О СЛАВЯНИЗМАХ В СОВРЕМЕННОМ РУССКОМ ЛИТЕРАТУРНОМ ЯЗЫКЕ

 

При изучении словарного состава современного русского ли­тературного языка обычно уделяется очень большое внимание сла­вянизмам. Но при этом часто упускается из виду, что самое понятие «славянизм» может иметь два разных значения: одно – генетическое, другое — стилистическое.

В генетическом смысле наименование славянизма приложимо ко всем тем явлениям современной русской речи, которые имеют не русское, а церковнославянское происхождение. В этом смысле славянизмами признаем так называемые неполногласные слова, вроде нрав, враг (при русских норов, ворог), слова, в которых вместо звуков ч и ж, ожидаемых по фонетическим законам истории рус­ской речи, находим соответственно щ и жд, как например освещать (ср. свеча), невежда (ср. невежа), слова, начинающиеся звуком е вместо предполагаемого фонетическими соответствиями о, как на­пример единственный (при один) и т. д., хотя бы все это были со­вершенно обычные слова современного русского языка, всякому понятные, общеупотребительные в письменной, а также и в уст­ной речи лиц, получивших хоть некоторое образование. С этой точки зрения к славянизмам можно причислить и такие слова, кото­рые заключают в себе хотя бы один какой-нибудь элемент, восходящий к церковнославянскому источнику, как например, наши действительные причастия настоящего времени, в суффиксе кото­рых согласный щ есть церковнославянская параллель русского ч, например: горящий (при горячий), текущий (при текучий) и даже телефонирующий, транслирующий и т.д., то есть причастия от глаголов новейшего западноевропейского происхождения. Слова эти, именно как слова, разумеется, без явной бессмыслицы, не могут именоваться славянизмами. Но звук щ в их суффиксе вос­ходит к церковнославянскому морфологическому образцу, и в этом смысле и они должны быть признаны славянизмами. Иными сло­вами, все то в современном русском языке, что перешло в него из церковнославянского источника и связано с этим источником по своему происхождению, есть славянизм.

Совсем другое дело славянизм в стилистическом смысле. Это есть славянизм не по происхождению, а по у п о т р е б л е н и ю. С первых же дней его существования в русском письменном языке стало обнаруживаться присутствие двух начал: народного рус­ского и церковнославянского книжного. Так, например, тексты древнейших летописных списков изобилуют параллельными словар­ными средствами, вроде борода—брада, голова— глава, перед— пред, волоку — влеку, ночь —нощь, один —един и т.д. Однако с течением времени в силу разнообразных причин, на которых здесь останавливаться невозможно, значительное число таких сло­варных дублетов устранялось из употребления. Одним из средств устранения таких дублетов было вытеснение из употребления рус­ского варианта, так что употребительным оставался только церковнославянский вариант. Например, древние памятники дают многочисленные примеры употребления слов храбрый н хоробрый в од­ном и том же значении. Ср. в «Слове о полку Игореве»: «Наплънився ратного духа, наведе своя храбрыяя плъкы на землю Половьцькую», а в другом месте: «Дремлетъ въ поль Ольгово хороброе гнъздо». Однако в литературном языке нового времени слово хоробрый уже не употребляется. Это слово полностью вытеснено из употреб­ления церковнославянской параллелью храбрый, которая из письменной речи перешла в устную речь, сначала, вероятно, только книжных людей, а потом и всего народа. До тех пор пока в употреб­лении находились оба варианта, церковнославянское слово храб­рый на фоне народного русского слова хоробрый должно было вос­приниматься как нечто стилистически инородное, как особая при­надлежность именно письменной или поэтической речи. Но с того момента, как слово хоробрый окончательно вышло из употребле­ния, оставшееся в употреблении слово храбрый неминуемо должно было утратить эту особую стилистическую окраску и войти в об­щий фонд русского словаря, превратиться в обычное русское слово, каким оно и является в современном русском языке. Иначе говоря, слово храбрый перестало быть славянизмом в стилистиче­ском смысле этого термина, хотя генетически оно, конечно, остает­ся славянизмом.

