I. ЗАМЕТКИ ПО ПОВОДУ АНАЛИЗА ДИСКУРСА

Целью анализа дискурса (в дальнейшем мы будем также пользоваться сокращением А Д.) является выработка метода понимания продуктов речевой деятельности. По этой причине речь рассматривается не как данность, а как факт. В своих истоках анализ дискурса связан со сферой политики, вернее, если следовать утверждению Куртина (С о u г t i n е 1986), А.Д. преследует цель «понять тексто­вые формы политических репрезентаций».

Более того, анализ дискурса позволил по-иовому по­дойти к восприятию сферы политики через восприятие ма­териальности речи, материальности одновременно языко­вой и исторической. В результате он позволяет по-новому взглянуть как на то, что мы относим к сфере «языкового», так и на то, что мы относим к сфере «политического» и «исторического». Для того чтобы понять всю сложность речи как факта, анализу дискурса отводится особое место между лингвистическими дисциплинами и науками об об­щественных формациях.

А Д. мыслится как некий «механизм, который устанав­ливает связь, причем в более сложной форме, чем обычная ковариативность, между языковой сферой (изучаемой в лингвистике) и социальной сферой, которой занимаются ис­торики (в терминах властных отношений и идеологическо­го господства)» (G a d е t 1990, 8) Такое понимание А Д основывается на том факте, что в дискурсе находит матери­альное выражение контакт между идеологической и языко­вой сферами

В основе французского А Д , в том виде, в каком он был задуман М Пеше, его основоположником, лежит связь, устанавливаемая между речевой деятельностью и идеоло­гией В частности, Пеше исследует отношение между «субъ­ективной очевидностью» и «очевидностью смысла», отводя дискурсу особое место, где происходит сочленение речевой деятельности с идеологией Тем не менее, говорит Пеше (Pecheux 1969 а), теория дискурса никоим образом не может заменить собою теорию идеологии, как, впрочем, и теорию бессознательного (хотя она и предполагает наличие субъекта, причастного к идеологии и к бессознательному), однако она может вторгаться в сферу этих теорий

А Д противоречит обычным концепциям идеологии, поскольку, являясь критикой способа построения общест­венных наук, он позволяет по-новому взглянуть на социаль­ные теории идеологии Таким образом, если в А Д лин­гвистика попадает в центр полемики, то и общественные науки в свою очередь подвергаются критическому анализу А Д показывает, что субъект и значение не прозрачны, и указывает на проблематичность связи общественных наук со сферой политики в той мере, в какой последние предпо­лагают прозрачность речи

В А Д , с одной стороны, используются методы лин­гвистики (исследуется язык в его материальности), а с дру­гой — используются методы науки об общественных фор­мациях Однако парадоксальным образом теория дискурса, базирующаяся в конечном счете на этих двух науках — она ведь делит эпистемологическое поле своего конституирова- ния с лингвистикой и с теорией (теориями) идеологии, — представляет собой критику основ этих наук, ибо она вовсе не используется в качестве нейтрального инструмента (ее использование предполагает изменение поля исследования и демонтаж базовых понятий обеих наук) В ней дело не изображается таким образом, что все, что составляет дис­курс, вторично, она представляет собой нечто второстепен­ное, добавляемое к языковому как своего рода наращение

Показывая, что семантика — это «та точка, в которой лингвистика соприкасается с философией и науками об об­щественных формациях, причем этот факт часто не призна­ется» (Р ё с h e»u х 1975), Пеше ясно дает понять, с каких позиций А Д критически оценивает как лингвистику, так и общественные науки Лингвистику А Д критикует за то, что в своем развитии, будучи не в состоянии объяснить ре­альность до конца, она постоянно продуцирует всяческие «измы» (психологизм, социологизм и т д), а социальные науки критикует за то, что они постоянно вводят в заблуж­дение относительно «орудийного характера» наук о языке Лингвистика, вознесшись на волне структурализма, взяла на себя роль ведущей науки (и) в кругу гуманитарных наук В свою очередь перед ней были поставлены пробле­мы, которые возникают именно по поводу ее связи с други­ми науками Однако они остались нерешенными, ибо для того, чтобы взять на себя указанную роль, лингвистика должна была освободиться именно от всего того, что более интересует представителей других гуманитарных и общест­венных наук, проблемы эти касаются связи языка с внеязы- ковой действительностью

