ОТНОСИТЕЛЬНЫЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ И ДЕТЕРМИНАЦИЯ

В классических грамматиках относительные придаточ­ные предложения описываются с точки зрения чистой клас­сификации: бывают относительные придаточные определи­тельные и относительные придаточные в функции приложе­ния (аппозитивные) точно так же, как бывают океаны и ма­терики. Однако эта классификация содержит в себе два противоположных взгляда на детерминацию, каждый из ко­торых подразумевает определенную точку зрения на связь мышления и речи.

Начнем с, казалось бы, очевидных фактов классифика­ции. В грамматиках утверждается, что эти два типа прида­точных относительных различаются следующим образом относительное придаточное определительное уточняет то свойство предмета сообщения, которое необходимо для его практической идентификации в порядке вещей или идей. Таким образом, придаточное определительное, подобно другим видам определений, выполняет здесь указательную или референциальную функцию; благодаря ему объект дис­курса начинает восприниматься как объект, внешний по от­ношению к дискурсу. А в так называемом относительном придаточном аппозитивном, напротив, содержится то свой­ство предмета сообщения, которое не имеет отношения к практической идентификации содержания сообщения и с практической точки зрения совершенно не зависит от само­го придаточного предложения, а определяется относитель­но существительного или, точнее, относительно именной группы, которая и выступает в качестве того, что принято называть антецедентом. Поэтому в данном случае мы можем говорить о том. что именно существительное (или именная группа) и является антецедентом, который на самом деле определяет придаточное относительное, соотно-

Paul Н с n г у Constructions relatives et articulations discursives. — Lan­gages, 1975, № 37, p. 81—98.

с я его с объектом, уже идентифицированным в порядке вещей или идей Следовательно, мы имеем дело не с чистой классификацией, а с двумя противоположными взглядами на детерминацию При одном понимании практическая идентификация предмета сообщения зависит от взаимосвя­зи единиц в цепочке, и в этом случае придаточное относи­тельное является «детерминирующим», (те. определяю­щим), а антецедент — «детерминируемым» (т е. определяе­мым), причем придаточное уточняет десигнацию антецеден­та Во втором случае практическая идентификация не зави­сит от взаимосвязи единиц в цепочке, и придаточное отно­сительное выступает в качестве определяемого, а антеце­дент — в качестве определяющего, причем антецедент уточняет десигнацию придаточного Этим двум взглядам на детерминацию соответствуют две противоположные кон­цепции соотношения порядка дискурса (l'ordre du discours) с порядком вещей или идей В первом случае необходи­мость детерминации объясняется нуждами практической идентификации — определяемое недостаточно определено и для уточнения практической идентификации требуется определяющее. Таким образом, порядок вещей или идей за­дает порядок дискурса и устанавливает отношение «опреде­ляющее — определяемое». Во втором случае порядок дис­курса можно понять вне зависимости от порядка вещей или идей, поскольку практическая идентификация и так уже ус­тановлена Здесь определяющее связано с определяемым в дискурсе, а не в порядке вещей или идей Во всех классичес­ких грамматиках наблюдается, по существу, непрерывное колебание между этими двумя взглядами на детерминацию, чем и объясняется тот факт, что они могут сосуществовать, внешне друг другу не противореча, как это видно из приве­денного выше описания типов придаточных относитель­ных. Это колебание отражает решение, принятое в «Грам­матике Пор-Рояля», решение, которое исходит из порядка идей для установления порядка дискурса, который, однако, не будучи чистым отражением порядка идей, в свою оче­редь соотносится с ним. Поскольку порядок дискурса сопо­ставлялся до сих пор только с порядком вещей или идей в соответствии с тем, как это делает субъект, понятие дискур­са употребляется здесь в своем первоначальном значении и предшествует всякому теоретическому разделению языка и дискурса. Мы же в дальнейшем будем говорить о дискурсе в совершенно ином смысле, который никак не связан с по­нятием субъекта (и тем самым не сводится к понятию речи (parole)) и который основан на исследовании взаимосвязи языка и дискурса. Обращаясь к понятию субъекта (универ­сальному и рациональному), для того чтобы раскрыть, каким образом взаимосвязаны мышление, объекты внешне­го мира и дискурс, классические грамматики, а также те со­временные лингвистические теории, которые на них ссыла­ются, обязательно стремятся при этом «растворить» дис­курс (в том смысле, в котором мы его понимаем) в языке.