Был также другой путь устранения тех дублетов, о которых здесь идет речь. Именно нередко наблюдаем, что русское и парал­лельное ему церковнославянское слово, означавшие сначала одно и то же, постепенно начинают дифференцироваться по значению, то есть обозначать разные предметы мысли. Например, в современном русском языке значения слов сторона и страна не совпадают, т.е. это действительно разные слова. Сейчас нельзя ходить «по правой стране», как нельзя путешествовать «по европейским сторонам». Но иначе обстояло дело раньше. Например, в Лаврентьсвской ле­тописи читаем: «Слышавъ же князь великый рћчь их буюю и повелћ приступити ко граду со всь страны» (то есть со всех сторон). В одной из редакций «Сказания о Борисе и Глебе» находим: «Бяше поставлена [храмина] надъ землею на десньи странњ» (то естьна правой стороне). Особенно интересны случаи вроде следующего, заимствуемого из I Новгородской летописи по так называемому Синодальному списку, где в пределах одного предложения сразу встречаем и тот и другой вариант слова в совершенно одинаковом значении: «И отъ часа нача злоба множитися: прибьгше они на свою торговую сторону и рћша [сказали], яко Софћйская страна хощеть на насъ въоружатися». В этом примере слова сторона и страна означают: «часть города, расположенная по один берег реки». Слово страна в значении нашего сторона нередко встре­чается еще в языке XVIII—XIX вв., в литературных произведе­ниях высокого стиля, как например в «Оде на взятие Хотина» Ломоносова:

И дух свой к тем странам впери,

Где всходит день по темной ночи... <…>.

Остатком этого словоупотребления в современном языке яв­ляется географическое понятие страны света, то есть север, юг, запад и восток. Ср., с другой стороны, в современном народном языке и фольклоре слово сторона в таких выражениях, как «на чужой cтoрoнe», «из далекой стороны» и т. д. В общем, аналогич­но тому, что сказано выше о слове храбрый, можем заключить, что пока слово страна могло означать то же самое понятие, что и слово сторона, оно было стилистическим славянизмом. Но оно перестало им быть, как только получило значение, обособленное от значения слова сторона. В современном языке слово страна уже не славянизм в стилистическом смысле, хотя остается словом церковнославянского происхождения.

Наконец, в тех (также немалочисленных) случаях, когда па­раллелизм русского и церковнославянского вариантов того же слова устранялся тем, что церковнославянский вариант вытес­нялся русским, церковнославянское слово в той мере, в какой еще сохранялась известная возможность его употребления, оставалось не только генетическим, но и стилистическим славянизмом. Так, слова глад, гладный уже очень давно вышли из общего упот­ребления, уступив свои права русским вариантам голод, голодный. Тем не менее возможность употребить их в отдельном случае для какой-нибудь специальной стилистической цели (для важности сло­га, для шутки, для имитации библейской речи и т. п.) все же ос­тавалась, да и сейчас остается. Так, в поэме Валерия Брюсова «Конь блед» встречаем следующую стилизацию на библейский лад:

Люди! Вы ль не узнаете божией десницы!

Сгибнет четверть вас — от мора, глада и меча!

И вот именно потому, что глад для нас слово неупотребительное, что в обычной речи в этом значении употребляется только русский вариант голод, церковнославянский вариант этого слова в на­ших условиях есть славянизм и в стилистическом смысле.

Надо теперь сказать, что в таком качестве стилистического сла­вянизма могут иногда выступать и такие элементы речи, которые по своему происхождению вовсе не принадлежат к числу исключитель­ных особенностей именно церковнославянского языка и свойственны не в меньшей мере определенным стадиям развития самой русской речи. Один из случаев этого рода — широко распространенное еще в первой половине XIX в. в стихотворной речи произношение звука е вместо ё в словах вроде слез, как например у Батюшкова:

Зачем он шел долиной чудной слез,

Страдал, рыдал, терпел, исчез...

Или в слове мимолетом в стихотворении Тютчева «Я помню время золотое»:

И ветер тихий мимолетом

Твоей одеждою играл,

И с диких яблонь цвет за цветом

На плечи юные свевал! <…>.