В свою очередь эти науки используют в качестве ору­дия работы с языком контент-анализ, который нельзя на­звать адекватным инструментом в эвристическом смысле, поскольку он всего лишь помогает проиллюстрировать ранее высказанные положения с использованием категорий, уже установленных в этих самых науках, с его помощью ис­следователь просто иллюстрирует свою точку зрения

Конституирование анализа дискурса происходит в про­странстве между лингвистикой и названными другими на­уками, именно в той области, где возникают проблемы связи языка (как предмета лингвистики) с внеязыковой дей­ствительностью (как предметом истории)

Получая определение как разновидность семантики, А Д предполагает существование лингвистики и тем самым отделяется от контент-анализа, поскольку его предметом является сама специфичность языковой материальности Однако А Д отделяется и от лингвистики, поскольку в ка­честве конститутивного признака его предмета (дискурса) признается историческая детерминированность Означает ли это, что А Д используется для адекватного решения проблем, которые ставятся в общественных науках, и тем самым обслуживает их в качестве рабочего инструмента?

Странная судьба анализа дискурса свидетельствует о масштабах вносимого им раскола и вызываемых им колеба­ний В процессе его разработки произошла смена поля ис­следования, ставя вопросы перед лингвистикой в рамках самой лингвистики, анализ дискурса в то же время ставит перед общественными науками проблемы, затрагивающие сами основы, на которых базируются эти науки в процессе своего конституирования. В области гуманитарных и обще­ственных наук А.Д. приводит к постановке фундаменталь­ной проблемы, касающейся природы той концепции субъ­екта и языка, которая лежит в основе этих наук По словам П. Анри (Henry 1990), критика Пешё способа использо­вания инструментов исследования в общественных науках в этом пункте сливается с его критикой общественных наук в целом, с критикой способа их соотнесения со сферой поли­тики (идеологии, истории и т.д.)

Пешё, выступая под псевдонимом Т. Эрбер (Her­bert, 1973), анализирует исторические корни эпистемоло­гии и философии эмпирического познания. По его мнению, общественные науки в основном получили развитие в тех обществах, в которых основной целью политической прак­тики было такое изменение общественных отношений в рамках общественной практики, которое позволило бы со­хранить общую структуру последней. Таким образом, об­щественные науки являются прямым продолжением идеоло­гии, способствовавшей их развитию в тесном контакте с по­литической практикой. Другой, более современной формой соблюдения приличий, когда то же самое говорится в соот­ветствии с концепциями, формулируемыми в рамках обще­ственных наук, являются такие дискурсы, в которых объяв­ляется о конце политики, о смерти идеологий, что позволя­ет позитивизму снова восторжествовать в науке. Какое от­ношение к этому имеет дискурс? Самое прямое, ибо для Пешё орудием политической практики является дискурс, «функция политической практики заключается в изменении с помощью дискурса общественных отношений путем пере­формулирования социальных запросов».

Поэтому Пешё, желая «[...] осуществить прорыв в идео­логической сфере общественных наук, выбирает именно дискурс и анализ дискурса в качестве поля теоретической (теория дискурса) и практической деятельности, создавая свой экспериментальный механизм» (Henry 1990).

Таким образом, порвать с прежним способом исполь­зования инструментов анализа в общественных науках Пешё помогает его собственная дискурсная концепция языка, в которой последний уже не рассматривается в каче­стве орудия передачи значений, существующих вне языка и независимо от него (т.е. существующих в виде «информа­ции»), Именно это имеет в виду Пешё, когда утверждает, что «язык служит для того, чтобы сообщать и не сообщать» (Р ё с h е и х 1975).

