-- Только не воруй фотографии, -- говорила она сквозь слезы, протягивая
Мне очередную пачку.
-- Почему нет, -- сказал я, -- все равно растеряешь или украдут.
Впрочем не бойся, воровать не стану.
Она между тем встала и принялась что-то искать. Вдруг она заревела
Громко. -- Еб твою мать, -- говорила она, -- чего я живу в этом мерзком
Грязном доме, где моя книжка, уже спиздили, здесь все крадут и тащат. И чего
я такая несчастная!
Плача, она взялась мыть посуду. Я попробовал подойти и дотронулся до ее
плеча. "Успокойся!" -- сказал я. Она стряхнула мою руку. Боится сближения.
Дура! Я хотел ее успокоить. Думает, мне приятно смотреть на нее плачущую!
Зверюга несчастная! Одинокая зверюга, думающая из случайных ласк соорудить
Себе счастье. Чего ж ревет-то, теперь, ведь, хотела быть одинокой зверюгой.
-- Брось плакать, -- сказал я ей растерянно, -- все будет хорошо.
-- Ты всегда говоришь, что все будет хорошо! -- сказала она зло сквозь
Слезы.
Э, когда-то я умел ее успокаивать. И гнев ее и слезы. Теперь я не мог
Применить те средства. Я только сказал: -- Хочешь, спустимся в бар, выпьем,
Расслабишься, будет легче тебе.
-- Я не могу, -- сказала она, мне нужно уходить, за мной сейчас заедет
Джордж, мы должны ехать к знаменитому дизайнеру. -- Она назвала имя. --
Жигулин, сволочь, не захотел ехать, он сказал: "Мне некого там ебать, ты
будешь ебаться с Джорджем, а для меня там нет женщины". Мы не ебаться едем,
Мне сниматься нужно, работать едем.
Это было уже смешно, но она всхлипывала. Она всхлипывала.
Зазвонил телефон. Это звонил ее экономист. Я слышал, что она все время
повторяла ему сквозь слезы: "Это ужасно, это ужасно!"
Я подумал, что какая же он сволочь, не может, видя, как она мучается
Без квартиры, живя в этом проходном дворе, какая же он сволочь -- миллионер,
Не может снять ей квартиру, чтобы она пожила там, отдохнула, выспалась
нормально. Ведь для него это как мне цент на мостовую выбросить. "Он
циничный и умный", -- говорил о нем Жигулин, говорили другие. Циничный и
Умный мужчина, а где же ваша доброта? И хуля все стоит в этом мире без
Доброты?
Для меня он был невыносимое дерьмо, потому что он не помогал ей жить,
Он использовал ее. Она была одна в этом городе, меня что считать, я для нее
Не существовал, потому ничем не мог помочь, она была одна, ей было холодно,
Хуево, у нее не было даже пальто, а он, хромая своей ногой, молчал.
-- Скотина, -- думал я, -- мелкое животное, если б она сделала мне
Знак, моя хозяйка, я бы перерезал ему глотку в несколько секунд, я был, в
Конце концов, здоровый сухой тридцатилетний мужик, никогда ничем не болел,
Таская чужую мебель, я до каменной крепости накачал свои мышцы, а в сапоге у
Меня всегда был мой золингеновский друг. Он бы и пикнуть не успел. Но она
Хотела всего этого сама, а ее воля была для меня закон. По привычке.
С другой стороны, если бы он заботился о ней, я бы его уважал, и
Относился бы к нему хорошо. Это было проверено на Витечке -- предыдущем муже
Елены. Он любил ее, возился с ней как с ребенком, это меня всегда
Обезоруживало. Как видите, Эдичка справедлив.
Он вполз в мастерскую минут через десять, где-то недалеко был. Мы вяло
Поздоровались. Елена надела черную маленькую шляпку и ушла с невысохшими
Слезами, попросив меня посидеть в мастерской, дождаться какую-то ее подругу.