 

Во всех этих случаях рифма указывает на произношение е, а не ё. Дело в том, что уже в очень раннюю пору жизни русского языка вместо звука е не перед мягкими согласными стал произноситься звук о, например: вместо исконного веселый стали произносить вес’олый, вместо села (мн. число от село) —с'ола и т.п. Однако в ор­фографии это изменение произношения отражалось только в редких случаях (например, после шипящих могло появляться написание о: жолудь вместо желудь и т. п.). Как общее же правило, новое (хотя и рано уже, вероятно, установившееся в живой речи) произношение вес'олый, с'ола оставляло в силе исконную орфографию села, веселый. Уже в новое время стали вводить орфографические новшества для того, чтобы можно было передать и на письме звук о, появившийся на месте старого ё. Одно время (в XVIII в.) употребляли для этого сложную букву îo,например, в сатирах Кантемира (изд. 1762 г.): врîотвъ всîо и др. Позднее Карамзин стал употреблять для этой це­ли букву ё, и она была признана обществом и школой, хотя и очень редко употреблялась на практике, и только в наши дни ее употреб­ление становится более регулярным. Известно в то же время, как сильно действует на произношение письменный образ слова, особен­но в такой среде, для которой письменный язык не есть постоянное, привычное дело, а нечто, к чему прибегают только в особые минуты жизни. Точно так же, как современный школьник, приучаясь читать по складам, старательно, по буквам, выговаривает его, хотя до по­ступления в школу не знал иного произношения, кроме ево, и наши предки, в своей бытовой речи произносившие слёз, ещё, старательно выговаривали слез, еще, когда читали книгу. Подобное двоякое про­изношение с течением времени должно было получить стилистиче­ское значение. Буквенное произношение вошло в систему средств церковнославянского языка и стало признаком произношения высо­кого, ученого, как об этом, между прочим, свидетельствует Ломоно­сов, который в своей «Российской грамматике» писал, что «в чтении книг и в предложении речей изустных» произношение «к точному вы­говору букв склоняется». Таким путем произношение е вместо ё стало церковнославянским, то есть стилистически окрасилось со­вершенно так, как действительные славянизмы.

Важно, что, как и в прежних случаях, такие своеобразные, в генетическом смысле — мнимые, славянизмы могли иногда вытес­нять из употребления параллельные явления живого произношения. Этим объясняется, например, почему мы сейчас произносим хребет, крест, жертва, а не хребёт, крёст, жортва. В других случаях книж­ный и живой варианты произношения могли дифференцировать зна­чения слова, например: небо и нёбо, вселенная и вселённая и т.д. Произношение нёбо в значении современного небо существовало еще сравнительно недавно в бытовой речи образованного круга. Ср., например, замечание Шишкова: "Мы в просторечии не говорим мещет, как, например, не скажем с неба упал, но с нîоба упал». Существует такое произношение и сейчас в наших крестьянских говорах. До тех пор пока можно было произ­носить, без различия в значениях, небо и нёбо, произношение небо было стилистическим славянизмом. Но оно перестало быть им, как только произношение нёбо оказалось вытесненным из общего упот­ребления и небо осталось единственно возможным произношением данного слева в данном его значении, так как нёбо закрепилосьзадругим значением — анатомическим.

Из сказанного видно, что церковнославянский язык, составивший один из основных элементов русской письменной речи, имел в Рос­сии свою историю. В своем первоначальном виде церковнославян­ский язык есть язык, созданный деятельностью Кирилла и Мефодия в IX в. Но в русском употреблении состав этого языка изменялся. Некоторые его элементы входили в общее русское употребление, не только письменное, но и устное, и тем самым переставали быть при­надлежностью церковнославянского языка в отличие от русского. С другой стороны, состав церковнославянского языка пополнялся разного рода явлениями, отмиравшими в общем русском употреб­лении. Очень долгое время, вплоть до Петровской эпохи, церковно­славянский язык в России был не что иное, как русский книжный язык в отличие от обиходного. Но вслед за тем он обособился от об­щего русского языка на правах именно церковного языка, в каком качестве сохранился до наших дней в употреблении верую­щих (православных). Все то, что в каждую данную эпоху для гово­рящих и пишущих есть специальная принадлежность церковносла­вянского языка своего времени и в этом качестве способно функционировать как наделенный определенными стилистическими свойст­вами церковнославянский вариант общеупотребительного средства русской речи, и есть славянизм в стилистическом смысле слова.

