Принцип субъективного вменения

В теории уголовного права все чаще стали высказываться концепции о принципе субъективного вменения и его реализации в УК РФ. Провозглашенный в УК РФ (ст. 5) концептуальный постулат ответственности за вину стал принципом уголовного закона, но не правоприменительной практики.2 Другие ученые предлагают исключить объективное вменение квалифицирующих обстоятельств несовершеннолетним.3

Провозглашенный в современном уголовном праве концептуальный постулат ответственности за вину, воплотившийся в принцип уголовного закона (ст.5 УК), является важнейшей новеллой, призванной еще более неукоснительно и скрупулезно воплощать в правоприменительную практику правовое кредо личной ответственности. Именно на этом принципе базируется справедливое начало назначения наказания. Именно он является предпосылкой применения не только норм Особенной части УК, но и ряда институтов Общей части (предваритель­ная преступная деятельность, соучастие в преступлении, добровольный отказ от совершения преступления, освобождение от уголовной ответственности и т.п.).

Принцип субъективного вменения, несмотря на всю значимость и важность, представляет собой некую провиденциальную для россий­ского уголовного законодательства проблему, на которой постоянно делали акцент высшие судебные органы нашей страны. Редкое постановление судебных инстанций обходилось без обращения к теме вины. Картина практически не изменилась и в последующем. Так, в постановлении Пленума Верховного Суда РФ «О судебной практике по делам об убийстве (ст.105 УК РФ)» от 27 января 1999 года отмечается необходимость установления по каждому делу об убийстве форм вины, мотивов и целей совершения деяния, а в обзоре судебной практики, опубликованном судебной коллегией Верховного Суда РФ по уголовным делам, отмечается, что недостаточное, неполное исследование субъективной направленности действий обвиняемых негативно отражается на правоприменительной деятельности предварительного следствия и суда.

В действующем УК РФ, однако, несмотря на доктринальное заяв­ление по поводу принципа вины как определяющего принципа уголовного права, его научное обоснование и реализация в нормах закона не получили, к сожалению, необходимого для нынешнего развития российской уголовно-правовой мысли с ее претензиями на создание максимально непротиворечивого, соответствующего мировым кондициям уголовного законодательства воплощения. Об этом свидетельствуют, в частности новеллы, внесенные в последнее время в УК РФ, например ст. 2151 УК РФ, введенная в действие с 30 мая 1998 года, устанавливающая уголовную ответственность за прекращение или ограничение подачи электроэнергии либо отключение от других источников жизнеобеспечения. Политические мотивы принятия нормы понятны: частое отключение источников жизнеобеспечения (газа, тепла, электричества) особенно в районах Дальнего Востока. Народные избранники, видимо, посчитали необходимым отреагировать на такие безобразия, вызывающие возмущение народа, самым суровым образом – мерами уголовного права. Но быстрое и непродуманное введение норм ст. 2151 в УК сказалось, к сожалению, негативно: не только в качестве нормы, отчего правоприменитель будет вынужден столкнуться по существу с непреодолимыми трудностями при квалификации соответствующих преступных деяний, но и на ее структурном положении в системе Особенной части УК РФ.

Субъективная сторона преступления, описанного в первой части ст. 2151 УК РФ, может быть выражена лишь умыслом, поскольку согласно ч.2 ст. 24 УК РФ деяние считается совершенным по неосторожности только тогда, когда это специально предусмотрено статьей Особенной части. Следовательно, субъективная сторона рассматриваемого преступного деяния должна выглядеть таким образом: субъект сознает негативность своего деяния, а именно сознает, что незаконно прекращает подачу потребителям электроэнергии (и т.д.), сознает вместе с тем, что такого рода действия (бездействие) способны причинить смерть человеку или иные тяжкие последствия, и желает совершить соответствующее деяние и наступление вредных последствий.