Само понятие идеологии в А Д осмысливается по- иному. Иное здесь и понятие истории, как и понятие субъ­екта. Ведь субъект определяется только в тесной связи с другим членом синтагмы, в которую он входит, а именно с языком. Между субъектом языка и субъектом идеологии су­ществует симптоматическое отношение. Если в данном тео­ретическом построении фигурирует язык как специфическое материальное воплощение дискурса, последний в свою оче­редь определяется как специфическое материальное вопло­щение идеологии.

Поэтому речь идет не о «простом применении» или ис­пользовании инструмента анализа для придания большей научности науке об общественных формациях. Это такой «инструмент», который при своем использовании настоль­ко же трансформирует исходный пункт (теоретические по­нятия и предпосылки), насколько он трансформирует и ко­нечный пункт (аналитические последствия). Это не «ней­тральный» инструмент, нейтральность которого проистека­ла бы из признания наличия у языка собственной семанти­ческой плотности. Историчность — мы еще не раз вернем­ся к этому понятию — понимается как историчность текс­та, иными словами, это его дискурсность (его историческая детерминированность), которая не просто является отраже­нием внешнего мира, но формируется уже в самой ткани языковой материальности. Далее необходимо поразмыс­лить над материальностью смысла и субъекта, над способа­ми их исторического формирования.

Однако дела обстоят не так просто.

Ведь в основе теории дискурса лежит не-субъективная теория чтения (Р ё с h е u х 1969 а) Эта не-субъективная теория является выражением специфической, т.е. критичес­кой. позиции А Д. по отношению к лингвистике. Эта кри­тическая позиция заключается в том, что в отличие от лин­гвистики в А.Д. учитывается субъект; в то же время этот субъект не находится в центре анализа, т.е. не рассматрива­ется как источник производимого смысла и не считается от­ветственным за него, хотя и мыслится как составная часть процесса производства смысла. При этом смысл не считает­ся прозрачным (О г 1 а п d i 1987).

Как говорит П. Анри: «[...] нет такого исторического факта или события, которое не имело бы смысла, которое не ожидало бы его толкования, не требовало бы поиска его причин и следствий. В этом и заключается для нас исто­р_ИЯ производить некоторый смысл, даже если в каждом

случае происходит отклонение от этого смысла» (Henry 1985).

Такая концепция истории, внутренне присущая А.Д., во многом превзошла концепцию хронологии (диахронии и т.д.) и концепцию узуса (прагматику). Язык есть смысл, а история производит смысл. Узловым пунктом является се­мантика (Pecheux 1975), которая, по словам П. Анри, является открытым вопросом, ибо это есть философский вопрос, и в то же время решение этого вопроса приводит аналитика языка в сферу этики и политики.

Таким образом, вопрос об истории связан с вопросом о языке, о субъекте и о науке, в нашем случае — с пробле­мой гуманитарных и общественных наук. С другой сторо­ны, размышляя над проблемой производства смыслов в связи со сферой этики и политики, мы можем поставить во­прос о значении А Д. для решения проблем стран Латин­ской Америки. Достаточно указать, что познание Латин­ской Америки самими латиноамериканцами может приоб­ретать критический характер в том смысле, что это позна­ние не является простым воспроизведением европейского, североамериканского и т.д. взгляда на вещи. В противном случае такое познание было бы всего лишь воспроизведени­ем известных моделей и теорий, заполнением их «специфи­ческими» данными для пополнения парадигм, выработан­ных где-то в ином месте. Напротив, другая форма позна­ния, о которой мы говорим, может, среди прочего, внести свой вклад в совокупность идей, составляющих историю науки

Таким образом, мы можем сказать, что в анализируе­мом нами дискурсном процессе имеется эквивалентность между тем, «как высказывается бразильскость», и «практи­кой познания», или, выражаясь точнее, то, «как высказыва­ется бразильскость», влечет за собой и определяет практику познания.

Но вернемся к размышлениям над сферой дискурса.