Все сказанное далее обнаруживает известную общую закономер­ность в истории славянизмов в русском литературном языке. Эта история в своих подробностях, можно сказать, почти совсем не изу­чена, и не она составляет предмет данной статьи. То, что сказано до сих пор, должно служить только объясняющим кратким введением к нижеследующему, где будет идти речь уже исключительно о сла­вянизмах в современном русском языке (под современным языком я здесь подразумеваю языковое употребление XX в.). Присматрива­ясь к тем элементам современной речи, которые генетически могут быть возведены к церковнославянскому источнику, мы обнаружива­ем, что все они в их отношении к их русским вариантам могут быть сгруппированы в три следующих разряда:

I. Славянизмы, русский вариант которых сейчас неупотребите­лен, хотя и известен во многих случаях по старым памятникам или произведениям фольклора, а также может встретиться в диалектах. Примером может служить соотношение: храбрый — хоробрый.

II. Славянизмы, русские варианты которых также употребитель­ны в современном языке, причем церковнославянский и русский ва­рианты соответствующих слов различаются своими значениями, со­ставляя сейчас два разных слова. Примером служит параллель: страна — сторона.

III. Славянизмы, не встречающиеся в настоящее время в общем употреблении, хотя и известные по письменным памятникам стар­ших эпох истории русского языка, в то время как русский вариант соответствующих слов принадлежит сейчас к общему употреблению. Этого рода славянизмы сейчас пригодны только для целей стилиза­ции. Примером может служить параллель: глад—голод.

Из предыдущего ясно, что только в третьем из этих случаев мы имеем дело в современном русском языке с стилистическими славя­низмами, а в первых двух случаях речь идет о словах, утративших свою стилистическую обособленность и вошедших в общий фонд ли­тературной русской лексики. Проверим эту группировку славянизмов в современном русском языке на конкретных примерах. Восполь­зуемся для этой цели тем материалом, который приведен в известной книге А. А. Ш a x м а т о в а, Очерк современного русского лите­ратурного языка (изд. 4, 1941, стр. 70-90). причем остановимся не на всех, а только на нескольких наиболее отчетливых и часто встречающихся категориях славянизмов в отношении особенностей их структуры.

 

1. ПОЛНОГЛАСИЕ ИЛИ ЕГО ОТСУТСТВИЕ

Известно, что полногласием называется явление, когда в русском языке встречаем в соответствии с церковнославянским сочетанием -ра- между согласными сочетание -оро-, в соответствии с церковнославянским -ре- между согласными — -ере-, в соответствии с церков­нославянским -ла-, -ле- между согласными — -оло (но после шипя­щих— -ело-), например: град—город, брег—берег, млад—молод, влеку—волоку, шлем—шелом. Нетрудно убедиться, что все непол­ногласные слова в современном языке действительно распределяют­ся по трем указанным разрядам. Пользуясь списком слов, который приводится у Шахматова, груп­пируем этот материал так[159]:

I р а з р я д — тип: храбрый — хоробый, благо (и однокоренные: блаженный, поблажка, ублажать и пр.), возбранять, безбрежный (небрежный, пренебрегать), бремя (обременять), влага (влажный), владыка (владеть, совладать), область (облако), власяница, увле­кать (развлекать, облекать), враг (вражда), привратник, преврат­ный, возврат, вред (вред — болячка — стало уже диалектизмом), повреждать, время (повременить), главенство (заглавный), градона­чальник., градоправитель, ограда (ограждать, преграждать), награ­да, возглас, согласие, приглашать, драгоценный, древесный, древона­саждение, жребий, здравствовать, златолюбие, зрачок, призрак, прозрачный, невзрачный, кратный (многократный), кратчайший, прекратить, сокращать, младенец, омрачать, млекопитающее, нравственный, нравиться, плен (пленить), праздный, праздник, пла­мя (воспламенить); слова с приставкой пре-, например: преступник, престол, прекрасный, прелестный, и с приставкой пред-, например: председатель; вопреки, прекословить, запрет, смрад, срам, средо­стение, сладкий, среда, странный (страница), стража, требовать, непотребный, употребить, трезвый, прохлада, храбрый, охрана, сохранный, член, расчленить, чревоугодие, учреждать, чрезмерно, чрезвычайно, шлем.