Только при такой конструкции субъективной стороны преступления, описанного в ч.1 ст. 2151 УК РФ, мыслимо уголовное преследование. Но именно такая конструкция вызывает ряд вопросов. Во-первых, каким образом деяние, предусмотренное ч.1 ст. 2151 УК РФ, отличается от диверсии (ст. 281 УК), которая предполагает совершение иных действий, направленных на причинение таких тяжких последствий, как повреждение объектов жизнеобеспечения населения (из технических нормативов хорошо известно, что длительное отключение в зимний период центрального отопления ведет к необходимости замены труб)? В ст. 281 УК указана, правда, необходимость доказывания цели диверсии – подрыв экономической безопасности и обороноспособности России. Но ведь достаточно хорошо известно, что признания истинных целей совершенного деяния практически никогда не удается добиться (за некоторым исключением, связанным с бытовыми преступлениями). По существу цели устанавливаются, исходя из косвенных доказательств, на основе усмотрения правоприменителя. Именно поэтому ст. 2151 УК без особого труда может перерасти в ст. 281, и наоборот.

Во-вторых, такой «злой» умысел, который исходя из конструкции анализируемого состава, присущ рассматриваемому преступлению, доказать вообще довольно сложно: должностное лицо всегда имеет возможность сослаться либо на форс-мажорные обстоятельства, либо на халатность контрагента и тому подобные факты, свидетельствующие об отсутствии вины субъекта.

В-третьих, если ответственное лицо совершает такого рода деяние, тогда в зависимости от истинной направленности его умысла гораздо более уместно квалифицировать деяние либо действительно как диверсию, либо как покушение на убийство, либо, в конце концов, по ст. 285 (злоупотребление должностными полномочиями), тем более что в действиях лица всегда присутствует определенная личная заинтересованность. Более того, санкция ч.1 ст. 285 гораздо репрессивное, чем санкция ч.1 ст. 2151 УК.

В-четвертых, из сравнения ч.1 и ч.2 ст. 2151 УК получается столь странная ситуация, что возникает опасность за дальнейшее совершенствование УК. В первом случае субъект сознает не только негативизм совершаемого, но и возможность причинения смерти людям. Во втором – субъект совершает деяние по неосторожности, т.е. либо вообще не сознает столь тяжких последствий (небрежность), либо рассчитывает на конкретные обстоятельства, которые позволят последствиям не наступить (легкомыслие). По общему правилу, которое легко можно вывести из логического толкования уголовного закона, неосторожные преступления считаются гораздо менее тяжкими, чем умышленные деяния, даже если они являются однородными или одинаковыми. Это следует из толкования ст. 24 УК, где в императивной форме указано, что деяния, совершенные по неосторожности, квалифицируются как преступные лишь в том случае, если на это есть специальное указание в статье Особенной части УК, тогда как умышленные деяния квалифицируются в качестве преступлений без специального указа­ния на нюансы субъективной стороны преступления. Данное правило следует также из сопоставления однородных норм Особенной части, например, санкция ч.1 ст.111 УК, предусматривающая ответственность за умышленное причинение тяжкого вреда здоровью человека, опасного для его жизни, а по существу устанавливающая наказание за умышленное деяние, заключающее в себе потенциальную опасность для жизни человека, гораздо более строгая, чем санкция за фактическое причинение смерти по неосторожности (ч.1 ст.109 УК).

Не следует забывать (какие бы потуги ни предпринимали ортодоксы), что наказывается не преступление, а преступник, а мера наказания зависит от его криминальной зараженности, что воплощается в умысле или неосторожности. Об этом свидетельствуют не только положения ст. 43 УК и комплекс норм, учитывающих психофизиологические потенции деликвента (гл. 4 и 8 УК и т.д.), но и отношение законодателя к умышленным и неосторожным деяниям, выраженное в ст. 66 УК. Если с учетом норм этой статьи сравнить санкции ч.1 ст. 105 и норм ст. 109, то окажется, что даже за приготовление к умышлен­ному убийству наказание гораздо строже, чем самое строгое наказание, установленное ч.2 ст. 109 за фактическое лишение жизни двух или даже более лиц, но совершенное по неосторожности.