А.Д. уже имеет свою историю, примечательную опреде­ленного рода единством, которое сочетается, однако, с многообразными различиями. Его развитие характеризует­ся следующими переломами:

а) политическим переломом — разрывом отношений между различными «левыми» течениями (60—70-х гг.);

б) разрывом прямой связи интеллектуалов с поли­тикой; I ,

в) разрывом между политической практикой и теорети­ческой работой.

Об этом говорит Куртин (С о u г t 1 n е 1986), добав­ляя, что вначале А.Д. был связан с развитием критического мышления, которое в то время отождествлялось с марксиз­мом и в котором лингвистике придавалось существенное методологическое значение с точки зрения анализа текстов. Поскольку А.Д. является попыткой осмысления текстуаль­ных форм проявления сферы политического, то, несомнен­но, с самого момента своего зарождения он начинает испы­тывать на себе «последствия» желания, чтобы больше не было «политики» (там же).

Этот вопрос тем более релевантен в той области реф­лексии, где требование «объективности» познания всегда исключало какое-либо соприкосновение со сферой полити­ки; речь идет о лингвистике, в которой не допускались ни­какие противоречия или диалектический подход; сциентизм лингвистики обусловил непосредственный ее переход от ра­ционализма к позитивизму.

Признаки потери интереса к сфере политики многочис­ленны. Нас интересует- в данном случае академическая наука; молчание интеллектуалов, безразличие, замкнутость на себе, новая волна индивидуализма, заполняющего пустое с политической точки зрения пространство. «Конец» поли­тики знаменуется «возникновением» двоякого рода амне­зии: «сокрытием отношения политического господства и забвением того направления мысли, которое исчерпало себя анализом политического господства, не занимаясь ничем иным» (там же).

Это стремление к забвению в политике приняло форму «прагматизма», который является «отражением общества, не имеющего более времени для воспоминаний и размыш­лений» (Horkheimer, цит. по. С о u г t in е 1986).

Какую форму принимает это стремление в гуманитар­ных науках?

* Операциональная, практическая, инструментальная ценность гасит их критическую ценность.

* Наблюдение заменяет общие знания.

* Факт дисквалифицирует интерпретацию.

* Специалист противостоит интеллектуалу.

* Исследователи спускаются с идейных высот и вновь становятся на твердую почву вещей и точных расчетов.

Одним словом, стремление к уничтожению политики, говорит Куртин, «находит свое выражение в доводе дис­циплинарного и инструментального характера, необходимо обновить позитивизм» (там же). Это привело к тому, что А Д. стал такой практикой, в которой сочетаются критичес­кая и инструментальная функции.

Выполняя критическую функцию, А Д. ставит под во­прос существование самих дисциплин, лишая их собствен­ной территории. Но одновременно он создает свои проце­дуры, очерчивает границы своего предмета и стремится приобрести собственную территорию. Так считают те, кто признает только такую науку, которой можно заниматься, имея твердую почву под ногами, т.е. науку, которая сама заявляет о себе как о науке.

Для других экспансия некоторых терминов (таких, как «иитердискурс», «дискурсное образование») или теоретичес­ких принципов (например, принцип непрозрачности как субъекта, так и речи) в современной рефлексии по поводу языка, причем не в виде глобальных теоретических постро­ений, а по отдельности (Gadet 1990), является признаком влияния А.Д. на эту рефлексию. Утверждается, что смысл должен изучаться одновременно в языке и в обществе. Это если иметь в виду Европу.

Что же касается Латинской Америки, то вопрос об А Д. до сих пор находится в центре дискуссий. По словам Пешё (а также Гаде, Gadet 1977), логицизм и социоло­гизм производны от той спонтанной философии, которая всегда является спутником лингвистических исследований, и представляют собой две специфические формы отрицания политики.