Теперь, как нам кажется, становится вполне понятным значение проблемы детерминации и теории относительных конструкций, которая, по нашему мнению, очень хорошо ее иллюстрирует. Тот факт, что большинство категорий совре­менной лингвистики заимствовано из классической грамма­тики, но при этом им «не придан статус лингвистически обоснованных теоретических понятий» (F и с h s, М i 1 n е г 1974, 17), заставляет нас вновь обратиться к этой граммати­ке. В «Логике Пор-Рояля» (Arnaud, Nicole 1662; 1970) два изложенных выше взгляда на детерминацию обо­значены, соответственно, терминами «детерминация» (deter­mination) и «экспликация» (explication) (Arnaud, N i с о- 1 е 1970, 95). Оттуда же происходят и названия двух типов придаточных относительных предложений, придаточное определительное (determinative) и придаточное пояснитель­ное (explicative) (которое здесь называется аппозитивным). «Грамматика», а особенно «Логика Пор-Рояля», придает этому различию очень большое значение и последовательно его проводит, но фактически это различие устанавливается, как только вводится противопоставление имен существи­тельных и имен прилагательных. С этого нам и придется начать.

В «Грамматике Пор-Рояля» противопоставление имен существительных и имен прилагательных основывается на противопоставлении вещей (choses), или субстанций, и спо­соба бытия вещей (manieres des choses), или акциденций: «Между вещами, или субстанциями, и способами бытия вещей, или акциденциями, имеется следующее различие: субстанции могут существовать сами по себе, в то время как акциденции существуют только в субстанциях» (А р - но, Лансло 1990, 94)[56]. Однако Арно и Лансло не сво­дят противопоставление имен существительных и имен при­лагательных к противопоставлению вещей и способов их бытия, потому что, как они пишут «Так как субстанцией является то, что существует само по себе, то именами суще­ствительными называются те имена, которые, даже будучи акциденциями, существуют в дискурсе сами по себе и не нуждаются в другом имени, и наоборот прилагательными называются даже имена, обозначающие субстанции, если их значение требует их присоединения к другим именам в дис­курсе» (там же) Тем самым Арно и Лансло подменяют по­нятием порядка дискурса порядок вещей или идей Получа­ется, что именем существительным является любое имя, ко­торое может появляться в дискурсе, не нуждаясь в присо­единении к другому имени, а именем прилагательным, на­оборот, — всякое имя, которое может появляться в дискур­се, только присоединяясь к другому имени Такую поста­новку вопроса можно проиллюстрировать следующим об­разом в школьных учебниках по математике мы встречаем­ся с nombres reels и reels 'действительные числа', с nombres entiers и entiers 'целые числа', с nombres naturels и naturels 'натуральные числа", с nombres rationnels и rationnels 'раци­ональные числа' и т д , однако ни в одном из имеющихся в нашем распоряжении учебников ни разу не встретилось слово nombre 'число' без определения Таким образом, если придерживаться точки зрения, предложенной Арно и Лан­сло, то на основании этого массива текстов можно заклю­чить, что слово nombre выступает здесь в качестве прилага­тельного, а слова entier, rationnel, reel 'целое, рациональное, действительное' и т д — в качестве существительных Оче­видно что такой вывод несколько парадоксален, при том что мы прекрасно знаем, что, говоря о действительном числе, мы имеем в виду определенный вид чисел, а не опре­деленный вид действительных Подобного рода замечания можно было бы сделать и относительно выражений типа du beurre fermier 'деревенское масло' (букв 'масло фермер') или la rose Louise 'роза Луиза' в том смысле, что речь в данном случае идет только о некоем виде масла, а не фермера или о некоем сорте роз, а не о Луизе (так как в принципе здесь возможна некоторая двусмысленность) Вопрос заключает­ся в том, чтобы понять, откуда происходит этот эффект значения, при том что чисто дистрибуционных или статис­тических критериев для ответа на этот вопрос оказывается недостаточно Иначе говоря, мы вновь возвращаемся к во­просу о том, что же «существует в дискурсе само по себе»