Таким образом, ст. 2151 УК создает, прямо скажем, парадоксальную картину: преступник со «злым умыслом» наказывается менее строго, чем субъект, действовавший вообще неумышленно. Более того, преступление, предусмотренное ч.2. ст. 2151, логичнее квалифицировать либо по ч.2 ст. 109 УК как причинение смерти по неосторожности вследствие ненадлежащего исполнения лицом своих профессиональных обязанностей, либо как халатность (ч.2 ст. 293 УК), тем более что санкции названных норм не уступают по степени репрессивности санкции ч.2 ст. 2151, да и деяние в целом напоминает халатное отношение к служебным обязанностям, чем «уродливое» преступление, возникшее в УК из-за политических амбиций.

Вина в российском УК, как это явствует из содержания ст. 25, определяется через умысел и неосторожность, а умысел в свою очередь определен через психологические понятия сознания, предвидения и желания. Традиционное трехчленное подразделение умысла на интеллектуальный и волевой моменты вызывает, однако, возражения не только с позиций правоприменения, но и с точки зрения психологической корректности симбиоза. Однако прежде чем будут предложены соответствующие резоны, целесообразно, как представляется, сослаться на зарубежный опыт в рассматриваемом контексте, который может оказаться законодателю весьма полезным, по мнению Н. Иванова. Так, в УК ФРГ понятие умысла не дается, однако его содержание явствует из параграфа 16 (ошибка в запрете), который оперирует психологическим термином «знание»: «Кто при совершении деяния не знает об обстоятельстве, которое относится к предусмотренному законом составу преступления, тот действует неумышленно».

УК Франции также не содержит законодательного определения умысла. Его содержание вытекает из положений главы II, содержащей нормы об основаниях освобождения от ответственности или смягчения наказания. Здесь, как и в норме УК ФРГ, знание социально-правовых обстоятельств является квинтэссенцией умышленного совершения преступления. Кроме того, в ст. 132-72 УК Франции выделено такое юридическое образование, как предумысел, также по существу определяемый через знание: «Предумыслом является сформировавшееся до акции намерение совершить определенное преступление или проступок». Примерно так же определен умысел в УК Испании (ст. 21 УК). В австрийском законодательстве умысел подразделяется на три вида – непосредственно умысел, преднамеренность и сознательность. Все три разновидности закреплены в пятом параграфе УК Австрии, состоящем из трех частей. В первой части указано: умышленно действует тот, кто хочет осуществить обстоятельства дела, соответствующие картине преступления; для этого достаточно, чтобы преступник серьёзно рассчитывал на возможность такого осуществления и этим расчетом довольствовался. Во второй определено: преступник действует преднамеренно, если для него важно осуществить обстоятельства или достичь успеха в деле, в отношении которого закон устанавливает преднамеренные действия. В третьей части предусмотрено: преступник действует сознательно, если он считает обстоятельства или достижение результата (успеха), в отношении которых закон устанавливает наличие сознания, не просто возможными, но их существование или наступление неизбежным.

Законодательная дефиниция умысла российского уголовного закона ориентирована, прежде всего, на преступления с материальным составом. Для того чтобы доказать наличие умысла в действиях лица, правоприменитель должен со всей определенностью установить, что субъект в результате совершенных им действий предвидел возможность наступления общественно опасных последствий и желал их наступления или по меньшей мере сознательно допускал итоговый негативный момент. Между тем уголовное законодательство предусматривает ответственность и за совершение преступлений с так называемым формальным составом, где последствия не являются предметом доказывания, например клевета, оскорбление и т.п. Субъективная сторона преступлений характеризуется, как правило, умыслом. Но законодательная формулировка умысла к таким преступлениям неприменима, поскольку последствия не являются признаком деяния, а умысел ориентирует исключительно на объективированный вовне результат.

Правоприменитель вынужден выходить из столь сложного положе­ния, нарушая все принципы и доктриальные основания уголовного права: с помощью искажения законодательной формулировки, игнорируя момент предвидения вовсе, а момент желания перенеся с последствий на действие, субъект сознавал общественную опасность своего деяния и желал его совершить. Таким образом, оказывается, что, квалифицируя преступления с формальным составом как совершенные умышленно, правоприменитель дискредитирует закон, игнорируя не только установленные в самом УК принципы и общие положения, но и конструкционный принцип ответственности исключительно в рамках закона.