Логистическая тенденция характеризуется отрицанием политики, поскольку при этом говорится открыто о других вещах, в то время как социологизм отвергает политику, го­воря или делая вид, что говорит, именно о политике. Дума­ется, что логико-формалистическая тенденция находит свое проявление в сфере «чистых идей», вне каких-либо иных со­ображений. Социолингвистика получила развитие после окончания «холодной войны» и связана с некоторыми лю­бопытными явлениями. Одно из таких явлений — эволю­ция, которую претерпел так называемый третий мир. Час­тичное превращение классического колониализма в неоко­лониализм привело к снятию политической проблемы раз­личия в уровне научно-технического развития. В этих рам­ках находят свое решение проблемы многоязычия и стан­дартизации национальных языков. Другое явление — это нарастание противоречий в учебных заведениях наиболее развитых стран, где используются различные формы охвата школьным обучением; этими противоречиями обусловлены проблемы, связанные с неудачами школьного обучения.

В социолингвистике, которая стремится внести вклад в разрешение этих проблем и способствовать устранению не­равенства, проявляется «прогрессизм и гуманизм».

В данном случае изменение сферы исследований озна­чает прежде всего признание того факта, что трудности и неравенство не есть «несовершенство» индустриального об­щества, они носят структурный характер, внутренне прису­щи самому капиталистическому обществу. Изменить поста­новку проблемы — значит говорить в терминах отношений производства, а не в терминах «общественных отношений».

* Логицизм затемняет суть вопроса о государстве, рас­сматривая политико-юридические условия функционирова­ния государственного аппарата так, словно речь идет о пси­хологических и моральных свойствах, внутренне присущих универсальной и вечной природе человека.

• Социологизм также затемняет суть вопроса о госу­дарстве, заменяя анализ отношений производства теорией общественных отношений, которая в действительности яв­ляется психосоциологией межличностных отношений (ста­тус, роль, престиж, оценочная позиция, мотивация).

Поэтому представителям данных направлений нечего сказать по поводу неоколониализма, поскольку он лишен психосоциальной конкретности отношений родства, возрас­та, пола, расы, культурного уровня.

Изменение сферы исследований означает занятие опре­деленной теоретической позиции по отношению к проблеме формы-субъекта права и морально-психологической субъ­ективности, которая ее окружает. Понятия дискурса и дис- курсного образования играют роль десубъективации теории языка.

Эти размышления позволяют нам выяснить природу А.Д. в Латинской Америке.

Анализ дискурса, имея за собой целую историю раско­ла и в силу своих теоретических предпосылок, фундамен­тальным гбразом связанных со сферой политики, дает воз­можность в рефлексии по поводу языка учитывать истори- ко-политические особенности различного рода контекстов, в которых эта рефлексия осуществляется.

Таким образом, способ применения А.Д. в Латинской Америке может и должен отличаться от способа его приме­нения во Франции. Суть дела я хотела бы выразить таким образом, что А.Д., если мы последовательно придержива­емся его предпосылок, наряду с производством определен­ного рода знания обязывает нас занять ту или иную пози­цию по отношению к истории науки.

Если, с одной стороны, все есть политика, а с дру­гой — постоянно предпринимаются попытки преумень­шать или недооценивать важность политики, не менее важно и то, что сегодня каждому интеллигенту более или менее ясно, что то, что он производит в качестве знания, уже с самого начала подвержено различного рода давлени­ям, которые проистекают из конфликтов, не имеющих ни­какого отношения к предполагаемой нейтральности науки, но имеющих отношение к структуре власти, преобладаю­щей в таком обществе, как наше.

Борьба за принятие или неприятие, за законность или незаконность работы, когда она представляет собой нечто большее, чем торговлю академическим престижем, пред­ставляет собой именно то место, где сталкиваются власть над словом и ее партнер — молчание.

И если мы посмотрим на Латинскую Америку в связи с другими континентами, то сможем заметить большую действенность сравнения этих позиций.

Мы живо реагируем на процессы исключения, которым мы подвергаемся в течение веков и которые оставили нам в наследство патернализм и экзотизм («обязанность» иметь некоторые «особенности»); мы — «культурные» существа, нам свойственно иногда проявлять привлекательные свой­ства, а иногда — свойства, отмеченные варварством.