II р а з р я д — тип: страна— сторона, власть — волость, влачить — волочить, совратить — своротить (здесь сменяются не только врат- и ворот-, но также со- и с), отвратить —отворотить, разврат — разворот, врата (только «царские», в церкви) — ворота[160], глава (в книге; глава правительства) — голова, главный — головной, гражданин — горожанин (с чередованием также жд и ж), здравый (ум) — здоровый, краткий — короткий, мрак — морок (редко упот­ребляется в значении «дурман», например у Блока: «Темный морок. цыганских песен»), млечный (только путь) — молочный, нрав— норов, прах (прах родителей, отряхнуть прах с ног, в пух и прах) — по­рох, предать— передать, npеврamumь — nepeвoрomumь, преступить (закон)—переступить (порог), страна—сторона, страж (только в фигуральных значениях) — сторож, хранить —хоронить. Как видно из приведенного материала, II разряд количественно беднее.

III разряд — тип: глад — голод. Шахматов не помещает, естественно, в свой список славянизмов таких слов, которые в нас­тоящее время неупотребительны (впрочем, не всегда, ср., например, прекосердие). Однако в его списке попадаются некоторые русские слова, лишенные в современном общем употреблении не­полногласных параллелей и потому относящиеся к данному разряду. Сюда относятся: оборона (также оборонять), борозда, берег, берегу (беречь, бережливый), бере­менная, оболочка, волос (волосяной), проволочка, ворож.ить, перево­рот, заголовок,, город, голос (голосистый, голосовой), дорогой, дерево, золото, коротать, молодой (молодец), мороз, обморок, морочить, молоко, норовить, порожний, перестать, перенять, передок, перед­ний, поперек, середина (середка), сторожить, холод (холодный), похо­роны, очередь, черед, через. К этой же серии слов относятся: борода, ворон и ворона, корова, болото и др.

Что касается соответствующих церковнославянских вариантов, то чем ближе к сегодняшнему дню, тем труднее отыскиваются при­меры их литературного употребления, которое при этом всегда про­диктовано специальным, каким-нибудь узким стилистическим зада­нием (подражанием языку прежних эпох, в частности нередко под­ражаниями языку Пушкина, стилизациями в тоне классицизма и в библейском тоне, шуткой и т.п.). Относительно легче найти такие примеры в стихотворных произведениях символистов, например у Блока в «Возмездии»: «От берегов родного моря» и «На отдаленный финский брег»; «Как будто в смутном сне душа его застыла молодая» и «Душа больная, но младая»; «Того, кто побыл на войне, порой про­низывает холод» и «Сквозь жар души, сквозь хлад ума» (не лишено значения, что здесь хлад употреблено фигурально). Ср., у Брюсова в стихотворении «Эней» («Пути и перепутья»): «И ночь была над сонным градом»; у В. Иванова в «Подражаниях Платону» («Прозрачность»): «Беспечные, вам чужд времен могильный глас» и т. п. Впрочем, и здесь мы найдем таких примеров немного. Все такие случаи по существу не отличаются от прямо противоположных по внешности, в которых употребительно слово, представляющее собой давно утраченный русский вариант славянизма I разряда, как например у Брюсова в стихотворении «Летом 1912 года» («Семь цветов радуги»):

Что впереди? Обрыв иль спуск? Но общий ворог,

Стоит старуха смерть у каждого угла.

Разумеется, слова порог, так же как слов брег, град, глас, в совре­менном русском языке в строгом смысле нет. Они существуют только как заимствования из другой языковой системы для целей той или иной стилизации.

В общем приходим к выводу, что славянизмы в стилистическом смысле в современном русском языке употребляются редко.