Законодательная конструкция умысла заставляет правоприменителя пускаться во все тяжкие, лишь бы как-то примирить легитимность и реальность. Закон дискредитируется вдвойне, когда во все тяжкие пускается высшая судебная инстанция России (См.: Постановление пленума Верховного Суда РФ от 22 апреля 1992 года «О судебной практике по делам об изнасиловании», где допускаются термины «знал» или «допускал» что потерпевшая малолетняя или несовершеннолетняя. Получается, здесь нет прямого умысла, хотя по конструкции объективной стороны изнасилование только с прямым умыслом). А в случае неопределенного умысла ответственность наступает по фактически содеянному.

Существующая законодательная конструкция умысла способна создать парадоксы и при квалификации преступлений с материальным составом. Например, обязательным признаком объективной стороны злоупотребления должностными полномочиями (ст.285 УК) является существенное нарушение прав и законных интересов граждан или организаций либо охраняемых законом интересов общества или государства. С субъективной стороны деяние характеризуется как умышленное, что означает следующую конструкцию субъективной стороны: субъект сознает, что совершает общественно опасное деяние, выраженное в злоупотреблении должностными полномочиями, предвидит, что результатом деяния может быть существенное нарушение прав и законных интересов граждан или организаций либо охраняемых законом интересов общества или государства и желает наступления таких последствий или, по меньшей мере, сознательно допускал их наступление. Но если субъект желает причинить существенный вред интересам личности или государства, тогда деяние становится очень похожим либо на диверсию, либо на одно из преступлений против конституционных прав и свобод человека и гражданина, которые также не исключают корыстной мотивировки.

С точки зрения психологических постулатов, законодательная трактовка умысла не выдерживает критики. Психологи определяют сознание через термин осознание; сознание предполагает обусловленное его социальной природой осознание отражаемых человеческим мозгом процессов действительности. Однако не только отражение реалий внешнего мира составляет содержание сознания, но и осознание собственных субъективных возможностей, т.е. самосознание. Сознание, таким образом, представляет собой знание внешних и внутренних объектов, детерминирующих поведенческие реакции, превращаясь в мотив.

Мотив в свою очередь есть потребность, имеющая свойство возрастать в случае, если остается неудовлетворенной. Следовательно, сознание, которое в рамках уголовного права составляет важнейшую часть умысла, есть знание о детерминирующих поведение потребностях. Воля, которая в законодательном определении умысла выражена терминами «желание» или «сознательное допущение», «представляет собой, – по выражению П. Симонова, – специфическую потребность и, следовательно, не может рассматриваться в качестве одной из форм отражения действительности. Другое дело, что сама воля, подобно остальным потребностям, получает «отражение в голове», осознается».

В таком ракурсе получается весьма оригинальная картина применительно к современной трактовке умысла в УК РФ: субъект сознает общественную опасность своего поведения, сознает потребность в виде желания, которая им владеет и направляет все его поступки, и желает действовать. Такая совершенно лишенная смысла тавтология, по мнению Н. Иванова, способна вызвать лишь недоумение в случаях конкретной квалификации. Например, ст.258 устанавливает ответственность за незаконную охоту, в частности совершенную на территории заповедника или заказника. Если субъект сознает, что занимается охотой на территории заповедника, уместно и целесообразно ли практически устанавливать к тому же, что он желал охотиться именно на этой территории? Современная конструкция умысла способна создать иллюзию, будто охотник, сознающий, что охотиться на территории заповедника нельзя, может не желать этого. Этакая забавная аллегория, которая, между тем, с позиций формальной логики безупречна.1

Теоретическая и практическая бессмысленность трехкомпонентной трактовки умысла УК РФ способна создать ситуацию, при которой фактически совершенное деяние, несомненно преступное, не будет, между тем, признано таковым за отсутствием субъективной стороны. Например, отец спасает своего ребенка от грозящей ему смертельной опасности за счет гибели нескольких ни в чем не повинных людей. В данном случае действия отца нельзя квалифицировать как прямоумышленные, так как он не желал гибели людей. Его действия не образуют также и косвенного умысла, поскольку субъект вовсе не допускал гибели посторонних и не относился к данному факту безразлично. Не желая смерти посторонних лиц, он тем не менее сознавал роковую неизбежность такого итога.

