Суздальцева Т. В.
Дневник непрочитанных книг. Джеймс Херриот
Едвали чье-то внимание привлечет книга англичанина Джеймса Херриота
под названием«Записки сельского ветеринара». Другие книги того же
автора — «О всех созданиях— больших и малых», «О всех созданиях —
прекрасных и удивительных», «И все они— создания природы» —
пожалуй, заинтригуют больше. Но все же едва ли настолько,чтобы
искать такую книгу для своего ребенка.
Предисловиятоже едва ли смогут произвести впечатление на обычного
читателя:«Профессиональная интерпретация эпизодов строго научна и
может быть весьмаинтересной для повседневной деятельности любого
ветеринарного специалиста, гдебы он ни трудился…».
В30-е годы, в эпоху повальной безработицы, когда даже опытный
специалиствынужден был искать себе место под солнцем, довольствуясь
подчас вместозаработка одним содержанием, автору повезло: он нашел
место помощника врача скрышей над головой и получил право на
круглосуточную работу без выходных дней —в дождь, грязь и слякоть.
Но именно в этом он открыл полноту жизни — тоудовлетворение,
которое приносится не приобретением материальных благ, асознанием,
что ты занимаешься нужной и полезной работой, делая ее хорошо. И
обэтом его книги.
Иэти книги удивительны. В предисловии к одной из них говорится:
«Джеймс Херриотне профессиональный писатель. Он ветеринар». Но если
мы откроем его книги, тоубедимся, что он, действительно, не
писатель — он ПОЭТ. Поэт в самом высокомсмысле этого слова, ибо для
него «жизнь и поэзия — одно».
О фермерах и их коровах
Вотрассказ с многообещающим названием «Никогда не приедающееся
чудо»:
«Нет,авторы учебников ничего об этом не писали», — подумал я, когда
очередной порывветра швырнул в зияющий дверной проем вихрь снежных
хлопьев и он и облепили моюголую спину. Я лежал ничком на булыжном
полу в навозной жиже, моя рука по плечоуходила в недра тужащейся
коровы, а ступни скользили по камням в поисках опоры.Я был обнажен
по пояс и талый снег мешался на моей коже с грязью и
засохшейкровью. Фермер держал надо мной коптящую керосиновую лампу,
и за пределамиэтого дрожащего круга я ничего не видел.
Нет,в учебниках ни слова не говорилось о том, как на ощупь
отыскивать в темнотенужные веревки и инструменты, как обеспечивать
асептику с помощью полуведраедва теплой воды. И о камнях,
впивающихся в грудь, — о них тоже не упоминалось.И о том, как
мало-помалу немеют руки, как отказывает мышца за мышцей иперестают
слушаться пальцы, сжатые в тесном пространстве.
Инигде ни слова о нарастающей усталости, о щемящем ощущении
безнадежности, озарождающейся панике…
Конечно,я бы мог прибегнуть к эмбриотомии: захватить шею теленка
проволокой и отпилитьголову. Сколько раз подобные отелы завершались
тем, что пол усеивали ноги,голова, кучки внутренностей! Есть немало
толстых справочников, посвященныхспособам расчленения теленка на
части в материнской утробе.
Нони один из них тут не подходил — ведь теленок был жив! Один раз
ценой большогонапряжения мне удалось коснуться пальцем уголка его
рта, и я вздрогнул отнеожиданности: язык маленького существа
затрепетал от моего прикосновения…
Коровалежала на боку, устало положив голову на булыжник, полузакрыв
глаза, ничего незамечая вокруг, и тяжело дышала. Но стоило ей
почувствовать возле морды тельцетеленка, как она преобразилась:
глаза ее широко раскрылись, и она приняласьшумно его обнюхивать. С
каждой секундой ее интерес возрастал: она перекатиласьна грудь,
тычась в мордой в теленка и утробно рыча, а затем начала
тщательноего вылизывать… малыш выгнул спину и минуту спустя
встряхнул головой ипопытался сесть.
Яулыбался до ушей. Мне никогда не надоедало вновь и вновь быть
свидетелем этогомаленького чуда, и, казалось, оно не может
приесться, сколько бы раз его нинаблюдать».
Этоопределение «никогда не приедающееся чудо» всегда относится у
автора к рождениютелят, поросят, ягнят и прочей живности. За
грязью, болью, разнымималоэстетичными подробностями, описанными
совершенно целомудренно и снеизменным тонким английским юмором,
всегда видно другое — великое таинстворождения новой жизни.
Авторисполнен удивительной, всеобъемлющей любви ко всем созданиям —
«большим ималым», «прекрасным и удивительным».