На этот вопрос Арно и Лансло попытались ответить, напи­сав, что «имя может существовать само по себе, только когда помимо ясного (distincte) значения у него имеется еще одно значение — смутное (confuse). Последнее можно на­звать коннотацией (connotation) некоторой вещи, к которой относится то, что обозначается ясным значением» (там же, с. 94) Ту же идею можно найти и у Мармонтеля, в «Грам­матике» которого сказано, что: «Прилагательным является то, что в терминах логики называется конкретным именем. Оно объединяет в себе представление об определенном ка­честве, а также смутное и расплывчатое представление о сущности, к которой это качество относится. Когда вы слы­шите слова "добрый", "справедливый", "красивый", "твер­дый", "круглый", в вас появляется не только представление о "доброте", "справедливости", "твердости", "округлости", но также и представление о сущности, в которой распола­гается свойство, выраженное данным словом. Что это за сущность? Прилагательное вам этого не скажет, зато ска­жет существительное; и тогда смутное и расплывчатое представление о какой-то неопределенной (indefini) сущнос­ти превратится в ясное и точное представление о такой-то конкретной сущности или о роде, виде таких сущностей» (М а г ш о п t е 1 1806, 8—9). Таков классический ответ на вопрос о том, что же, в конце концов, значит, что нечто «существует в дискурсе само по себе», — ответ, как мы уже отметили, в некотором отношении двусмысленный, по­скольку он в конце концов вновь требует обращения к по­рядку идей.

Возвращаясь теперь к тому, что в «Грамматике» и «Ло­гике Пор-Рояля» называется придаточными относительны­ми (relatives), мы можем отметить, что противопоставление двух форм придаточных относительных там выводится из оппозиции «детерминация — экспликация» (как уже было сказано, этими терминами обычно обозначаются две раз­ные концепции детерминации, о которых мы говорили выше). Поскольку детерминация связана с практической идентификацией, то и суждение, выраженное придаточным определительным, не рассматривается как общее утвержде­ние («Говоря, что les hommes qui sont pieux sont charitables 'люди, которые благочестивы, милосердны', мы не делаем никакого утверждения ни относительно людей вообще, ни относительно какого-то конкретного благочестивого чело­века». . (Arnaud, Nicole 1970, 167): его функция со­стоит лишь в том, чтобы сузить идею, которую выражает антецедент, до такой степени, чтобы она могла сочетаться с идеей, выраженной атрибутом в главном предложении. И наоборот, в случае оппозиции суждение рассматривается как утверждение. То, что порядок идей доминирует над по­рядком дискурса, подтверждается и в «Логике», где, в част­ности, говорится: «Для понимания того, является ли qui 'который' определительным (determinatif) или пояснитель­ным (explicatif), большее значение имеет не само выраже­ние, а смысл и намерение говорящего» (с 162). Отметим, что в отличие от некоторых грамматистов Арно и Николь не различают двух типов придаточных относительных в за­висимости от наличия или отсутствия запятой в начале, так что речь здесь идет о случаях, когда возможны обе интер­претации (ср. G г ё s i 1 1 о п 1975) А так как оба типа придаточных совпадают по форме, то здесь смешиваются две разные проблемы: проблема определения двух типов придаточных относительных и проблема отнесения того или иного конкретного придаточного к одному из типов По своей природе этот вопрос тождествен вопросу о том, каким образом определение синтаксических категорий (что такое существительное? что такое прилагательное?) связано с категоризацией лексических единиц (к какому числу кате­горий и к каким именно категориям можно отнести одну и ту же поверхностную форму, взятую вне контекста, и как, при заданном контексте, определить категорию?). Эти две проблемы тоже касаются соотношения порядка дискурса с порядком идей. Синтаксические категории можно опреде­лять через субстанцию (т.е. по отношению к порядку вещей или идей) или же через различия в поведении лексических единиц в дискурсе (т.е. через порядок в дискурсе, через то, что имелось в виду под их существованием в дискурсе самих по себе). Соответственно, и категоризацию лексичес­ких единиц можно производить исходя из их десигнации (порядка идей или вещей, что и предлагалось в замечании относительно идентификации придаточных относительных) или же на основании их поведения в дискурсе И наконец, сама концепция детерминации также связана с двойной проблемой определения категорий и категоризации единиц: детерминация будет определена либо в качестве граммати­ческого отношения, связывающего в одну цепочку такие ка­тегории, как Существительное или Прилагательное, либо через субстанцию, как в «Грамматике Пор-Рояля»

