Подобно тому, как христианские скриптории обычно бывали при
монастырях или на «книжных дворах» иерархов, так и авторы первых
орфографических сочинений принадлежали клиру.
Вообще, книжное дело в христианской Европе было заботой церкви,
частью конфессиональной жизни общества.
Церковными людьми были авторы двух ранних славянских сочинений о
письме — болгарский книжник черноризец Храбр, чьим именем надписана
апология «О писменех» (конец IX в.), и насельник Ресавского
монастыря Константин Костенечский, создатель «Книги о писменах»
(ок. 1410 г.). Автором сочинения по орфографии, реформатором письма
был и выдающийся религиозный деятель, вдохновитель чешской
Реформации Ян Гус (1371—1415).
В трактате «Orthographia Bohemica» (1406) Ян Гус предложил
дополнения к латинской графике, делавшие ее удобной для чехов. Для
передачи чешских шипящих и долгих гласных он предложил рациональную
систему надстрочных знаков над определенными буквами. С развитием
книгопечатания это привело к нормализации чешского письма. Позже
фонологические идеи и практические решения Яна Гуса были
использованы в графике южных славян, основанной на латинице, а
также в графике лужицких, балтийских и эстонского языков, в
международной фонетической транскрипции.
В истории разных лингвистических традиций трактаты о письме
появляются первыми или одновременно с ранними словарными опытами.
Древнейшие руководства по языку открывались правилами орфографии,
иногда также и орфоэпии, и только в следующих разделах шел обзор
грамматических значений и форм. В этом есть определенная логика
истории лингвистического знания: вначале шло осмысление внешней,
формальной (графической и звуковой) и потому более простой стороны
речи. Специальное внимание к плану содержания языка, т.е. к
языковой семантике, появляется позже.
Представляя типологически первую ступень в истории той или иной
филологической традиции, ранние фонетико‑орфографические сочинения
сохраняют наиболее архаические и поэтому удивительные черты
лингвистического сознания. Это область экзотики и музея, в этом их
особая ценность для истории культуры. Именно в сочинениях по письму
встречаются самые яркие проявления фидеистического отношения к
языку — неконвенциональное восприятие знака, фетишизация буквенного
символа, вера в магию письма.
В православной книжности эти архаические черты полнее всего
представлены у Константина Костенечского (ок. 1410 г.) в его «Книге
о писменах» (см. подробно §23—24 и 100). После Константина никто
уже не писал о буквах с такой религиозной страстью, не грозил
«погрешающим» анафемой и не пророчил отступникам гореть адским
пламенем… (если не считать русских старообрядцев и то фанатическое
упорство, с каким они сопротивлялись орфографическим новшествам
Никона, — например, когда было велено писать, по греческим
образцам, имя Христа с двумя «и: было Исус, стало Иисус ; о
„книжной справе“ патриарха Никона см. §101). То был п и к веры в
букву. Этот пик пройден культурой, однако, разумеется, сам
психолого‑семиотический феномен веры в букву в том или ином
ослабленном виде сохраняется. (О следах и последствиях культа
письма в современной культуре см. §26—27.)
Разумеется, присутствие в старинных статьях по письму указанных
архаических мотивов отнюдь не означает, что здесь не было движения
мысли и вполне позитивных достижений и открытий. Назовем одно из
них, впрочем, не рядовое, а поразительное. В анонимной статье
«Повесть собравшаго сия буквы»[198], известной по двум спискам
ХV?‑XVII вв. и созданной, судя по языку и некоторым косвенным
данным, в Московской Руси, впервые в Европе указаны три
генеалогические группы славянских этносов. Терминологического
обозначения групп еще нет, а есть собственно три перечня племен и
народов, которые географически соответствуют восточным, южным и
западным славянам. Это выдающееся открытие осталось в рукописи и о
нем забыли, а спустя два или три века то, о чем догадался
безвестный книжник ХУ? в., было открыто вновь. Генеалогическая
классификация славянских языков, с различением трех групп: южно‑,
восточно— и западнославянских языков (однако еще не в нынешней
терминологии!), в новое время впервые появляется в середине XIX в.
— в программах славистических курсов И.И. Срезневского (Харьков,
1842; Санкт‑Петербург, 1847).