Ноне только бессловесные твари становятся героями его
повествований. «Добраястарая Англия» в лицах предстает перед нами в
незамысловатых на первый взглядрассказах. Это и простоватые,
грубоватые, часто бесцеремонные и малограмотныефермеры, для которых
их скотина составляет главный смысл жизни, и пожилые ледии
джентльмены, неисправимые чудаки английской провинции, с их
раскормленнымисобачками и кошками — единственными друзьями,
скрашивающими их одинокуюстарость. Это владельцы животных, которые
часто все болезни и даже естественнуюстарость своих питомцев готовы
признать недоработкой ветеринара. И на них тоженаш автор смотрит с
любовью и пониманием.
…об овцах
Ведьдействительно, для фермера что ягненок, что собственный
ребенок:
«Герберт,как ни в чем не бывало, подобрался к другой овце,
наклонявшейся над кормушкой,нырнул под нее и его хвостик вновь
блаженно задергался. Да, бесспорно, стойкийягненок!
—Роб, — спросил я, когда он поймал мою вторую пациентку, — почему
вы прозвалиего Гербертом?
—Да моего младшего так зовут, и он вот тоже голову нагнет и ну
ничегошеньки небоится…
—Поглядите-ка! — рявкнул Роб, перекрикивая невообразимый гомон
вокруг. — Вонстаруха с Гербертом. Правее, правее, посреди вон той
кучки!
Мневсе овцы казались одинаковыми, но Роб, как и всякий пастух,
различал их безмалейшего труда и тотчас узнал эту парочку».
Подчассреди домашней скотины и хозяев царит удивительно душевная,
просто семейнаяатмосфера:
«Почтитут же над краем лощины появилась корова, а за ней по пятам
шагал бык. Тедзагрохотал по ведру, и, к моему изумлению, корова
припустила тяжелым галопом.Мой пациент держался чуть сбоку от нее.
Добравшись до старика, она сунулаголову в ведро, а бык, хотя почти
ее перерос, подсунул нос ей под брюхо изабрал в огромный рот один
из сосков. Вид был на редкость нелепый, но коровасловно не
замечала, что бык, почти опустившись на колени, сосет ее,
какноворожденный теленок.
Нанего же этот напиток оказал самое умиротворяющее действие, и,
когда коровуувели в коровник, он последовал за ней, а затем без
малейшего протеста позволилмне продеть ему в нос кольцо и завинтить
винт, который, к счастью, никуда изкепки Герберта не укатился.…
Явзглянул на обтрепанную тощую фигуру старого фермера, на глаза,
безмятежновыглядывающие из-под обвислых полей бывшей шляпы.
—Мистер Бакл, вы просто чудо сотворили. Я бы не поверил, если бы
сам не видел!Поразительно, как это бык вот так пошел за
коровой…
Старикулыбнулся, и на меня словно пахнуло мудростью самой
земли.
—Да чего тут удивляться-то? Самая что ни на есть натуральная штука.
Корова-тоему матерью доводится».
…о свиньях
Апожилые чудачки, когда не могут поймать свинью для необходимых
манипуляцийветеринара, приманивают ее галетами:
«Дюжаямисс Данн засмеялась.
—Погодите, сейчас сами увидите.
Онанеторопливо направилась к дому, и мне пришло в голову, что эти
пожилые барышни,хотя и не принадлежали к типичным фермерам
йоркширских холмов, видимо,разделяли их глубокое убеждение, что
торопиться некуда. Вот за ней затвориласьдверь и началось ожидание.
Вскоре я уже не сомневался, что она решила заодновыпить чашечку
чаю. Постепенно закипая, я повернулся и посмотрел на луг,убегающий
по склону к серым крышам и старинной колокольне
Доллингсфорда,встающим над деревьями у реки. Тихий мир, которым
веяло от этого пейзажа,совсем не гармонировал с моим душевным
состоянием.
Когдая уже перестал надеяться, что она когда-нибудь вернется, дюжая
мисс Даннспустилась с крыльца с длинной цилиндрической пачкой в
руке и поднесла ее кмоим глазам с лукавой улыбкой:
—Вот от чего Пруденция никогда не откажется!
Онаизвлекла галету и бросила ее на булыжник в двух шагах перед
рылом Пруденции. Танесколько секунд смотрела на желтоватый кружок
непроницаемым взглядом, потоммедленно приблизилась к нему,
внимательно оглядела и взяла в рот».
…и о собаках
Жизньсельского ветеринара полна контрастов: «Когда вечером 5
февраля я позвонил вдверь миссис Памфри, меня раздирали
противоположные чувства. Вслед за горничнойя прошел в холл и в
дверях залы увидел миссис Памфри, которая здоровалась свходящими
гостями. В зале с бокалами и рюмками в руках стояли элегантно
одетыедамы и джентльмены. … Я поправил взятый напрокат галстук,
глубоко вздохнул и сталждать своей очереди.
