.е. формирующееся представление о новом объекте) соз­дает референцию, а "носитель" (т.е. вспомогательный объект метафоры как определенное языковое выражение с его "буквальным" значением) задает смысл — тот способ, каким мыслится новый объект.

Концепция, предложенная Ричардсом, представляет значительный ин­терес именно для лингвистики, так как позволяет оперировать не только идеей о взаимодействии двух объектов (референтов) , но и таким фак­том, как мыслительное их отражение, возбуждающее те ассоциативно-образные представления, которые также входят в новое понятие.

То внимание, которое уделено в настоящем разделе логической стороне метафоры, не случайно: именно лингвологический синтез может, на наш взгляд, привести к конструктивному (модельному) описанию метафори­ческого процесса как основного способа создания языковой картины мира в актах вторичной номинации. И главное в такой лингвологической грам­матике метафоры — это включение в нее собственно человеческого факто­ра. Он и привносит в метафоризацию тот этно-, социо-, психолингвистиче­ский комплекс, который позволяет вопреки логическим запретам соеди­нять в метафоре и синтезировать конкретное и абстрактное, логику пер­вого и второго порядков, гипотетичность и реальность, репродуктивно-ассоциативное и креативное мышление.

Мы предлагаем рассматривать метафору как модель смыслопреобразования на основе лингвологической грамматики с привнесением в эту мо­дель тех компонентов, которые дополняют ее сведениями о гипотетичности метафоры и антропометричности самой интеракции, в ходе которой и формируется новое значение.

В качестве основания для анализа метафорической интеракции может выступать номинативный ее аспект, ибо метафора — это всегда употреб­ление уже готового языкового средства наименования как способа созда­ния нового его значения. В метафорической интеракции участвуют по край­ней мере три комплекса, гетерогенных по своей природе.

Первый комплекс — это основание метафоры как мысль о мире (предмете, событии, свойстве и т.п.). Она изначально выступает скорее всего во внутренней речи, т.е еще в довербальной форме [Жинкин, 1964; Серебренников, 1983]. Так, формируя идею актантной рамки и ее роли в структуре предложения, Л.Теньер мыслил ее как некоторое действие, Л.Витгенштейн — как нечто касающееся действительности, Г.Фреге - как что-то постоянное с меняющимися переменными величи­нами.

Второй комплекс, участвующий в интеракции, — это некое образное представление о вспомогательной сущности. Но оно актуализи­руется в метафоре только в той ее части, которая соизмерима с формирую­щейся мыслью о мире как по содержанию, так и по подобию, соответствую­щему антропометричности создаваемого представления и самой возмож­ностью уподобления на основе допускаемого сходства. Как известно, Л.Теньер уподобил предложение маленькой драме, которая разыгрывается между ее участниками, Л.Витгенштейн предпочел образ чего-то спрутообразного, щупальца которого касаются реалий-референтов, Г.Фреге также не избежал образно-ассоциативного подобия, вводя понятие насы­щенности предикатов как их отличительной от предметов черты. Актуали­зация этих представлений (о драме, спруте, ненасыщенности) осуществ­ляется либо за счет "обычных" ассоциаций, либо на основе "личностных тезаурусов" [Караулов, 1985]. Так, например, в метафоре щупальца (об актантах) "в окно сознания" входят те черты реального объекта, которые связаны с прикосновением к чему-либо. Ассоциации этого типа скорее всего имеют онтологический (энциклопедический), а не вербально-семантический статус (так, в метафоре осел признак упрямства или глу­пости принадлежит не уровню значения слова, а обиходно-бытовому представлению о повадках этого животного).

Третий комплекс— это само значение переосмысляемого при посредстве метафоризации имени. Оно играет роль посредника между первыми двумя комплексами. С одной стороны, оно вводит в метафору само образное представление, соотносимое с референтом данного значения, а с другой - действует как фильтр, т.е. организует смысл нового понятия. Кроме того, значение переосмысляемого слова оснащено собственно вер­бальными ассоциациями, которые также небезразличны для интеракции. Например, метафоры типа время бежит, застыло и т.п. обязаны своему возникновению не только образно-ассоциативному комплексу, соотноси­мому с референтами этих слов, но и синонимическим связям исходной метафоры время идет или стоит на месте и т.п.