К сделанному обзору неполногласных и полногласных слов следу­ет сделать теперь два примечания. Во-первых, важно иметь в виду, что здесь речь идет именно о словах как отдельных и самостоятель­ных элементах словарного состава, а не о словопроизводственных гнездах слов. Размежевание русских и церковнославянских вариан­тов одного и того же слова имеет разную историю применительно к каждому отдельному слову. Поэтому то, что действительно для ка­кого-нибудь слова в данном его словопроизводственном виде, может оказаться неприложимым к другому слову того же корня или с той же основой. Например, возбранять относится к I разряду, и при нем нет возборонять, но в III разряде при оборонять нет церковнославян­ского соответствия обранять. То же относится к параллелям вроде бремя — беременная, враг — ворожить, древесный — деревянный, здравствовать — здоровяк, младенец — молодец, прохладный — хо­лодный. Следует обратить внимание на сложные слова, которые осо­бенно часто оказываются в I разряде, например: древонасаждение, градоначальник, млекопитающее, златокованый и др. (с другой сто­роны, ср. золотоносный). Вообще вопрос о связи между судьбой дан­ного полногласного или неполногласного сочетания и морфологиче­ским типом данного слова подлежит специальному изучению, но нет сомнения, что такая связь существует. Вполне естественной пред­ставляется разная судьба двух разных слов одного корня в том слу­чае, когда имеем дело с образованиями, оторвавшимися одно от дру­гого и потерявшими свою соотносительность, как например: враг — ворожить, сберечь — пренебречь (в современном языке в последнем слове уже не выделяется морфема с сочетанием бре-). С другой сто­роны, очень поучительны те случаи, в которых вскрывается разная судьба, наоборот, очень близких по значению образований, тесно зависящая, однако, от способа словопроизводства. Например, при слове оградить есть полногласная параллель огородить (II разряд). Однако несовершенный вид ограждать уже не имеет при себе пря­мого полногласного соответствия, так как к слову огородить несовершенный вид образуется иначе и звучит огораживать. Таким образом, ограждать, с точки зрения изложенной выше классифика­ции, принадлежит уже к I разряду (ср. отвратить — отвращать но отворотить — отворачивать; облечь (из первоначального обвлечь) — облекать, но обволочь — обволакивать и многие другие). Иной случай представляет co6oй соотношение короткий — короче, но в значении превосходной степени возможно только кратчайший.

Последний пример дает повод перейти ко второму примечанию. Оно касается слов II разряда, то есть таких параллелей, каждый член которых обладает самостоятельным значением и в которых, следовательно, имеем дело уже не с вариантами одного слова, а с двумя в подлинном смысле разными словами. В этих случаях семан­тическая дифференциация не непременно должна быть абсолютной, потому что возможны и промежуточные ее формы. Дело может об­стоять так, что один член параллели обладает тем же значением, что и второй, но сверх этого общего обоим вариантам значения имеет также и еще одно, свое. Вообще в некоторых сравнительно редких теперь случаях (в прежние эпохи они встречаются чаще) у обоих членов параллели могут быть некоторые общие значения, но при не­пременном условии разности отдельных значении. Так, например, как слово краткий, так и слово короткий, между прочим, означают «непродолжительный по времени», так что можно сказать: «на ко­роткий срок» и «на краткuй срок», «короткий разговор» и «краткий разговор». Но короткий сверх того означает и «недлин­ный», например: «короткая палка», «короткие волосы», а краткий в этом значении приложимо лишь к слову путь (но не дорога!). Далее, короткий означает еще «отрывистый» («короткий удар грома»), «быстрый и решительный» («короткая расправа»), «близкий» («в коротких отношениях»). Со своей стороны, краткий означает «сжато изложенный» («к р а т к и й курс истории») и применяется для обо­значения звуков речи, противоположных долгим («и краткое»). Этот пример показывает, что семантическая дифференциация слов II раз­ряда возможна разных типов и степеней. Нужно сказать также, что очень часто эта дифференциация относительно слаба и проявляется лишь в том, что один член параллели представляет собой фигураль­ное употребление значения первого члена, как например: престу­пить или переступить, оградить или огородить, страж или сторож и т.п.

Покажем теперь на нескольких примерах, что предложенная классификация слов церковнославянского происхождения в русском языке сохраняет свою силу и в применении к другим типам славя­низмов. Разница будет лишь в том, что в III разряде будем наблю­дать все меньшую возможность употребления славянизмов в совре­менном русском языке.

