ПСИХОЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ГРАММАТИКИ

Подобно тому как мы вывели необходимость су­ществования трехмерного пространства, скрытого за двухмерным изображением на сетчатке, мы должны обнаружить синтаксические структуры, лежащие в основе линейной цепочки звуков, об­разующих предложение. Исследователь простран­ственного восприятия должен хорошо разбираться в проективной геометрии, и столь же хорошо дол­жен разбираться психолингвист в грамматике.

Джордж Миллер

У вас уже есть какое-то представление о природе грамматического анализа, и теперь можно приступить к рассмотрению некоторых аспектов статуса психолинг­вистики в этом анализе. Нам предстоит выяснить, какие закономерности поведения вытекают из теорий языка, созданных лингвистами. В начале прошлого десятилетия список психолингвистических исследований грамматики был весьма невелик. В 1962 г. из напечатанных ра­бот имелся только обзор «пилотажных» экспериментов в Гарвардском Центре исследования познавательных процессов, обзор, написанный Дж. Миллером. А сейчас уже невозможно в одном обзоре охватить все, что издано в этой области, не говоря уже о неопубликованных ра­ботах, канувших в Лету годовых отчетах, технических отчетах, финансовых отчетах и т. д. Здесь мы можем только в общих чертах охарактеризовать те методы, ко­торые использовались в исследованиях, и типы проблем, которые исследовались.

Пытаясь использовать формальную грамматическую теорию в качестве модели речевого поведения человека, мы должны помнить — как это неоднократно подчеркива­лось — о различии между языковой способностью и язы­ковой активностью. Мы можем допустить, что формаль­ная теория где-то и как-то существует в голове носителя языка и определяет его способность действовать опреде­ленным образом. Языковая способность, таким образом, есть модель того, что, по нашему предположению, суще­ствует в сознании носителя языка, модель, созданная лингвистом на основе его интуитивной способности отли­чать правильно построенные высказывания от непра­вильно построенных и т. п. Достоверность существования такой модели может быть доказана только тщательным изучением реальной активности, которую она, по нашему мнению, определяет. Однако любой вид столь сложного поведения, каким является речевое поведение человека, испытывает на себе влияние целого ряда факторов. Адекватность теории языковой способности зависит от того, до какой степени она может предсказать эту ак­тивность, и, если отклонение языковой активности от ос­новной линии, предсказанной этой теорией, будет подчи­нено некоторым закономерностям, языковая активность может выявить важные психологические факторы, опре­деляющие переход от знания о языке к его употребле­нию. Это означает, что мы должны быть чрезвычайно осторожны при планировании психолингвистических экспериментов, потому что, если наши испытуемые будут вести себя не так, как предсказывает теория, нам необ­ходимо будет выяснить, отчего это происходит — от­того ли, что наша теория неверна, или оттого, что какие-то психологические факторы вызывают системати­ческие отклонения от предполагаемого поведения.

Таким образом, психолингвистическое исследование грамматики преследует две взаимосвязанные цели: 1) проверка «психологической реальности» лингвистиче­ского описания языковой способности и 2) определение психологических факторов, влияющих на языковую ак­тивность, а также природы этого влияния. Исследова­ния, описанные в этой главе, связаны с речевым пове­дением взрослых, а в следующей главе будут рассмот­рены вопросы овладения грамматикой детьми.

Психолингвистические исследования грамматики рас­сматривают и структуру непосредственно составляющих, и трансформационные операции. На уровне НС можно получить данные о том, каким образом люди разлагают предложение на составляющие структуры или синтагмы, выделенные лингвистами. На трансформационном уров­не нас интересует несколько проблем:

(1) Отношения между типами предложений. Допу­стим, что грамматика дает нам способ измерения рас­стояния между предложениями — например, насколько предложение В дальше (в каком-то смысле) от предло­жения А, чем предложение Б. Означает ли это, что легче или быстрее перейти от Б к А, чем от В к А? (См. Miller, McKean, 1964).

(2) Сложность предложения и его обработка. Если предложение Б признано более сложным, чем предложение А, означает ли это, что предложение Б будет труднее понять и/или запомнить, чем предложение А? Здесь следует дать определение некоторым переменным.

