- Lektsia - бесплатные рефераты, доклады, курсовые работы, контрольные и дипломы для студентов - https://lektsia.info -

О СЛАВЯНИЗМАХ В СОВРЕМЕННОМ РУССКОМ ЛИТЕРАТУРНОМ ЯЗЫКЕ. (Винокур Г.О. Избранные работы по русскому языку. М., 1959)



При изучении словарного состава современного русского литературного языка обычно уделяется очень большое внимание славянизмам. Но при этом часто упускается из виду, что самое понятие «славянизм» может иметь два различных значения: одно — генетическое, другое стилистическое.

В генетическом смысле наименование славянизмов приложимо ко всем тем явлениям современной русской речи, которые имеют не русское, а церковнославянское происхождение. В этом смысле славянизмами признаем так называемые неполногласные слова вроде нрав, враг (при русских норов, ворог), слова, в которых вместо звуков чиж, ожидаемых по фонетическим законам истории русской речи, находим соответственно щи жд, как, например, освещать (ср. свеча), невежда (ср. невежа), слова, начинающиеся звуком е вместо предполагаемого фонетическими соответствиями о, как, например, единственный (при один) и т. д., хотя бы все это были совершенно обычные слова современного русского языка, всякому понятные, общеупотребительные в письменной, а также и в устной речи лиц, получивших хоть некоторое образование. С этой точки зрения к славянизмам можно причислить и такие слова, которые заключают в себе хотя бы один какой-нибудь элемент, восходящий к церковнославянскому источнику, как, например, наши действительные причастия настоящего времени, в суффиксе которых согласный щ есть церковнославянская параллель русского ч, например: горящий (при горячий), текущий (при текучий) и даже телефонирующий, транслирующий и т.д., то есть причастия от глаголов новейшего западноевропейского происхождения. Слова эти, именно как слова, разумеется, без явной бессмыслицы, не могут именоваться славянизмами. Но звук щ в их суффиксе восходит к церковнославянскому морфологическому образцу, и в этом смысле и они должны быть признаны славянизмами. Иными словами, все то в современном русском языке, что перешло в него из церковнославянского источника и связано с этим источником по своему происхождению, есть славянизм.

Совсем другое дело славянизм в стилистическом смысле. Это есть славянизм не по происхождению, а по употреблению. С первых же дней его существования в русском письменном языке стало обнаруживаться присутствие двух начал: народного русского и церковнославянского книжного. Так, например, тексты древнейших летописных списков изобилуют параллельными словарными средствами, вроде борода — брада, голова — глава, перед — пред, волоку — влеку, ночь— нощъ, один — един и т. д. Однако с течением времени в силу разнообразных причин, на которых здесь останавливаться невозможно, значительное число таких словарных дублетов устранялось из употребления. Одним из средств устранения таких дублетов было вытеснение из употребления русского варианта, так что употребительным остался только церковнославянский вариант. Например, древние памятники дают многочисленные примеры употребления слов храбрый и хоробрый в одном и том же значении. Ср. в «Слове о полку Игореве»: «Наплънився ратного духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю ПоловЪцкую», а в другом месте: «Дремлетъ в полт> Ольгово хороброе гнездо». Однако в литературном языке нового времени слово хоробрый уже не употребляется. Это слово полностью вытеснено из употребления церковнославянской параллелью храбрый, которая из письменной речи перешла в устную речь, сначала, вероятно, только книжных людей, а потом и всего народа. До тех пор пока в употреблении находились оба варианта, церковнославянское слово храбрый на фоне народного русского слова хоробрый должно было восприниматься как нечто стилистически инородное, как особая принадлежность именно письменной или поэтической речи. Но с того момента, как слово хоробрый окончательно вышло из употребления, оставшееся в употреблении слово храбрый неминуемо должно было утратить эту особую стилистическую окраску и войти в общий фонд русского словаря, превратиться в обычное русское слово, каким оно и является в современном русском языке. Иначе говоря, слово храбрый перестало быть славянизмом в стилистическом смысле этого термина, хотя генетически оно, конечно, остается славянизмом.