Если вина есть умысел или неосторожность, а последние признаки субъективной стороны состава имеют четко фиксированное содержание, то, следовательно, не может быть умышленного или частичного умысла, уменьшенной или частичной неосторожности. Такие рассуждения естественно вытекали из психологического понимания вины, и именно они ставили препятствие для реального воплощения принципа вины не только на уровне доктрины, но и на уровне законодательном и правоприменительном.

Вопрос о степенях вины ставился сторонниками оценочного понимания еще с дореволюционных времен. Особую остроту он приобрел в период дискуссии о понятии вины, а также в связи с пропагандой теоретиками новой социальной защиты необходимости включения в законодательные сборники дефиниции уменьшенной вменяемости. Оттенки вины помимо строго фиксированных содержательных моментов умысла в неосторожности, естественно, для ортодоксов психологического понимания вины не допускалось. В настоящее время уголовное законодательство России стало более грамотным, эффективным и научно обоснованным нормативным актом. Однако доминирование и в сегодняшней теории психологического понимания вины затрудняет, и весьма существенно, применение важнейших новелл УК, призванных в полной мере учесть степень вины субъекта в совершенном деянии.

 

Мотив и цель преступления

Любое осмысленное поведение человека является мотивированным и направлено на достижение определенной цели. В силу этого обстоятельства правильная юридическая оценка содеянного невозможна без учета мотивов и целей, которыми руководствовался виновный, совершая преступное посягательство.

Мотив и цель преступления образуют самостоятельные признаки субъективной стороны преступления, которые, как и вина, подлежат доказыванию в процессе предварительного расследования и судебного разбирательства (ст.281 УПК). Они влияют на формирование умысла, его направленность и приведение в исполнение, но в содержание умысла не включаются.

Мотивация – специфический вид психической регуляции деятельности человека. В ней проявляется осознанное отношение личности к своей деятельности. Как движущая сила поведения, она выступает главным фактором в любом социально значимом поведении. Понятие «мотивация» имеет два значения. Во-первых, оно означает такой элемент механизма преступления, как процесс формирования и возникновения мотива преступного поведения, а во-вторых, совокупность побуждений (потребности, интересы, привычки и т.д.), которые могут выступать в качестве мотивов противоправного поведения. Это понятие употребляется большинством ученых в его первом значении, т.е. для обозначения процесса возникновения и осознания мотива и цели преступного поведения. Такой подход позволяет проследить социальную детерминированность мотивации и функции, выполняемые ею в механизме преступного поведения.

Как и все психические процессы, мотивация преступления относится к непосредственно наблюдаемым фактам поведения. Психические факты и процессы существуют реально, наряду с физическими действиями и вещественными элементами преступления. И это не случай­но. Психические явления, входящие в мотивационный процесс, «записаны» в нервных клетках мозга человека в виде определенных белковых образований, которые наука еще слабо расшифровывает. Однако такие «записи» хорошо известны каждому человеку на основе его жизненного опыта.

В преступном поведении процесс мотивации выполняет две основные функции: отражательную (путем индивидуального восприятия внешних явлений, фактов, ситуаций и их субъективных оценок на базе существующей у личности системы социальных потребностей и ценностных ориентаций) и побудительно-регуляционную (путем формирования мотива и цели в качестве основы принятия решения и совершения преступления).

Мотивы и цели возникают до совершения преступления, вина же, являясь психическим отношением виновного к содеянному, возникает в момент совершения преступления и находит в нем свое выра­жение. Мотивы и цели совершения преступления входят в содержание субъективной стороны не через умысел и неосторожность, а в качестве самостоятельных признаков.

Мотивы преступления обязательно должны указываться в обвинительном заключении и в приговоре суда (ст.205 и 314 УПК). Так, невыполнение требований уголовно-процессуального закона о необходимости установления мотива преступления повлекло отмену приговора (См.: п.2 Решения Уголовной коллегии Верховного Суда РФ// Бюллетень Верховного Суда Российской Федерации, 1995, №3).