МиссисПамфри вежливо улыбалась, пожимая руки супружеской пары, но,
увидев позади нихменя, она вся просияла.
—Ах, мистер Хэрриот, как мило, что вы приехали! Трики был в таком
восторге,получив ваше письмо… Мы сейчас же пойдем с вами к нему! —
И она повела менячерез холл, объясняя шепотом: — Он в малой
гостиной. Говоря между нами, званыевечера ему прискучили, но он
очень рассердится, если я не приведу вас к немухотя бы на
минутку.
Трикилежал, свернувшись в кресле у горящего камина. При виде меня
он вспрыгнул наспинку кресла, радостно тявкая, и его широкий
смеющийся рот растянулся до ушей.Уклоняясь от его попыток облизать
мне лицо, я заметил на ковре две фарфоровыемиски. В одной лежали
рубленые цыплята — не меньше фунта, а другая была полнанакрошенных
бисквитов.
—Миссис Памфри! — грозно воскликнул я, указывая на миски.
Беднаяженщина прижала руку ко рту и попятилась.
—Простите меня, пожалуйста, — сказала она жалобно, глядя на меня
виноватымиглазами. — Это ведь праздничное угощение, потому что он
весь вечер будет один.И погода такая холодная! — Она стиснула руки
и умоляюще посмотрела на меня.
—Я вас прощу, — сказал я сурово, — если вы оставите ровно половину
цыплят, абисквиты уберете совсем.
Понурившись,как нашалившая девочка, она исполнила мое требование, и
я не без сожаленияпростился с Трики. День был тяжелый, и от долгих
часов, проведенных на холоде,меня клонило ко сну. Небольшая
комната, где пылал огонь, а свет был пригашен,показалась мне куда
приятнее шумной сверкающей залы, и я с радостью подремал бытут
часок-другой с Трики на коленях. Но миссис Памфри уже вела меня
назад.
—А теперь я познакомлю вас с моими друзьями.
Мывошли в залу, озаренную тремя хрустальными люстрами, свет которых
ослепительноотражался от кремовых с золотом стен, увешанных
зеркалами. Мы переходили отгруппы к группе, и я ежился от смущения,
потому что миссис Памфри каждый разназывала меня «милым добрым
дядей моего Трики». Но либо это были людичрезвычайно
благовоспитанные, либо они давно привыкли к чудачествам хозяйки —во
всяком случае, выслушивали они это сообщение с полной
невозмутимостью.
Уодной из стен настраивали инструменты пятеро музыкантов, среди
гостей сновалиофицианты в белых куртках, держа подносы, уставленные
напитками и закусками.Миссис Памфри остановила одного из них.
—Франсуа, шампанское этому джентльмену.
—Слушаю, мадам, — и он подставил мне свой поднос.
—Нет, нет, не эти! Большой бокал!
Франсуапоспешил прочь и тотчас вернулся с чем-то вроде суповой
тарелки на хрустальнойножке. Этот сосуд был до краев полон
пенящимся шампанским.
—Франсуа!
—Мадам?
—Это мистер Хэрриот. Посмотрите на него внимательно.
Официантобратил на меня пару грустных, как у спаниеля, глаз и
несколько секунд созерцалмою физиономию.
—Пожалуйста, поухаживайте за ним. Последите, чтобы бокал у него был
полон ичтобы он не остался голодным.
—Разумеется, мадам! — Он поклонился и отошел.
Япогрузил лицо в ледяное шампанское, а когда поднял голову, рядом
стоял Франсуаи держал передо мной поднос бутербродов с копченой
лососиной.
Итак продолжалось весь вечер. Франсуа то и дело возникал возле
меня, наливая мойбокал или предлагая очередной деликатес.
Яел, пил, танцевал, болтал — и вечер промелькнул, как одна минута.
Я уже надел пальтои прощался в холле с миссис Памфри, но тут передо
мной опять появился Франсуа счашкой горячего бульона. По-видимому,
он опасался, как бы я по дороге домой неослабел от голода.
…я вернулся в Скелдейл-Хаус.
Ялег, погасил свет и вытянулся на спине. В ушах у меня все еще
звучала музыка, ия уже снова унесся в бальный зал, как вдруг
зазвонил телефон.
—Это Аткинсон с фермы Бек, — произнес далекий голос.— Свинья у меня
никак неразродится. С вечера тужится. Вы приедете?