Был также другой путь устранения тех дублетов, о которых здесь идет речь. Именно, нередко наблюдаем, что русское и параллельное ему церковнославянское слово, означавшие сначала одно и то же, постепенно начинают дифференцироваться по значению, то есть обозначать разные предметы мысли. Например, в современном русском языке значения слов сторона и страна не совпадают, т. е. это действительно разные слова. Сейчас нельзя ходить «по правой стране», как нельзя путешествовать «по европейским сторонам». Но иначе обстояло дело раньше. Например, в Лаврентьевской летописи читаем: «Слышавъ же князь великый рЪчь их буюю и повелъ приступите ко граду со всЪ страны» (то есть со всех сторон). В одной из редакций «Сказания о Борисе и Глебе» находим: «Бяше поставлена (храмина) над землею на деснъзи странЪ» (то есть на правой стороне). Особенно интересны случаи вроде следующего, заимствуемого из 1 Новгородской летописи по так называемому Синодальному списку, где в пределах одного предложения сразу встречаем и тот и другой вариант слова в совершенно одинаковом значении: «И оть часа нача злоба множитися: прибЪгше они на свою Торговую сторону и рЪша (сказали), яко Софийская страна хощеть на насъ въоружатися». В этом примере слова сторона и страна означают: 'часть города, расположенная по один берег реки'. Слово страна в значении нашего сторона нередко встречается еще в языке XVIII—XIX вв., в литературных произведениях высокого стиля, как например в «Оде на взятие Хотина» Ломоносова:

И дух свой к тем странам впери,

Где всходит день по темной ночи... <...>

Остатком этого словоупотребления в современном языке является географическое понятие страны света, то есть север, юг, запад и восток. Ср., с другой стороны, в современном народном языке и фольклоре слово сторона в таких выражениях, как «на чужой стороне», «из далекой стороны» и т. д. В общем, аналогично тому, что сказано выше о слове храбрый, можем заключить, что пока слово страна могло означать то же самое понятие, что и слово сторона, оно было стилистическим славянизмом. Но оно перестало им быть, как только получило значение, обособленное от значения слова сторона. В современном языке слово страна уже не славянизм в стилистическом смысле, хотя остается словом церковнославянского происхождения.

Наконец, в тех (также немалочисленных) случаях, когда параллелизм русского и церковнославянского вариантов того же слова устранялся тем, что церковнославянский вариант вытеснялся русским, церковнославянское слово в той мере, в какой еще сохранялась известная возможность его употребления, оставалось не только генетическим, но и стилистическим славянизмом. Так, слова глад, гладный уже очень давно вышли из общего употребления, уступив свои права русским вариантам голод, голодный. Тем не менее возможность употребить их в отдельном случае для какой-нибудь специальной стилистической цели (для важности слога, для шутки, для имитации библейской речи и т. п.) все же оставалась, да и сейчас

остается. Так, в поэме Валерия Брюсова «Конь блед» встречаем следующую стилизацию на библейский лад:

Люди! Вы ль не узнаете божией десницы!

Сгибнет четверть вас — от мора, глада и меча!

И вот именно потому, что глад для нас слово неупотребительное, что в обычной речи в этом значении употребляется только русский вариант голод, церковнославянский вариант этого слова в наших условиях есть славянизм и в стилистическом смысле.

Надо теперь сказать, что в таком качестве стилистического славянизма могут иногда выступать и такие элементы речи, которые по своему происхождению вовсе не принадлежат к числу исключительных особенностей именно церковнославянского языка и свойственны не в меньшей мере определенным стадиям развития самой русской речи. Один из случаев этого рода — широко распространенное еще в первой половине XIX в. в стихотворной речи произношение звука е вместо ё в словах вроде слез, как, например, у Батюшкова:

Зачем он шел долиной чудной слез,

Страдал, рыдал, терпел, исчез... <...>

Или в слове еще в известном месте «Евгения Онегина» у Пушкина:

Ничтожный призрак, иль еще

Москвич в гарольдовом плаще...<...>

Рифма указывает на произношение е, а не ё. <...> Наши предки, в своей бытовой речи произносившие слез, ещё, старательно выговаривали слез, еще, когда читали книгу. Подобное двоякое произношение с течением времени должно было получить стилистическое значение. Буквенное произношение вошло в систему средств церковнославянского языка и стало признаком произношения высокого, ученого, как об этом, между прочим, свидетельствует Ломоносов, который в своей «Российской грамматике» писал, что «в чтении книг и в предложении речей изустных» произношение «к точному выговору букв склоняется». Таким путем произношение е вместо ё стало церковнославянским, то есть стилистически окрасилось совершенно так, как действительные славянизмы. <...> Церковнославянский язык, составивший один из основных элементов русской письменной речи, имел в России свою историю. В своем первоначальном виде церковнославянский язык есть язык, созданный деятельностью Кирилла и Мефодия в IX в. Но в русском употреблении состав этого языка изменялся. Некоторые его элементы входили в общее русское употребление, не только письменное, но и устное, и тем самым переставали быть принадлежностью церковнославянского языка в отличие от русского. С другой стороны, состав церковнославянского языка пополнялся разного рода явлениями, отмиравшими в общем русском употреблении. Очень долгое время, вплоть до Петровской эпохи, церковнославянский язык в России был не что иное, как русский книжный язык в отличие от обиходного. Но вслед за тем он обособился от общего русского языка на правах именно церковного языка, в каком качестве сохранился до наших дней в употреблении верующих (православных). Все то, что в каждую данную эпоху для говорящих и пишущих есть специальная принадлежность церковнославянского языка своего времени и в этом качестве способно функционировать как наделенный определенными стилистическими свойствами церковнославянский вариант общеупотребительного средства русской речи, и есть славянизм в стилистическом смысле слова.

