Скажу прежде всего несколько слов об особенностях, присущих, в силу вещей, нашей сельской школе, насколько оне начинают выясняться за краткий период ея существования.
Читая наши педагогическия руководства, прислушиваясь к толкам печати, беседуя о школах с представителями нашей интеллигенции, постоянно чувствуешь, что речь идет не о той сельской школе, в которой приходится нам трудиться, но о сельской школе вообще, о какой-то схеме, заимствованной из наблюдений над школами иностранны- 1 ми, преимущественно немецкими. Но та школа, которая возникает на наших глазах, среди народа, глубоко отличающагося от всех прочих своим прошлым, своим религиозным и племенным характером, своим общественным составом, - среди обстоятельств, безпримерных в истории, - с этою схемою имеет очень мало общаго. Постараюсь указать на самыя резкия из ея отличительных особенностей.
В противуположность школам западным, наша сельская школа возникает, при весьма слабом участии духовенства*, при глубоком равнодушии образованных классов и правительственных органов, из потребности безграмотнаго населения дать своим детям известное образование. В этом ея слабость, в этом и ея сила, в этом ключ к объяснению всех прискорбных и отрадных явлений в жизни наших сельских школ.
Наши школьники поступают в школу с твердым намерением сделаться грамотными, большею частию по собственной неотступной просьбе, с полною готовностию учиться без перерыва с утра до вечера. Таково и желание родителей. Школа, в которой ограничиваются четырьмя-пятью часами занятий, признанными достаточными педагогическоюнаукою, считается плохою школою. И родители правы. Они мало ценят те весьма скудныя сведения, которыя могут быть приобретены напоказ в течение трех-четырех зим казеннаго учения, но высоко ценят те необходимыя уменья, которыя действительно могут быть приобретены в этот срок, но лишь при весьма интенсивной работе. Все это неудержимо теснит нашу школу к увеличению числа учебных часов, и главным двигателем тут являются сами ученики. Их постоянное присутствие в школе, их поистине ненасытная жадность к учению волею-неволею заставляет всякаго внимательнаго учителя умножать число классных занятий, в особенности в первой половине зимы, когда нужно пользоваться всем кратким днем, и затем настает длинный вечер, в который ученикам и бегать по улице невозможно. О тех особенностях, которыя столь интенсивное учение по необходимости вносит и в учебный план, и в школьную дисциплину, скажу впоследствии. Настаиваю теперь только на том, что такое интенсивное учение не есть насилие над детьми, но уступка их требованиям: они пришли учиться и, кроме, школы деваться им некуда. Чтобы выжить их из класса, буквально нужно погасить лампу. Делают они свое дело с терпением и настойчивостию, вполне понимая, что дело это грудное и важное. Это отношение детей к школе одно и дает учителю возможность вести такое усиленное учение, которое, впрочем, всякому учителю-крестьянину представляется вполне нормальным.
В прямой связи с этим деловым направлением наших школьников находится их отличное, бодрое и веселое, но скромное и ровное поведение в школе. Им не до шалостей, не до ссор. В них нет и следа того отвратительнаго сквернословия и скверномыслия, которыми чаражены наши городския учебныя заведения, в особенности сто-личныя. В нормальной крестьянской жизни нет места тем преждевременным возбуждениям воображения, тем нездоровым искушениям мысли, которыми исполнен быт наших городских классов. Русский народ, вошедший в пословицу своим сквернословием, в сущности самый стыдливый народ в мире. Грязь в глазах русскаго человека есть грязь. Когда в нем проснется зверь, живущий в каждом человеке, он кидается ею. Но пока он трезв, пока он остается сам собою, он чист в мыслях и словах. Гаденькая, любезничающая грязнова-гость, проникнувшая из Франции в нравы нашего полуобразован-наго общества, в нашу литературу низшаго разряда - глубоко ему чужды. Каждый наш крестьянский мальчик такой, еще не испорченный, русский человек.
Средний уровень способностей наших крестьянских детей, как маль-'шков, так и девочек, вообще очень высок. Последния, быть может, еще превышают первых понятливостию и терпением. Способности пи разнообразны, но преобладают заметно способности математиче-| кия и художественныя. Умственный счет любимая забава детей в промежутки между классными занятиями, и в нем легко достигается шачительная быстрота и ловкость так же, как и в решении сложных письменных задач. Пение, при сколько-нибудь умелом преподавателе, прививается несравненно успешнее, чем в средних учебных заведениях. Успеху в этом отношении, конечно, способствует сочувствие родителей. Пение - единственный предмет преподавания, о результатах котораго могут непосредственно судить и безграмотные, который получает немедленное практическое приложение, возвышая красоту и торжественность церковной службы. Оно же некоторым образом дает очевидную мерку усердия и умелости учителя. Но и независимо от этих выгодных условий, музыкальная даровитость наших крестьян поистине изумительна. Ничуть не менее распространена другая художественная способность, которая, при нынешнем зачаточном состоянии нашей сельской школы, лишь в редких случаях имеет возможность проявиться - способность к рисованию. Количество дремлющих художественных сил, таящихся в нашем народе - громадно, и о нем пока может составить себе приблизительное понятие лишь внимательный сельский учитель.
Остается мне дополнить эту беглую характеристику наших сельских учеников несколькими словами об их отношении к предметам религиозным и нравственным. Оно не может быть иное, как отношение к ним их родителей, лишь более безсознательное и смутное. Мы тут вступаем в область, мало изследованную и обширную, в которую до сих пор бросают яркие лучи света лишь указания, разбросанныя в творениях трех незабвенных покойников: А.С.Хомякова, К.С.Аксакова и Ф.М.Достоевскаго. Область эта совершенно выходит из рамок краткой журнальной заметки, и я должен ограничиться осторожными намеками.