Речь идет не о том, что мы не хотим устанавливать ни­каких связей с другими центрами производства знания, что мы поворачиваемся спиной к ним и ничего не хотим о них знать. Речь идет о том, чтобы установить такие связи, ко­торые позволили бы нам занять критическую позицию в определенных областях смысла, не навязывать эти смыслы, а защищать их при установлении интеллектуальных связей с тем, что не есть Латинская Америка.

А.Д., устанавливая критическую форму связи со спосо­бом производства знания, позволяет нам внести свой вклад — вклад в критику использования некоторых моде­лей анализа языка. Например, модели анализа индейских языков таковы, что, хотя они и вписываются в.рамки лин­гвистической антропологии, они увековечивают недиффе­ренцированный подход, более того, способствуют затуше­выванию и стиранию различий, т.е. стиранию специфики индейских языков по отношению к западным языкам (анг­лийскому, латыни и т.д.).

Таким образом, описание (представляемое как науч­ное) ставится выше важнейших проблем языковой полити­ки. Ярчайшим примером явлется Летний лингвистический институт (Summer Institute of Linguistics, или Summer, SIL). Это учреждение, будучи одновременно языковым и религи­озным (О г 1 a n d 1 1987), способствует исключению бра­зильцев из круга исследователей путем навязывания сомни­тельной модели (модели Summer), наделенной престижем образцов североамериканской науки производства «универ­сального» знания, и одновременно оно осуществляет мисси­онерскую деятельность.

В более широком временном масштабе, в истории, у нас имеются тексты, которые воспринимаются как докумен­ты, навязываемые в качестве моделей науки, как история, как этнография, как лингвистика. Мы стараемся устранить такую ситуацию посредством применения А Д. и рассмат­ривая документы не как документы, а как дискурс. Подве­дение взглядов читателей к непрозрачности означает как вычитывание в этих текстах построения других смыслов для истории, так и понимание того, что означает кодифика­ция этнографического знания, а также понимание истори­ческой формы, в которой выступает связь языка тупи с пор­тугальским.

Если европейцы воспринимают повествования миссио­неров как артефакты, интегрирующие их научные цели в их традицию, то нам они представляются как способы перепи­сать начисто нашу историю, которая составляется европей­цами и для европейцев.

Повторяем, что латиноамериканский способ производ­ства знания, когда оно осуществляется критически, предпо­лагает занятие определенной позиции по отношению к ис­тории науки. Это означает не только смещение текста, но и признание того, что отношения власти, обусловливающие производство смыслов, находят свое проявление в «другом» месте. Поэтому смещение происходит с этого другого места, расположенного «по ту сторону» науки.

Как мы уже сказали, бразильскость создается в речи других людей. Существует пространство различия. На пор­тугальском говорят «с собственного места»; бразильский — это смещенная речь.

В этом смещении (есть несколько способов понять его, эксплицировать и истолковать) огромное значение имеет тот факт, что речь о наших истоках есть речь познания; это дискурс, который описывает, классифицирует (таксономия) и объясняет (этнология) Новый Свет.

Дискурсы миссионеров, которые в силу условий своего производства относятся к сфере религии, совершают поли­тическое скольжение от религии к этнологии, и при этом смещении производится некий остаток. Этот остаток и дает эффекты смысла этой совокупности дискурсов: они замал­чивают важнейшие аспекты нашей истории.

Мы хотим подчеркнуть тот особый смысл, который имеет история для аналитика дискурса. История связана с практикой, а не со временем как таковым. Она организует­ся в рамках отношений власти и смысла, а не в хронологи­ческих рамках; не хронологическое время организует исто­рию, а связь с властью (политика). Таким образом, А Д. об­ращается к тексту не для того, чтобы извлечь смысл, а для того, чтобы уловить его историчность, а это означает, что необходимо рассматривать изнутри связь сравниваемых смыслов.