Итак, можно предположить, что метафоризация — это процесс такого взаимодействия указанных сущностей и операций, которое приводит к получению нового знания о мире и к оязыковлению этого знания. Мета­форизация сопровождается вкраплением в новое понятие признаков уже познанной действительности, отображенной в значении переосмысляемого имени, что оставляет следы в метафорическом значении, которое в свою очередь "вплетается" и в картину мира, выражаемую языком <…>.

Метафоризация начинается с допущения о подобии (или сходстве) формирующегося понятия о реалии и некоторого в чем-то сходного с ней "конкретного" образно-ассоциа­тивного представления о другой реалии. Это допущение, которое мы счи­таем основным для метафоризации и основанием ее антропометричности, является модусом метафоры, которому можно придать ста­тус кантовского принципа фиктивности, смысл кото­рого выражается в форме "как если бы".

Именно модус фиктивности приводит в динамическое состояние зна­ние о мире, образно-ассоциативное представление, вызываемое этим зна­нием, и уже готовое значение, которые и взаимодействуют в процессе метафоризации. Этот модус дает возможность уподобления логически не сопоставимых и онтологически несходных сущностей: без допущения, что X есть как бы Y, невозможна никакая метафора. С этого допущения и начинается то движение мысли, которое ищет подобия, выстраивая его затем в аналогию, а потом уже синтезирует новое понятие, получающее на основе метафоры форму языкового значения. Модус фиктивности и есть "сказуемое" метафоры: разгадка метафоры — это понимание того, в каком модусе предлагается воспринимать ее "буквальное" значение. Итак, модус фиктивности — это средостение метафоры как процесса, его результата, пока он осознается как продукт метафоры.

Модус фиктивности обеспечивает "перескок" с реального на гипотети­ческое, т.е. принимаемое в качестве допущения, отображения действитель­ности, и поэтому он непременное условие всех метафорических процес­сов. <…> Имен­но модус фиктивности придает метафоре статус модели получения гипотетико-выводного знания. Это обеспечивает и необы­чайную продуктивность метафоры среди других тропеических способов получения нового знания о мире в любой области — научной, обиходно-бытовой, художественной.

Возможность назвать орудие письма пером была заложена в самой реальности: это перенос названия, связанный с изменением (а точнее — обретением) новой функции предмета. Когда же это орудие было названо ручкой, был совершен логи­чески некорректный "перескок" из рода в род (часть тела - орудие). Но он мотивирован (хотя и достаточно сложно - с участием метонимии 'то, что приводит в действие орудие' - 'само орудие'), а главное - антро­пометрически оправдан: орудие для письма предлагалось "творцом" этой метафоры мыслить 'как если бы это была рука'. Только при допущении о возможном сходстве "тонкости" слуха и зрения могли сформироваться оценочные метафоры острый слух, острое зрение. В еще большей степени "фантастичны" уподобления человека и животных (что, видимо, восходит еще к мифическому мировидению), а также абстрактных понятий и жи­вых существ. Без осознания принципа фиктивности мир выглядел бы так же "кошмарно", как он изображен на полотнах Босха. Ср. в этой связи выражения типа залезть в бутылку, согнуть в бараний рог или в три поги­бели, червь сомнения, сомнение гложет или осел, бревно, дубина в приложе­нии к человеку. Особенно разнообразна в формах проявления принципа фиктивности образная метафора, рисующая мир как инобытие: Дали сле­пы, дни безгневны, Сомкнуты уста. В непробудном сне царевны Синева пуста (А. Блок).