 

2. СЛОВА СО ЗВУКАМИ Щ И ЖД ВМЕСТО Ч И Ж

Известно, что русскому ч в ряде случаев в церковнославянском соответствует щ. Это бывает, во-первых, там, где наше ч и церков­нославянское щ находятся на месте доисторического сочетания tj, как например в словах освещать (ср. свеча), лежащий (ср. лежачий); во-вторых, там, где упоминаемые звуки заменили собой доисториче­ское сочетание kt перед гласными переднего ряда, как например в русском слоне печь — церковнославянском — пещь (из пек- + -ти, ср. пеку), ночь — нощь (на первоначальный вид корня указывает, например, латинское слово пох, noktis). Нетрудно убедиться, что те русские слова, в которых находим щ вместо ожидаемого по законам русской исторической фонетики ч, распределяются по трем разрядам вполне аналогичным тем, которые рассмотрены выше. Иными сло­вами, в I разряд отнесем слова с звуком щ указанного происхожде­ния, при которых в настоящее время нет в общем употреблении рус­ских параллелей со звуком ч, ко II разряду – такие, при которых есть русский вариант со звуком ч, но употребляющийся в ином зна­чении, к III разряду — те, которые в нынешнем употреблении вытеснены русскими параллелями и могут употребляться главным образом для целей стилизации. Вот примеры (их гораздо меньше, чем в области слов с полногласием и без полногласия):

I разряд — тип: пещера — печера. Кроме этого слова (см., например, в Лаврентьевском списке летописи: «Ископаша печеру велику, и церковь, и къльи, яже суть и до сего дне в печерп подъ ветхымь манастыремъ»), сюда же относятся из приводимых Шахма­товым: общий (общество), овощь, всенощная, и за­тем слова, в которых звук щ является в определенных морфологиче­ских положениях, именно в инфинитивах глаголов несовершенного вида на -ать ив 1-м лице настоящего времени и страдательных при­частиях прошедшего времени соотносительных глаголов совершен­ного вида на -ить, а также в связанных с ними отглагольных суще­ствительных на -ение, как например: возвращать — возвращу — возвращён — возвращение, укрощать — укрощу — укрощён, — укро­щение, запрещать — запрещу — запрещен — запрещение; то же в случаях сокращать, освещать, освящать, поглощать, посещать и пр. Слово сообщать, которое Шахматов зачисляет в этот же ряд, на са­мом деле сюда не относится, так как здесь в исходе основы современ­ного вида не т в чередовании с щ (ср. возвратить — возвращу), а только щ (сообщить — сообщу), и о нем следует говорить в связи с упомянутым выше словом общий. Далее, сюда относятся такие парал­лели, как роптать — ропщу, трепетать — трепещу, клеветать — клевещу. К числу слов, в которых щ церковнославянского происхож­дения поставлено в определенное морфологическое положение, от­носятся еще причастия действительного залога настоящего времени на -ущий, -ющий. Из них к I разряду относятся те причастия этой категории, при которых нет параллели с звуком ч в значении при­лагательного, то есть, например, читающий, пишущий, гуляющий и т. д.

II разряд — тип: горящий — горячий. Сюда относится неко­торое число упомянутых только что причастий, при которых, наобо­рот, есть параллель с звуком ч в значении прилагательного. Кроме горящий — горячий, это ходящий — ходячий, сидящий — сидячий, лежащий — лежачий, висящий — висячий, бегущий — бегучий. Ср., у Пушкина в «Песни о вещем Олеге»: «Незримый хранитель могущему дан», где могущий употреблено, в согласии с языковой нормой того времени, в значении нашего могучий и, следовательно, является славянизмом и в стили­стическом отношении. Кроме того, к данному разряду можно от­нести еще такие параллели, как вращать — ворочать, помощь — помочь, мощь — мочь («во всю мочь», «нет мочи»). Вообще же здесь примеров немного.

III р а з р я д — тип: нощь — ночь. Число русских слов с зву­ком ч указанного происхождения, к которым не существует в общем употреблении варианта с звуком щ, очень велико. Сюда отно­сятся все инфинитивы на -чь, например: беречь, жечь, лечь, мочь, волочь, печь, помочь, сечь, стеречь, стричь и пр., далее печь (сущ.), дочь, свеча, плечо, отвечать, хочу и многие другие. В то же время почти невозможно себе представить в современном употреблении такие слова, как свеща, хощу, пещь и пр. Ближе к современному языковому сознанию слово дщерь, представляющее собой своеобразную параллель к дочь; однако и это слово в строгом смысле современному русскому языку неизвестно и может быть употреблено лишь как цитата из иной языковой системы для целей стилизации (в фамильярной речи оно иногда употребляется с шутливо-ироническим оттенком).