Однако известно, что Хомский в «Аспектах теории синтаксиса» (1965) как раз и попытался переформулировать в терминах порождающих грамматик определения катего­рий и грамматических отношений, заимствованных им из классической грамматики. Несмотря на то что проблема категоризации единиц эксплицитно не ставится, она возни­кает и решается на уровне сложных символов, приписывае­мых каждому лексическому форманту. Может показаться, что проблемы, которые мы здесь обсуждаем, уже давно ус­тарели, но по тому, как решаются эти проблемы в «Аспек­тах», мы увидим, что такое впечатление обманчиво. Более подробно генеративистский подход к придаточным относи­тельным будет обсуждаться во второй части этой работы

Попытка охарактеризовать лексические категории, на­меченная Хомским в его «Аспектах», основывается на тео­рии ограничения выбора. По этой теории каждому лекси­ческому форманту приписывается сложный символ С, за­ключающий в себе набор синтаксических признаков (так, например, для существительного это будут такие черты, как Нарицательное, Счетное, Одушевленное, обозначающее людей и т.д.). Предполагается, что правила деривации должны порождать претерминальные цепочки, состоящие из грамматических формантов, каждому из которых припи­сывается сложный символ Q, аналогичный предшествую­щим. Переход от претерминальной цепочки к терминаль­ной обеспечивается лексическим правилом, которое (при соблюдении грамматичности) позволяет подставлять в це­почку лексический формант только вместо грамматическо­го форманта, у которого сложный символ Q совпадает со сложным символом С данного лексического форманта Таким образом Хомский показал, что мы выбираем Глаголы и Прилагательные, исходя из Существительных, что позво­лило ему охарактеризовать категорию существительного как основную с точки зрения выбора в том смысле, что набор ее признаков может задаваться неконтекстуальным правилом и что с помощью правил выбора некоторые черты могут переноситься и на другие лексические катего­рии, прежде всего на Прилагательные (и на Глагол). На первый взгляд теория ограничения выбора, казалось, позво­ляла разрешить противоречие между двумя концепциями детерминации: в ней делалась попытка формализовать как факт зависимости, так и относительную автономию единиц через их отношения внутри цепочки. Кроме того, поскольку в соответствии с этой теорией категория Существительного автономна по отношению к Прилагательному (или Глаго­лу), то тем самым выражение «существуют в дискурсе сами по себе» приобретает более строгий и точный смысл. В то же время наибольшее количество препятствий у этой тео­рии возникло как раз в связи с проблемой детерминации. В частности, в том случае, когда одна и та же единица повто­ряется в форме местоимения внутри одной фразы или в пос­ледующем контексте. Как известно, для решения этой про­блемы предложено несколько технических решений (напри­мер, были введены индексы), но все решения оказались не­удовлетворительными как с практической, так и с теорети­ческой точки зрения. Кроме того, теории ограниченного выбора пришлось столкнуться и с другими трудностями, не связанными собственно с детерминацией. Как, например, объяснить, что высказывание le professeur a epouse Pierre 'профессор и Пьер поженились' грамматично, в то время как высказывание le cure a epouse Pierre 'кюре и Пьер поже­нились' аграмматично? Поэтому приходится все чаще и чаще обращаться к признакам, которые уже нельзя назвать синтаксическими, т.е., иначе говоря, обращаться к универ­сальной семантике, которая тем самым приобретает другой статус в порождающей модели, превращаясь из гипотезы в необходимое допущение, лежащее в основе теории. Нет ни­чего удивительного, что на этом пути возникают все новые и новые трудности — подробнее о причинах будет сказано ниже. Но для начала посмотрим, каким образом в грамма­тике Хомского делается попытка разрешить проблему соот­ношения частей речи, которые взаимно определяют друг друга как семантически, так и синтаксически; и как для этого ему приходится «возвращаться назад» и прибегать к таким понятиям, как референция, кореференция и референци- альная автономия.