Всякое волевое действие человека, в том числе и преступное, имеет определенные мотивы и направляется на достижение поставленной цели. Между мотивом и целью существует внутренняя связь. Формирование мотива лица подразумевает и постановку определенной цели. Мотив является той активной силой, которая ведет субъекта к достижению цели.

Мотив преступления – это те обусловленные потребностями и интересами осознанные лицом внутренние побуждения, которые вызывают у него решимость совершить преступление и руководят им при осуществлении данного преступления. Осознанность побуждений предполагает социальную оценку их лицом, понимание того, к чему приведет их осуществление. Осознанность побуждения – неотъемлемое свойство мотива преступления. В отличие от мотива, цель преступления – это представление лица о тех желаемых изменениях во внешнем мире, которые должны произойти в результате совершения преступления.

Цель преступления не следует смешивать с последствиями. Цель как представление о желаемом результате преступного деяния характеризует мышление. Последствие является фактором объективной действительности. Каждое преступное деяние, совершенное с прямым умыслом, обусловлено мотивом. Мотив всегда предшествует умыслу, который возникает и укрепляется только под влиянием какого-либо мотива.

Мотивы преступления всегда конкретны: корысть, ревность, зависть, ненависть, хулиганские, карьеристские побуждения, ложно понятые интересы государства и т.п. Отдельные преступления могут быть совершены под влиянием нескольких мотивов, различных по своему значению и роли в совершении преступления. Сочетание таких, например, мотивов, как месть, ревность, злоба, корысть, в ряде случаев наблюдается при совершении умышленных убийств. Невыполнение требований уголовно-процессуального закона о необходимости установления мотива преступления может повлечь отмену приговора (См.: Бюллетень Верховного Суда РФ, № 3, 1995 г.).

Цель определяет волю виновного, направляя ее на совершение преступления. Цели преступления могут быть различными в зависимости от их содержания (цель наживы, уклонения от отбывания лишения свободы, уклонение от прохождения военной и альтернативной гражданской службы, возбуждение расовой или национальной вражды и другие). Общественная опасность преступления в значительной мере определяется общественной опасностью преступной цели.

Стремление к достижению преступной цели возможно только при совершении умышленных преступлений. В случае совершения преступления вследствие неосторожной формы вины нельзя говорить о мотиве и цели преступления. В случае неосторожности нет направленной на совершение преступления деятельности виновного, у него отсутствует побуждение совершить преступление. Это относится как к преступному легкомыслию, так и к преступной небрежности. И при преступном легкомыслии, и при преступной небрежности можно говорить лишь о мотивах поведения, вызвавшего преступные последствия. При преступной небрежности нельзя говорить о мотиве и цели совершения преступления потому, что лицо не предвидело возможности наступления преступного результата. Здесь нет внутренней связи между мотивом поведения и наступившим преступным последствием.

При преступном легкомыслии также в известной мере можно говорить о мотивах самого поведения (например, стремлении выполнить производственный план, ухарстве, являющихся результатом преувеличенного мнения о своих возможностях), но они не выступают как мотивы совершения преступления, так как преступным является не само действие, а наступившее в результате этого действия преступное последствие, к которому лицо не только не стремилось, но даже и не допускало возможности его возникновения. И в данном случае поведение лица приводит к последствиям, не вытекающим из мотивов поведения.

Как признаки субъективной стороны преступления мотив и цель имеют троякое значение:

1) они могут быть обязательными признаками состава преступления, без которых отсутствует состав. Так мотивы корыстной или иной личной заинтересованности – необходимые признаки злоупотребления должностными полномочиями (ст.285), похищения или повреждения документов, штампов, печатей либо похищение марок акцизного сбора, специальных марок или знаков соответствия (ч.1 ст.325), так они прямо указаны в уголовно-правовых нормах. Цель составляет необходимый признак терроризма (ст.205) – нарушение общественной безопасности, устрашение населения либо оказания воздействия на принятие решений органами власти; шпионажа (ст.276) – передача иностранному государству, иностранной организации или их представителям сведений, составляющих государственную тайну; разбоя (ст.162) – хищение чужого имущества и некоторых других преступлений. При ее отсутствии нет и указанных составов преступлений;