Сложность может быть определена несколькими спосо­бами: гнездование (embedding), направления ветвления дерева, число правил вывода и т. п. Запоминаемость можно определить через воспроизведение или узнава­ние. Понимание можно измерить, определив время, не­обходимое для понимания предложения, и с точки зрения точности понимания, то есть, употребляя психологиче­ские термины, можно говорить о времени и правильности реакции. (См. Slobin, 1966.)

(3) Грамматичность: соответствует ли чувство грамматичности, проявляемое испытуемыми в экспериментах, понятию грамматичности, сформулированному лингви­стами? Как оперируют испытуемые с неграмматиче­скими (semigrammatical) предложениями?

(4) Глубинная и поверхностная структура: какие данные свидетельствуют о том, что оба эти уровня представлены в процессе обработки предложения? До­пустимо ли с точки зрения психологии говорить о двух уровнях синтаксической структуры? (См. Rohrman, 1968.)

Здесь можно привести лишь несколько примеров ра­бот, отражающих эти направления исследования. Однако, прежде чем приступить к рассмотрению конкретных экспериментов, было бы полезно сказать несколько слов о сущности такого рода исследований. Я считаю закон­ным делом психолога определение тех нелингвистических психологических переменных, которые могут влиять на языковую активность. Но зачем психологу придумывать эксперименты, призванные проверить психологическую реальность описаний языка, сделанных лингвистами? Неужели нельзя поверить лингвистам на слово, что они дали вполне адекватное описание? Многие лингвисты так и ответили бы на этот вопрос: «Предоставьте уж нам заниматься описанием языка. Это не та проблема, которую может решить психологический эксперимент».

Хомский неоднократно останавливался в своих рабо­тах на этом вопросе (см., например, 1964, р. 79—81) и подчеркивал, что грамматики лучше всего составлять на основе интроспективных суждений исследователя, иног­да подкрепляемых суждениями других носителей языка. Хомский оценивает грамматики с точки зрения их общей и систематической способности объяснять языко­вые факты связно и последовательно. Он оставляет мало места для психолингвистики: «Если мы будем распола­гать такими операциональными тестами, которые помо­гут нам доказать правильность наших интроспективных суждений относительно очевидных явлений, это будет полезно для оценки других конкретных наблюдений» (1964, р. 80).

Хомский с одобрением отозвался о некоторых из экс­периментов, с которыми вы познакомитесь ниже. Он одо­бряет их, потому что они подтверждают очевидное, то есть эти независимые операциональные измерения фактов доказывают то, что он, как лингвист, уже доказал, к своему удовлетворению. Хомский утверждает, что, если такие исследования будут проведены и если они будут надежны — и достоверны для очевидных случаев, — он с удовольствием использует их, чтобы найти решение в неочевидных случаях. Другими словами, хотя наши экс­перименты еще несовершенны, в один прекрасный день мы можем стать «поставщиком инструментов для лингвистики».

Отрадно сознавать, что когда-нибудь мы сможем по­мочь лингвистам в их трудной работе. Но у психологов есть и свои интересы в отношении этих операциональ­ных тестов — даже тогда, когда они доказывают вещи, очевидные для лингвиста. Эти интересы можно назвать «идеологическими» или даже «темпераментными». Пси­хологи обычно не принимают на веру «очевидное» до тех пор, пока не получат этого «очевидного» в своей психологической лаборатории и не оценят результаты по критериям, выработанным в предыдущих исследованиях. Возможно, это происходит оттого, что психологу необ­ходимы действия и контроль; может быть, психологи «учатся, делая что-либо», а может быть, потому, что психологи принимают факты только тогда, когда они «укладываются» в определенную терминологическую и ме­тодологическую систему; а может быть (так хочется ду­мать многим психологам), у них «более высокие» или «более достоверные» критерии истины. Научная идеоло­гия психологии часто не давала возможности психоло­гам-практикам увидеть важные явления и ценные источ­ники данных. Возможно, что многие психолингвистиче­ские исследования проводились в основном для того, чтобы «успокоить научную совесть», как говорил Хом­ский (1964, р. 81). Я предоставляю самому читателю возможность составить мнение о том, какие мотивы и потребности руководили нами, исследователями, и са­мому оценить полученные результаты экспериментов. Во всяком случае, вы, вероятно, согласитесь с тем, что не­которые эксперименты представляют самостоятельный интерес — возможно, именно поэтому мы потратили вре­мя, чтобы их провести.