<…> Допущение на основе принципа фиктивности гипотетического подобия раскрепощает творца метафоры, и он переходит на тот уровень соизмере­ния нового и уже известного, где возможными оказываются любое сопо­ставление и любая аналогия, соответствующие представлению о действи­тельности в личностном тезаурусе носителя языка. Как пишет Ю.Н. Карау­лов, относя этот тезаурус к уровню, промежуточному "между семантикой и гносеологией", «употребляемое иногда для обозначения способа упоря­дочения знаний сочетание „картина мира" при всей кажущейся метафорич­ности очень точно передает сущность и содержание рассматриваемого уровня: он характеризуется представимостью, перцептуальностью состав­ляющих его единиц, причем средством придания „изобразительности" соответствующему концепту (идее, дескриптору) служат самые разно­образные приемы. Это может быть создание индивидуального образа на базе соответствующего слова-дескриптора или включение его в некоторый постоянный, но индивидуализированный контекст, или обрастание его определенным набором опять-таки индивидуальных, специфических ассо­циаций, или выделение в нем какого-то особого нестандартного, нетри­виального признака, и т.п.». По существу здесь выделены как раз те единицы, которыми оперирует метафора как образно-ассоциативным богатством, которым владеет носи­тель языка. Соотнесенность метафоры с индивидуальным уровнем языко­вой способности и объясняет роль в ней человеческого фактора и ее ориен­тацию на антропометрическое построение, оперирующее аналогией.

Чтобы показать, что "случайное" (с точки зрения объективной логики универсума) образное подобие более характерно для метафоры, чем реаль­ное сходство, и что в то же самое время выживает только то случайное, что гармонирует с основанием метафоры — ее замыслом, приведем ряд примеров. Так, в названии носик (часть чайника, через которую разливают воду в чашки) функция этой детали отображается не совсем точно: слово рожок точнее обозначало бы эту функцию (ср. англ, spout — конверсив от to spout 'литься' — 'то, что льет'). Но русский язык "санкционировал" метафору носик, видимо, потому, что визуальное сходство, как более антропометричное (бросающееся в глаза), лучше запоминается. Ср. также ножка (стола), где синтезированы признак визуального подобия опор стола и ног и признак функциональный (ноги служат и опорой), хотя точнее эти детали стола можно было бы назвать столбиками.

Выбор того или иного образа-мотива метафоры связан не просто с субъ­ективной интенцией творца метафоры, но еще и с тем или иным его миро­пониманием и соизмеримостью с системой стереотипных образов и этало­нов, принадлежащих его картине мира. Миропонимание субъекта помещает метафору в определенную, этическую, эстетическую и т.п., среду.

Наиболее характерные свойства метафоры, а именно: ее образность, отбор в процессе интеракции признаков, релевантных для создания гносеологического образа отображаемой ею действительности, ориен­тация на фактор адресата— на его способность разгадать метафору не только интеллектуально, но также оценивая обозначаемое и образ, лежащий в ее основе, эмоционально воспринимая этот образ и соотнося его со шкалой эмотивно-положительных или отрицательных реакций, детерминированных национально-культурными и вербально-образными ассоциациями, — все эти свойства несут в себе антропометричность. Именно антропометричность и отличает метафору как модель смыслопреобразования от собственно эпистемических моделей, оперирующих с абстрактными сущностями и логическими правилами их интерпретации безотносительно к естественной логике языка, которой подчинена метафоризация.

Особое внимание хотелось бы обратить на обязательное наличие в про­цессах метафоризации некоторой важной для субъекта речи "чисто" номи­нативной или номинативно-прагматической интенции. Всякая речь начи­нается с интенции ее субъекта. Однако тот, кто создает метафору, идет на преодоление автоматизма в выборе средств из числа уже готовых. Намеренная за­трата речевых усилий всегда на что-то нацелена. В случае метафориза­ции имеет место достижение какой-либо речевой задачи, которая имплици­рует три целеполагающих по своему характеру компонента: мотив, цель и тактику, вместе подготавливающих иллокутивный эффект высказывания, содержащего метафору.

По этой причине основанием для классификации метафор могут служить не только коммуникативно-функциональные их свойства [Арутюнова, 1978; 1979], но и сама интенция субъекта метафоры, которая использует разные механизмы метафоризации, различные аспекты антропометричности, равно как и различную интерпретацию модуса фиктивности <…>.