Все сказанное далее обнаруживает известную общую закономерность в истории славянизмов в русском литературном языке. Эта история в своих подробностях, можно сказать, почти совсем не изучена, и не она составляет предмет данной статьи. То, что сказано до сих пор, должно служить только объясняющим кратким введением к нижеследующему, где будет идти речь уже исключительно о славянизмах в современном русском языке (под современным языком я здесь подразумеваю языковое употребление XX в.). Присматриваясь к тем элементам современной речи, которые генетически могут быть возведены к церковнославянскому источнику, мы обнаруживаем, что все они в их отношении к их русским вариантам могут быть сгруппированы в три следующих разряда.

I. Славянизмы, русский вариант которых сейчас неупотребителен, хотя и известен во многих случаях по старым памятникам или произведениям фольклора, а также может встретиться в диалектах. Примером может служить соотношение храбрый — хоробрый.

П. Славянизмы, русские варианты которых также употребительны в современном языке, причем церковнославянский и русский варианты соответствующих слов различаются своими значениями, составляя сейчас два разных слова. Примером служит параллель: страна — сторона.

III. Славянизмы, не встречающиеся в настоящее время в общем употреблении, хотя и известные по письменным памятникам старших эпох истории русского языка, в то время как русский вариант соответствующих слов принадлежит сейчас общему употреблению. Этого рода славянизмы сейчас пригодны только для целей стилизации. Примером может служить параллель: глад — голод.

Из предыдущего ясно, что только в третьем из этих случаев мы имеем дело в современном русском языке со стилистическими славянизмами, а в первых двух случаях речь идет о словах, утративших свою стилистическую обособленность и вошедших в общий фонд литературной русской лексики. <...>

Надо, далее, указать, что славянизмы могут быть не только лексические, но также и морфологические. Сюда относятся, например, многочисленные устарелые окончания в формах склонения и спряжения, долгое время употреблявшиеся в русском письменном языке на правах стилистических славянизмов и в послепетровское время постепенно вышедшие из литературного употребления, вроде руцЬ (дат. ед.), на крылЪхъ (предл. мн.), форма аориста и имперфекта, форма причастий, вроде создавый (то есть создавший), и многие другие. Всё это формы в современном литературном языке невозможные. <...> Только изредка некоторые из подобных явлений могут быть употреблены теперь с какой-нибудь нарочитой стилистической целью (ср. ироническое телеса, словеса вместо тела, слова). С другой стороны, слова небеса, чудеса представляют собой морфологические славянизмы. <...> Ср. еще такое соотношение глагольных основ, как стражду — страдаю, внемлю — внимаю, движу — двигаю и т. п. Сюда можно отнести еще слова вроде боже (по происхождению — звательный падеж), вкратце (предлог в с предложным падежом от слова кратко), воочию (предлог во с предложным падежом двойственного числа от слова око) и некоторые другие. <...>

Остается добавить, что только при одном условии сохраняются в современном употреблении славянизмы <...> как лексические, так и морфологические, именно — в поговорках, цитатных выражениях, фразеологических сращениях. Так, мы и сейчас говорим: «устами младенцев глаголет истина», «беречь что-нибудь, как зеницу ока», «глас вопиющего в пустыне», «денно и нощно», несмотря на то, что слов глаголет, зеница, око, глас, нощно в отдельном употреблении у нас давно не существует. Точно так же мы говорим: «работать в поте лица своего», «сыны родины», «темна вода во облацех», хотя вне подобных закрепленных выражений можно сказать только в поту, сыновья, в облаках и пр. Но указанный случай употребления славянизмов только подтверждает все предыдущее. В данных случаях речь идет о явлениях, как бы вынутых из общей системы современного языка и существующих в языковом употреблении только на правах извлечений (хотя бы и ставших привычными) из иной языковой системы, принадлежащей иной обстановке речи.

Самый важный вывод из всего указанного до сих пор заключается в том, что в современном русском литературном языке славянизмы не составляют уже живой и действенной стилистической категории. В этом, между прочим, очень важное различие между языком современной художественной литературы и языком художественной литературы начала и середины XIX в., особенно литературы стихотворной. В стихах Пушкина, его предшественников, сверстников, ближайших преемников славянизмы <...> представлены очень обильно. Наконец, в том же факте почти полного отсутствия в современном языке стилистических славянизмов находит себе прекрасную и исчерпывающую иллюстрацию старая мысль, что в составе современного литературного русского языка вошедшие в него книжные и живые элементы русской речи слились в одно неразличимое целое.