Та высота, та безусловность нравственнаго идеала, которая делает русский народ народом христианским по преимуществу, которая в натурах спокойных и сильных выражается безграничною простотою и скромностию в совершении всякаго подвига доступнаго силам человеческим, которая в натурах страстных и узких ведет к ненасытному исканию, часто к чудовищным заблуждениям, которая в натурах широких и слабых влечет за собою преувеличенное сознание своего безсилия, и, в связи с ним, отступление перед самыми исполнимыми нравственными задачами, необъяснимый, глубокия падения, которая во всяком русском человеке обусловливает возможность внезапных победоносных поворотов от грязи и зла к добру и правде, - вся эта нравственная суть русскаго человека уже заложена в русском ребенке. Велика и страшна задача русской школы в виду этих могучих и опасных задатков, в виду этих сил, этих слабостей, которыя она призвана поддержать и направить. Школе, отрешенной от церкви, эта задача не по силам. Лишь в качестве органа этой церкви, в самом широком смысле этого слова, может она приступить к ея разрешению. Ей нужно содействие всех наличных сил этой церкви, и духовных, и светских...
***
Посторонних посетителей, изредка заглядывающих в мою школу, всего более поражает умственный счет ее учеников. Та быстрота и легкость, с которой они производят в уме умножения и деления, обращаются с мерами квадратными и кубическими, соображают данные сложной задачи, то радостное оживление, с которым они предаются этой умственной гимнастике, наводят на мысль, что в этой школе употребляются особые, усовершенствованные приемы для преподавания арифметики, что я обладаю в этом отношении каким-то особым искусством или секретом.
Ничто не может быть ошибочнее этого впечатления. Конечно, теперь я владею некоторым навыком к умственному счету, могу импровизировать арифметические задачи в том быстром темпе, в котором они решаются моими учениками. Но до этих скромных умений довели меня или, лучше сказать, домучили сами ученики.
Именно домучили. Никогда не занимался я специально арифметикой, упражняться в умственном счете никогда и не думал. Принялся я за преподавание счета в сельской школе, не подозревая, на что я иду.
Не успел я приступить к упражнениям в умственном счете, которые до тех пор в школе не практиковались, как в ней к ним развилась настоящая страсть, не ослабевающая до сих пор. С раннего утра и до позднего вечера стали меня преследовать то одна группа учеников, то другая, то все вместе с требованием умственных задач. Считая эти упражнения полезными, я отдал себя в их распоряжение. Очень скоро оказалось, что они опережают меня, что мне нужно готовиться, самому упражняться. На пятом десятке (моих лет. - Сост.) некоторые умственные способности утрачивают свою эластичность. Эта первая (има была для меня очень тяжела.
К этому вскоре присоединилась страсть к письменным упражнениям в счете. Ребята вздумали щеголять друг перед другом быстрым и точным умножением и делением на доске многозначных чисел, не поддающихся умственному счету. Тут я было совершенно встал в тупик. Эти припадки обыкновенно случались вечером. Наши вечерние занятия, теперь все более и более принимающие характер правильных уроков, тогда были гораздо свободнее, да и теперь во избежание утомления часто приходится нарушать их однообразный строй. Вечером же происходили и спевки, в которых участвовали все мои помощники, все лучшие ученики. Я оставался один с непоющими учениками. )того только и ждали мои мучители. Разом все они, человек тридцать, сорок, накидывались на меня с дощечками: «Сергей Александрович! Деленьице! - Мне на сотни! - Мне на единицы! - Мне на мил-нионы! - Мне на тысячи!» И решения подавались с такой быстротой, что я едва успевал писать задачи. Поверять - никакой физической возможности!
Тут однажды, в минуту отчаяния, я бессознательно тиснул у себя в мозгу какую-то неведомую мне пружинку, и все деления стали выходить без остатка.
Восторгу ребят не было границ. Но увы! На следующий вечер они потребовали от меня того же, и я не мог исполнить их желания. Лишь впоследствии мало-помалу выяснил я себе то простое сочетание мнемонических приемов с быстрым умственным умножением, которое дает возможность придумывать безостановочно бесконечный ряд десяти- и двенадцатизначных чисел, делимых без остатка на любые другие числа, и вместе с тем бесконечный простор для импровизации задач, устных и письменных.
Эта беспрестанная, усиленная возня с цифрами нагнала на меня настоящий арифметический кошмар, загнала меня в теорию чисел, заставила меня неоднократно открывать Америку, т.е. неизвестные мне теоремы Фермата и Эйлера...
Часто задавал я себе вопрос: какими основными способностями обусловливается та необыкновенная ловкость в обращении с числа-ми, тот живой интерес к цифрам и к сочетаниям, которым отличаются наши крестьянские ребята? Нет сомнения, что тут значительную роль играет их удивительная память. Но кроме памяти тут, очевидно, участвуют и другие способности: воображение, живо рисующее перед ними состав чисел из первоначальных множителей и их сочетания1, способность связывать внешний вид цифры с этим составом. Почти всегда у хороших счетчиков оказывается и художественная струнка. Этому обстоятельству, впрочем, особого значения придавать нельзя. Крестьянские дети тем и отличаются от детей высших сословий, что односторонние способности встречаются у них весьма редко. Тот из них, который способен к пению, непременно окажется способным и по арифметике, и по русскому языку, наоборот, мальчики, умственно слабые, редко имеют какие-либо художественные способности и склонности. Эта соразмерность дарований распространяется даже на сферу нравственную и придает этим детям их особенную привлекательность.
Демко в М.И. Русская педагогика в главнейших ее представителях.-
М., 1898. - С. 384-394.