Эти понятия, в частности, хорошо применимы к прида­точным относительным. Сделать это можно разными спо­собами например, сказать, что в определительном предло­жении референция антецедента зависит от референции самого придаточного, а в аппозитивном предложении рефе­ренция антецедента от придаточного не зависит. И нако­нец, сказать, что некоторая единица референциально авто­номна, есть не что иное, как сказать, что она «существует в дискурсе сама по себе». Ж.-К. Мильнер, написавший, что «природа того, что принято называть референцией, крайне неясна» (М i 1 п е г 1973, 130) и что «в лингвистике нет более запутанного понятия, чем референция», тем не менее использовал этот термин, на наш взгляд, наиболее удачно. Если некоторые существительные (так называемые «качест­венные имена») допустимо (как он и предлагает) делить на референциально независимые и референциально зависимые, то нет никаких причин отказываться от этого деления в двух случаях, в особенности при описании двух типов при­даточных относительных. Работа Мильнера, следовательно, заслуживает того, чтобы мы остановились на ней более по­дробно

Несмотря на все сделанные нами оговорки, Мильнер считает, что определить существительные по отношению к другим категориям, в частности по отношению к местоиме­ниям, можно через их референциальную автономию. То есть, хотя существительное «в высказывании может обозна­чать совершенно определенных индивидов, в то же время можно определить в общем виде класс существ, которые могут обозначаться этим существительным, и, наоборот, а priori исключить существа, которые им обозначаться не могут» (М i 1 п е г 1973, 131). В этом пункте он опирается на идею, что референция и экстенсионал равны, — идею, которую в числе прочих можно найти у Карнапа. Мильнер утверждает, что мы можем определить существительное вне контекста, но не можем сделать этого в случае местоиме­ния. Таким образом, он использует здесь критерий Фреге, по которому сказать, что имя С можно определить вне кон­текста, есть то же самое, что сказать, что оно может зани­мать место дополнения в интерпретируемых высказываниях типа «ИГ есть С». В связи с этим будет интересно обратить­ся к прилагательным, поскольку их статус может показать­ся близким к статусу придаточных относительных. Если мы вновь вернемся к «Грамматике Пор-Рояля», то увидим, что там существительные определяются как референциально автономные, а прилагательные как референциально неавто­номные. Однако в том, что касается прилагательных. Мильнер утверждает прямо противоположное, когда гово­рит. что высказывания типа ИГ est rouge 'ИГ красный' всег­да интерпретируемы. Нам, однако, непонятно, почему он при этом опускает неопределенный артикль, который, на наш взгляд, играет в данном случае главную роль. Но в любом случае личные местоимения никогда не могут появ­ляться на месте X в высказываниях типа est un X 'является А'-м'. Мильнер использует понятие референциальной авто­номности для качественных существительных, которые в некоторых своих употреблениях (в позиции С1 в группах типа «С1 de С2», как, например, imbecile 'дурак' в imbecile de Jean 'дурак Жан' или в «качественных придаточных аппо- ;зитивных», как imbecile в Jean, I'imbecile, a casse la tasse ;'Жан, дурак, разбил чашку') не являются таковыми, и поэ­тому ему приходится вводить для imbccile две разные имен­ные единицы, одна из которых имеет статус обычного су­ществительного (с присущей ему референциальной автоно­мией), например в приложении, выраженном существитель­ным (как в случае Jean, ип imbecile, a casse la tasse), а другая, не будучи референциально автономной, должна обязатель­но присоединяться к обычному существительному Кроме того, эти единицы различаются еще и тем, что одна допус­кает синонимические замены и не зависит от конкретного акта производства высказывания, а другая не допускает си­нонимических замен и изначально связана с «речевой си­туацией» (М i 1 п е г 1973, 134—135) (Жана называют ду­раком 'imbecile', поскольку он разбил чашку, но при этом во всем остальном он может не быть дураком, чем и объяс­няется непротиворечивость высказывания Jean, I'imbecile, а casse le vase et pourtant il n 'est pas un imbecile 'Жан, дурак, разбил вазу, а между тем он не дурак', в котором встреча­ются обе единицы). Если бы понятия референтности и нере- ферентности действительно имели такое значение, то, как уже было сказано, вполне законна была бы попытка оха­рактеризовать с этой точки зрения и придаточные относи­тельные. И тем не менее в том, что предлагает Мильнер от­носительно изначального разделения двух единиц, есть не­которая нечеткость.