2) в ряде случаев мотив и цель являются признаками, изменяющими квалификацию преступления, то есть признаками, посредством которых образуется состав того же деяния с отягчающими обстоятельствами. Так, при умышленном убийстве, совершенном из корыстных побуждений, из хулиганских побуждений, по мотиву национальной, расовой, религиозной ненависти или вражды либо кровной мести, с целью скрыть другое преступление или облегчить его совершение, в целях использования органов или тканей потерпевшего, квалифицируется как умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах по ч.2 ст. 105 п.п. «з», «к», «и», «к», «л», «м»;

3) когда мотив и цель не указаны в диспозиции статей уголовно­го кодекса, они являются обстоятельствами, отягчающими или смягчающими ответственность. Например, мотивы совершения преступления не указаны в статьях, предусматривающих ответственность за клевету (ст.129), оскорбление (ст. 130), умышленное причинение тяжкого вреда (ст.111) и т.д. Однако правильное установление мотивов преступления в подобных случаях имеет большое значение для характеристики личности виновного, опасности совершенного им деяния, степени его вины и тем самым – для назначения вида и размера наказания.

В отдельных случаях мотивы совершения преступления могут являться основанием для применения ст.64 УК, т.е. для назначения более мягкого наказания, чем предусмотрено за данное преступление, а также для решения вопроса о характере (виде) ответственности. В соответствии с ч.3 ст.18 УК мотивы преступления должны учитываться судом при рассмотрении вопроса об особо опасном рецидиве преступлений.

Применительно к неосторожной вине ссылка на мотив и цель преступления недопустима. Можно говорить лишь о мотиве и цели поведения лица, совершившего неосторожное преступление. В уголовно-правовой литературе высказано мнение о том, что специфика волевого содержания преступления, совершаемого по неосторожности, состоит в том, что оно имеет собственные мотив и цель, не распространяющие на общественно опасные последствия, а заключающиеся в актах поведения, не совместимых с обязанностями лица. При совершении указанных преступлений общественно опасные последствия являются не целью действий лица, а побочным, вторичным их результатом, последствием вторичного порядка (См.: работы Б. Волкова, П. Дагеля, М. Гринберга и др.).

Действительно, неосторожные преступления имеют собственные мотивы и цели. «Субъективный образ цели, – пишет В. Кудрявцев, – ... присутствует в каждом волевом акте поведения».1 Причем мотив и цель могут быть различными при неосторожной вине. Следует лишь точно подходить к терминологии. Поэтому-то в теории уголовного права мотивы и цели в неосторожных преступлениях справедливо называются «мотивами и целью поведения» лица, совершившего неосторожное преступление.

 

§ 6. Аффект и его содержание

По мнению Н. Подольного, с принятием нового Уголовного кодекса предполагалось разрешить отдельные проблемы, связанные с квалификацией преступления. Отчасти это удалось, отчасти – нет. Так проблема квалификации преступлений против личности, где упоминается сильное душевное волнение (аффект), осталась открытой. Аффект и сильное душевное волнение стали рассматриваться как тождественные понятия.[1]

В Уголовный кодекс 1996 года введено понятие «аффект», оно заключено в скобки, когда речь идет о сильном душевном волнении. Такое нововведение привнесло, к сожалению, значительные сложности. Это обусловлено тем, что традиционно понятия «сильное душевное волнение» и «аффект», хотя и рассматривались как близкие, но не считались тождественными. В действующем законодательстве сама конструкция статей 107 и 113 УК, когда понятие «аффект» помещается в скобки, как термин, разъясняющий понятие «сильное душевное волнение», предполагает, что аффект и сильное душевное волнение – это одно и то же.

До принятия Уголовного кодекса 1996 года понятие «сильное душевное волнение» рассматривалось как более широкое, нежели понятие «аффект». При этом определение наличия или отсутствия аффекта было возложено на судебно-психологическую экспертизу, а определение сильного душевного волнения – на суд, который должен был делать вывод об этом исходя из материалов уголовного дела.