Соответственно тому, как доисторическое сочетание tj заменялось звуком щ в церковнославянском языке и звуком ч в русском, соче­тание dj заменялось в церковнославянском сочетанием жд. а в рус­ском — звуком ж. Как видно из дальнейшего, слова современного русского языка, в которых есть жд или ж данного происхождении, также распределяются по трем указанным разрядам.

I р а з р я д — тип: надежда — надёжа. Слово надёжа нам хоро­шо известно, но оно явно не принадлежит к лексической системе ли­тературного языка. Таково же соотношение между словами одежда и одёжа, где, однако, нелитературный (областной, просторечный) характер варианта с звуком ж выражен гораздо более слабо. Совсем не имеют вариантов с звуком ж (хотя имели их в древности) слова между, прежде, жажда, вождь, наслаждение, побеждать, порождать, убеждать. Ср. в древней летописи (по Лаврентьевскому списку): «Люди изнемогоша водною жажею и предашася», или, например, в «Хожении игумена Даниила» (XII в.): «He возможно безъ вожа ходити». Как и в предыдущем случае, сочетание жд является в морфологизованном виде в тех же глаголах несовершенного вида на –ать, однако с той разницей, что в 1-м лице настоящего времени от соот­ветствующих глаголов современного вида на -ить будет не жд. а ж, например: порождать — порожу — порожден — порождение, предупреждать — предупрежу — предупрежден — предупреждение. На -жду кончается 1-е лицо настоящего времени в случаях стражду и жажду, но случаи эти совсем особые, не имеющие отношения к только что упомянутым. Стражду есть случайно уцелевшее архаи­ческое образование к страдать, как жажду к старинному жадать, которое, в силу аналогии с основой настоящего времени, заменилось образованием жаждать. Так или иначе, но у всех перечисленных здесь слов нет параллельных образовании с ж вместо жд в современ­ном языке.

II р а з р я д — тип: невежда — невежа. Кроме этой параллели, сюда относятся еще гражданин — горожанин (двойное чередование: ра—оро и жд—ж), рождать (только в фигуральном употреблении)— рожать, провождать (тоже только фигурально, но уже устарело) — провожать (ср., однако, у Пушкина в «Метели»: «Мысль, что уже в последний раз провожает она день посреди своего семейства, стес­няла её сердце»; мы бы сказали сейчас проводит; в современном проводить слилось два слова: 1) совершенный вид к провожать и 2) несовершенный вид к провести), чуждый — чужой. Вследствие относительной близости значений двух последних слов при чтении старых текстов легко ошибиться, приняв одно из этих значений за другое. Напримеp, в стихах Пушкина («Цыганы»):

И смертью чуждой сей земли

Неуспокоенные гости—

чуждой значит, несомненно, «чужой», а не то, что мы теперь обозна­чаем словом чуждый, то есть здесь чуждый есть еще стилистический славянизм, каким это слово перестало быть для нас.

III разряд — тип: вижду — вижу. Здесь приходится с еще большим основанием применить сказанное относительно III разряда слов с звуком щ, вместо ч: почти невозможно представить себе в сов­ременном употреблении такие слова, как межда, сажда, освобожду, хужде, твержде, вместо межа, сажа, освобожу, хуже, тверже, тем более что и в старшие периоды истории русского языка подобные славянизмы употреблялись крайне редко. Дело в том, что церковно­славянские слова на жд вместо русского ж были усвоены русским языком на несколько столетий позже других церковнославянских слов, и еще в первые десятилетия XVIIв. они были относительной редкостью. Ещё и в это время даже в самых высоких жанрах письмен­ности постоянно употреблялись такие слова, как рассужение (анерассуждение), гражане (а не граждане), вожь (а не вождь). Позднее вторжение этой категории славянизмов в русский язык объясняет то обстоятельство, что слова данной категории сразу же размеже­вались с соответствующими русскими вариантами путем или вытес­нения их из употребления, или же семантической дифференциации. Таким образом, им почти совсем не пришлось побывать в русском языке на правах славянизмов стилистических, так как тот момент в жизни русского языка, в течение кото