По существу, в тех примерах, которые он приводит в поддержку своих аргументов, С1 в группе CI de С2 или С в группе С + качественное придаточное аппозитивное ведут себя в контексте как имена собственные, независимо от того, являются ли они действительно именами собственны­ми или же в данном контексте они не могут функциониро­вать по-другому, как, например, в таком высказывании: ип imbecile de gendarme т'а dresse ипе contravention 'этот дурак жандарм взял с меня штраф'. Нам кажется, что, принимая такие критерии, мы можем, например, сказать, что animal 'животное' тоже является качественным существительным: I'animal de chien т'а mordu 'эта собака, гадина, меня укуси­ла' (букв, 'это животное собака меня укусила') — собака названа животным потому, что она кого-то укусила, а не потому, что она является животным. В то же время нам ка­жется, что высказывание *ип chien, I'animal, est ип carnivore (букв, 'собака, животное, является плотоядным млекопита­ющим') звучит по меньшей мере странно, тогда как le chien, ип animal, est ип carnivore 'животное — собака — является плотоядным' вполне приемлемо, так же как и ип chien, I'ani- mal, т'а mordu 'собака, гадина, меня укусила' (букв, 'со­бака, это животное, меня укусила'). Последний пример от­личается от *ип chien, I'animal, est ип carnivore как раз тем, что est ип carnivore в отличие от фактического т 'a mordu не идентифицирует какую-то конкретную собаку. И как след­ствие, приходит в голову вопрос, не являются ли все при­знаки, которые мы приписываем «необычным» существи­тельным, просто эффектом значения, ведь для того, чтобы быть такими, эти существительные должны обязательно со­четаться с неким С, которое вне зависимости от их наличия или отсутствия функционирует в качестве имени собствен­ного. К этому надо также добавить, что во всех примерах Мильнера содержание фразы является как бы оправданием качества, которое приписывается объекту, обозначаемому именем собственным. Так, в примере Pierre, I'idiot, est ип en­fant 'Пьер, идиот, (еще) ребенок' мы имеем дело с настоя­щим придаточным аппозитивным (если, конечно, тот факт, что некто является ребенком, не оправдывает факта, что этот некто идиот).

И наконец, нам кажется, что те свойства, которые Мильнер приписывает «необычным» существительным, не присущи этим единицам изначально, а являются скорее свойствами контекста, и тем самым встает вопрос о рас­щеплении так называемых качественных существительных Нам остается теперь лишь объяснить разницу между выска­зываниями ип imbecile de gendarme 'дурак жандарм' и ип re­volver de gendarme 'револьвер жандарма'. Думается, что раз­ница эта основана лишь на том, что жандарм может быть и не быть дураком, а револьвер не может быть жандармом даже в метафорическом смысле, так же как и жандарм не может быть револьвером (Pecheux, Fuchs 1975, 73) Другими словами, если в группе CI de С2 возможно CI est С2 'С1 является С2' и С2 est CI 'С2 является С Г, то это зна­чит, что С1 определяет (в первоначальном значении этого термина) С2, а если CI est С2 невозможно, то это значит, что С2 определяет С1 (опять-таки в первоначальном значе­нии этого термина). В этих условиях понятие референциаль- ной автономности, будучи характеристикой, присущей оп­ределенным категориям лексических единиц, почти теряет свою объяснительную силу. Если к этому добавить, что сама идея строго определить класс существ, которые могут обозначаться данным существительным, представляется нам достаточно сомнительной (хотя и важной с теоретичес­кой точки зрения), мы вынуждены признать, что референт - ность или нереферентность конкретной единицы не являет­ся ее внутренней характеристикой, а представляет собой эф­фект значения, возникающий при взаимодействии синтак­сиса с семантическим фактором. Может показаться, что от­казываться при описании детерминации от понятия рефе- рентности и, наоборот, обращаться к семантическим факто­рам по меньшей мере странно, поэтому нам следует уточ­нить, о каких именно семантических факторах идет речь.