Связь с историей двоякая: дискурс историчен, посколь­ку его производство осуществляется в определенных усло­виях и поскольку он проецируется в «будущее», но он также историчен, поскольку создает традицию, прошлое и оказывает влияние на происходящие события. Он оказыва­ет свое воздействие на язык и активен в плане идеологии, которая поэтому не является простым восприятием внешне­го мира или репрезентацией реальности.

Задачей А.Д. является объяснение функционирования дискурса в его исторической детерминированности идеоло­гией. Что касается идеологии, то в дискурсной перспективе она рассматривается в связи с властными структурами.

Идеология, будучи необходимой для понимания дис­курса (нет дискурса без субъекта и нет субъекта без идеоло­гии), мыслится нами не так, как она определяется в обще­ственных науках. Мы не восходим от идеологии (как со­крытия или несокрытия реальности) к смыслу, а стараемся понять эффекты смысла, исходя из того факта, что именно в дискурсе формируется связь языка с идеологией.

Субъект и язык обретают свою уникальность, вступая в связь друг с другом; субъект не уникален, он производит уникальное только в связи с языком; также и язык не уни­кален, он становится таковым лишь в связи с субъектом. И эта связь характеризуется определенной организацией, имеющей цель, существующей лишь в данном сочленении языка и субъекта. Это один из элементарных идеологичес­ких эффектов, присущих дискурсу: эффект уникальности субъекта и языка.

В этой перспективе идеология может быть понята как направление в процессе означивания, направление, которое основывается на том факте, что область воображаемого, в которой формируются дискурсные связи (одним словом, об­ласть дискурса), есть политика.

Таким образом, очевидные смыслы возникают в ре­зультате кристаллизации, являются натурализованным про­дуктом и могут быть таковым только в силу наличия связи между историей и властью.

Наконец, можно сказать, что идеология является не со­крытием, а интерпретацией смысла (в определенном на­правлении) Она имеет отношение ие к недостатку, а к из­бытку, представляет собой заполнение, насыщение, полно­ту, которая дает эффект очевидности, потому что она опи­рается на то же самое, на «уже имеющееся здесь».

Итак, в перспективе дискурса идеология представляет собой следующее: это принуждение к интерпретации, ибо человек, вступая в связь с природой и общественной реаль­ностью, не может не означивать; будучи обреченным на оз­начивание, он не может выбирать какую угодно интерпре­тацию. поскольку последняя всегда зависит от условий про­изводства специфических, определенных смыслов в истории общества. Идеологический процесс в плане дискурса заклю­чается именно в принуждении к одной из возможных интер­претаций, которая всегда представляется как единственная интерпретация Это один из основных принципов функцио­нирования идеологии в дискурсе.

Анализ же дискурса предоставляет возможность рас­сматривать смысл как возможный (незаполненный) и, таким образом, представляет собой критический подход к идеологии.

Действительно, связь между сферой воображаемого и сферой символического в данной перспективе предстает в следующем виде: символическое функционирует в форме так, будто, а воображаемое в форме вообрази, что, но в то же время оно прерывает связь производства смысла со «своим местом» и переносит его в «другое место», словно оно является более подходящим. Таким образом затеняется материальность условий производства. Следовательно, это такая интерпретация, которая выбирает смысл только одного, «универсального» места.

Эту часть работы мы заканчиваем утверждением о том, что о Бразилии говорят в религиозном духе с этнографичес­ких позиций, словно этнография — это наиболее подходя­щее для нее место. Именно в этой игре смыслов и заключа­ется идеологический процесс, формирующий дискурсы-от­крытия

Исторический дискурс способствует стабилизации па­мяти Когда отказываются производить исторический дис­курс о Бразилии¹, т е отрицается наличие «памяти», Брази­лия дисквалифицируется в качестве специфического места производства смыслов Вместо этого производится этногра­фический дискурс, являющийся частью европейской исто­рии, причем последняя действительно мыслится как исто­рия или, лучше, История с заглавной буквы, единственная и настоящая