В любом случае законодатель, закладывая в конструкцию соответствующих составов преступлений термин «аффект», имел в виду физиологический аффект. Надо знать, что наряду с ним существует и патологический аффект, который представляет собой расстройство психики, исключающее вменяемость. Он не может быть признаком состава преступления и регулируется ст. 21 УК 1996 г.

Названные преступления на основании ст. 15 УК отнесены к преступлениям небольшой тяжести. По мнению Т. Ткаченко, это продиктовано двумя обстоятельствами. Во-первых, аффект вызван совершением преступления или аморального поступка. В этом случае поведение потерпевшего носит характер провокации, при которой в причинении ему вреда он сам частично повинен. В причинении вреда вина делится на двоих. Во-вторых, преступление виновным совершается в состоянии аффекта, при котором вследствие торможения коры головного мозга и раскрепощения подкорковых центров резко сужается сфера сознания. В таком состоянии лицо смутно осознает характер совершенных действий и еще более смутно предвидит их последствия. Кроме того, при аффекте лицо в значительной мере утрачивает контроль за своим поведением, которое становится импульсивным, хаотичным и нецеленаправленным.

Смутное представление наступления общественно опасных последствий в результате нецеленаправленных действий исключает стремление к ним в виде их желания. Стало быть, названные преступления совершаются не иначе как с косвенным умыслом. Все вместе взятое позволяет сказать, что указанные преступления имеют небольшую степень общественной опасности.

Что касается сильного душевного волнения, то оно многими судьями толкуется как оценочная категория. В самом деле, если есть сильное волнение, то есть и несильное. В юридической литературе отмечается, что доказательством наличия у виновного аффекта является характер посягательства. Считается, что оно должно заключаться в посягатель­стве, не опасном для наиболее важных благ потерпевшего. Другим доказательством выступает время ответной реакции на противо­правное поведение потерпевшего.

Конечно, в большинстве случаев аффект возникает вслед за насилием, оскорблением и т. д. и даже в ходе них, если они имеют продолжительный характер. Но это не всегда так. В психологии поводом возникновения аффекта признается отрицательный раздражитель. Им, конечно, является непосредственное насилие или оскорбление. Но им может быть и информация о ранее совершенных общественно опасных и аморальных деяний, что и учитывается в судебной практике. Так, Б., будучи пьяным, тяжело избил свою мачеху, в связи с чем она была госпитализирована. Вечером соседи рассказали пришедшему с работы отцу Б. Услышанное им вызвало у него аффект, под влиянием которого он бросился к спящему сыну и ударом костыля причинил ему менее тяжкое телесное повреждение, за что был осужден по ст. 110 УК 1960 года.

Раздражителем, вызывающим аффект, может служить осознание результатов насилия. Н. шла на свадьбу. Во дворе ее остановил пьяный сосед В. и стал глумиться над ней, а потом сорвал с нее нарядное платье и ударил несколько раз по лицу. Н. в слезах побежала домой. Подойдя к зеркалу, она увидела окровавленное лицо и выбитые передние зубы. Это вызвало у нее, как признал суд, аффект, под влиянием которого она схватила кухонный нож, выбежала на улицу и нанесла В. смертельное ранение. Суд осудил ее по ст. 104 УК 1960 года.

Аффект может возникнуть и от воспоминания насилия, оскорбления, обиды. К. страдал импотенцией, о чем знали сослуживцы. Как-то раз в ссоре Д. напомнил К. о его недостатке и публично грязно унизил его достоинство. К. сильно расстроился, тяжело переживая унижение. Всю ночь не спал, страдая от обиды. Утром, когда К. пришел на работу и увидел Д., обида с новой силой вспыхнула в нем. Она, как признал суд, привела к возникновению сильного душевного волнения, под влиянием которого он схватил лежащие на раскройном столе ножницы и нанес ими Д. тяжкое телесное повреждение. Наличие у К. аффекта констатировала психиатрическая экспертиза. К. был осужден по ст. 110 УК 1960 года.