Мильнер делает на эту тему интересное замечание: он представляет допустимость синонимических замен как ре- ференциальную характеристику. Под синонимической заме­ной Мильнер понимает выражение, аналогичное толкова­нию, которое дается в словаре, т.е. дефиницию, которая не зависит от контекста. Вопрос лишь в том, является ли рефе- рентность смысловым эффектом, возникающим из-за воз­можности синонимических замен, или, наоборот, допусти­мость таких замен, которая рассматривается как внутрен­няя характеристика единицы, вызвана ее референтностью В первой гипотезе содержится импликация: обозначать (de­signer) что-то могут только единицы, которые при парафра- зировании могут быть заменены на другие выражения, и такая гипотеза кажется нам обоснованнее с теоретической точки зрения, чем вторая. В сущности, в ней (вслед за Pecheux, Fuchs 1975, 12) утверждается, что отноше­ние парафразы обосновывает эффект значения и референт­ной соотнесенности, которая этот эффект имплицирует. Эф­фект значения дают не сами единицы, а их соотношение, т.е., иначе говоря, способность единицы быть замененной на другие преобразует объект дискурса, который, оставаясь самим собой, приобретает при этом еще и некое новое ка­чество, в объект, внешний по отношению к дискурсу, имен­но потому, что он может выступать в формах, отличных от той, которой он там представлен, оставляя при этом неиз­менным смысл высказывания. Следовательно, приходится считать, что в данном высказывании референтный характер единице придает тот факт, что в этом высказывании она может быть заменена на другую, а вовсе не возможность определить класс существ, которые могут этой единицей обозначаться Уточним, что понятие парафразы — это дис- курсное понятие, и оно в свою очередь заставляет нас обра­титься к понятию «дискурсная формация», которое опреде­ляет способность единиц выступать в качестве замены дан­ной единицы в данной ситуации и с данной позиции. Таким образом, мы признаем, что возможные замены данной еди­ницы ни в каком смысле нельзя определить вне контекста, т.е., во-первых, вне высказывания, в котором она встречает­ся, и, во-вторых, без учета того, каким образом дискурсные формации, определяющие возможные парафрастические от­ношения, с помощью которых смысл данного высказыва­ния может быть выражен материально, связаны с идеологи­ческими формациями, для которых эти речевые образова­ния являются одной из возможных материализаций. Теперь становится понятным, что некоторая единица никогда не заменяется на любую другую, произвольно взятую единицу, а что в качестве такой замены могут выступать только до­статочно определенные выражения; следовательно, и значе­ние этой единицы тоже не может быть произвольным. Тем не менее речь идет не о некой внутренней характеристике единицы, а лишь о том, каким образом данная единица может функционировать, что и определяется той или иной дискурсной формацией и связано с конкретными условиями производства и интерпретации дискурса

Если мы согласны с вышеизложенным, то нам следует отказаться от понимания детерминации как выбора, когда из (определенного вне контекста) класса существ, которые могут обозначаться существительным, выделяется подкласс, пусть даже состоящий из одно го-единственно го существа. Нам кажется, что детерминацию надо рассматривать как отношение, в которое включены одновременно и синтакси­ческие, и семантические эффекты, в том смысле, в котором мы их определили выше. Подробнее об этом будет сказано в третьей части настоящей работы, после того как мы рас­смотрим генеративистский подход к проблеме относитель­ных конструкций. Генеративистский подход интересует нас с точки зрения противопоставления придаточных определи­тельных и придаточных аппозитивных, поскольку здесь за­трагивается проблема детерминации. Предварительно же скажем, что в заключение своих заметок по проблеме детер­минации мы еще вернемся к вопросу об универсальной се­мантике и оппозиции язык — дискурс.

Хотелось бы отметить, что между теорией ограничения выбора Хомского и теориями, которые обращаются к поня­тию референции, нет принципиальной разницы, хотя это понятие было использовано специально, чтобы обойти не­которые трудности, возникающие при использовании свойств, связанных с сочетаемостью и выбором. В самом деле, признаки, которые должны приписываться сложному символу, привязанному к лексическому форманту, способ­ному в претсрмннальной цепочке занимать место грамма­тического субстантивного форманта, хотя и считаются син­таксическими, способны, однако (по крайней мере частич­но), охарактеризовать класс существ и практически иденти­фицировать эти существа, указав, что они входят в область его значения Таким образом, встают два вопроса С одной стороны, что позволяет нам определить эти свойства (при­знаки)? Ведь, в сущности, их выбор неотделим от понима­ния идеи универсальной семантики как набора фиксирован­ных универсальных признаков, позволяющих описывать любые значения с точки зрения языковой компетенции. С другой стороны, вовсе не очевидно, что число признаков, которые мы включаем в сложные символы для описания грамматической правильности или неправильности, как- либо теоретически ограничено. Нам кажется, что возникно­вение этих трудностей в теории ограничений выбора гово­рит о неразработанности в порождающих грамматиках по­нятия дискурса, поскольку там, где Хомский говорит о язы­ковой компетенции (langage), в «Грамматике Пор-Рояля» речь идет о дискурсе, причем язык и дискурс не различают­ся. Теория ограничений выбора есть не что иное, как по­пытка насильно водворить дискурс в язык и отрицание вли­яния дискурсных процессов на область значений.