Кладятрубку, я взглянул на часы. Без малого два. Меня охватила
тупая злоба.Поросящаяся свинья — после шампанского, копченой
лососины и сухариков с чернымбисером икры! И ферма Бек, одна из
самых неблагоустроенных ферм в округе. Этонечестно!
Вполусне я стащил с себя пижаму и натянул рубашку…»
Бывает,что почти чудо помогает спасти животное:
«Вчерасьпо палисаднику вот такая крыса пробежала, ну я и достала
для нее яду. — Онамучительно сглотнула. — Намешала его в миску
каши, а тут соседка к двериподошла. Вернулась, а Тимми уже все
сожрал!
Задумчивостьфокса усугубилась, и он медленно облизал губы видимо,
удивляясь, что это былаза странная каша.
Япрочел этикетку. Название было мне отлично известно, и оно
отозвалось в моеммозгу похоронным звоном — со столькими мертвыми и
умирающими животнымисвязывалось оно для меня. …
—Быстрее! — крикнул я. — Несите его во двор.
Нотут же сам поднял изумленного Тимми с половичка, выпрыгнул в
дверь, поставилего на булыжник, стиснул между коленями, левой рукой
сжал мордочку, а правойпринялся лить жидкую горчицу в уголок рта
так, чтобы она стекала по заднейстенке горла. Вывернуться он не мог
и вынужден был глотать омерзительныйнапиток. Убедившись, что в
желудок попало не меньше столовой ложки, я выпустилфокса.
Онтолько успел бросить на меня один-единственный негодующий взгляд,
поперхнулсяраз, другой, затрусил по булыжнику в тихий уголок и там
через несколько секундочистился от неправедно съеденного обеда.
Тиммипобрел в дом. Несколько минут я следил за ним. Усевшись на
своем половичке, онкашлял, фыркал, царапал лапой рот, но никак не
мог избавиться от противногожгучего вкуса. И с каждой секундой
становилось все очевиднее, что причинуприключившихся с ним
неприятностей он твердо видит во мне. Когда я выходил, ониспепелил
меня взглядом, яснее всяких слов говорившим: «Свинья ты, вот
тыкто!»
Язадумчиво шел по улице Тренгейт, как вдруг из Гимберова двора
вылетело белоеядро, тяпнуло меня за лодыжку и исчезло столь же
беззвучно, как и появилось. Яи оглянуться не успел, как оно, бешено
работая короткими лапами, скрылось зааркой.
Язасмеялся. Вспомнил, только подумать! Но это повторилось и на
другой день, и натретий, сомневаться не приходилось: фоксик
специально поджидал меня в засаде.По-настоящему он меня ни разу не
укусил — все ограничивалось чистосимволическим жестом, — но ему
явно было приятно видеть, как я подпрыгиваю,когда он цапает меня за
икру или просто за отворот брюк.
Меняже даже радовала эта вендетта, которую объявил мне бойкий
песик, лишь благодарямне избежавший смерти. И смерти нелегкой. Ведь
до неизбежного конца жертвыфосфорных отравлений долгие дни, а порой
и недели мучаются от желтухи,постоянной тошноты и нарастающей
тяжелой слабости.
Апотому я благодушно терпел эти нападения, хотя — если вовремя
вспоминал — истарался загодя перейти на другую сторону улицы. И
оттуда нередко видел белогопесика, затаившегося под аркой в
ожидании минуты, когда ему вновь представитсяслучай свести со мной
счеты за зверское над ним издевательство.
Тимми,как я убедился, принадлежал к тем, кто не прощает».
Ксожалению, не все истории кончаются так благополучно. Есть
рассказы и о гибелиживотных, и о том, как трудно подчас ветеринару
признать свое очевидноебессилие и вынести тяжкий приговор: забить
скотину, усыпить собаку или кошку.Но даже эти рассказы, несмотря на
их скорбный сюжет, исполнены не только любвико всякой твари и
сострадания к хозяину, но и смирения перед великим
таинствомсмерти.
Любовьк животным никогда не преобладает у писателя над любовью к
человеку. Тварь никогдане заслоняет собой творение и уж тем более —
Творца. Иерархия ценностейпреподносится ненавязчиво, но выстроена
она четко. Потому и становится он своимсреди людей традиционного
воспитания — фермеров, жителей патриархальнойанглийской
деревни.
Прослуживоколо 40 лет сельским ветеринаром в Йоркшире, Джеймс
Херриот словно подводититог своей многотрудной жизни: «Мне
вспомнились школьные дни и пожилойджентльмен, беседовавший с нами о
выборе профессии. Он сказал: «Если вырешите стать ветеринаром, то
богатым не будете никогда, но зато жизнь у васбудет интересная и
полная разнообразия»».
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта
www.portal-slovo.ru