Я посидел, покурил, дождался тоненькой, похожей на стареющего пажа, подруги,
Попиздел с пришедшим Жигулиным и, взяв лиловую и красную ткани, они играли
Через полупрозрачный мешок всеми цветами радуги, пошел в свой отель,
Рассуждая про себя о несправедливости мира, где любящий на хуй не нужен, а
Нелюбящий нужен и с нетерпением ожидается.
В отеле внизу меня ждал квадратик бумаги -- телефонный мэсидж, где
корявым почерком телефонистки было написано "Позвонить Кэрол" и номер
Телефона. Поднимаясь в лифте, я улыбался. Мы еще когда-нибудь поговорим с
Этими Джорджами. При других обстоятельствах.
ЭПИЛОГ
Я сижу на своем балкончике на облупленном стуле при сонном свете
Октябрьского солнца и рассматриваю уже старый летний журнал, я выудил его в
Мусорном баке, и принес к себе в номер для практики английского языка.
Вот они, те, кто вел себя примерно в этом мире, его отличники и хорошие
Ученики. Вот они, те, кто заработал свои деньги. Он, усевшись упитанной
Жопой на край бассейна -- бассейн отливает голубым. Она, худая, с лошадиным
Слегка, по моде, лицом, в купальнике, держит в руке стакан кампари. Его
Стакан стоит рядом с ним на краю бассейна.
Надпись гласит:
"Вы имеете длинный жаркий день вокруг бассейна и вы склонны, готовы
Иметь Ваш обычный любимый летний напиток.
Но сегодня Вы чувствуете желание заколебаться. Итак, вы делаете кое-что
другое. Вы имеете Кампари и Оранджус взамен..."
Я никогда не имел длинного жаркого дня вокруг бассейна. Признаюсь, что
Никогда в жизни не купался в бассейне. Я имел вчера холодное отвратительное
Утро возле Вэлфэр-центра на 14-й улице. Когда я подошел туда, было 7.30. У
Закрытых дверей в две стороны стояли очереди скорчившихся от утреннего
Холода вэлфэровцев. Они не очень следят за своим внешним видом, эти ребята.
Кто оброс щетиной, кто одет в балахон, тряпки с чужого плеча, многие с
Похмелья, кое-кто уже пьян, а один парень, видно, накурившись уже с утра или
Подколовшись, все ронял свои бумажки, я несколько раз помогал ему поднять
Их, а через полчаса он стал периодически падать сам. У него, к счастью,
Нашлись в очереди друзья, они его приспособили, поставили как-то так, чтобы
Он не падал. Люди, идущие на работу, стараются обойти нашу очередь, наши
Люди поглядывают на них мрачно и с вызовом. Мы стоим, молчим, ждем, нам
Холодно. Через час с лишним нас запускают внутрь. С нами шутит полицейский,
А так как по идее мы должны быть бестолковы и тупоумны, то все мы держим в
Руке свои бумажки, а стоящий у двери человек глядит на них и соответственно
Перетасовывает нашу очередь.
-- К барьеру, -- говорит полицейский и двигает нас к барьеру. Ему нужно
Разместить рядом еще одну очередь. Мы, взамен белых, получаем красные
Бумажки с номерами. На моей стоит номер 19. Это не очень счастливое для меня
Число. Впрочем, хуй с ним, думаю я, и перехожу вместе с моими сотоварищами в
Следующую очередь, ведущую к лифту, куда нас тоже запускают группами, и хотя
Группа большая, все стараются затиснуться в лифт сразу, дабы не остаться,
Хуй его знает, что там может произойти, если останешься.
Случайные посетители, подымающиеся в лифте наверх безо всяких номерков,
Испуганно жмутся среди нас -- мы едем на пятый этаж. Раздаются шутки и
Ругательства в адрес случайных посетителей. Все это напоминает мне атмосферу
Призыва в советскую армию, там тоже у призывников психология, выраженная
полностью в словах "Человек я конченный", и чувство отдельности от
Остального общества.
Лифт привозит нас в огромный зал, где расставлены столы, мы кладем в
Корзину у барьера свои красные бумажки и садимся ждать. Зал, как поле,
Только что столы и стулья отличают его от поля. Все вокруг окрашено в
Незабываемую краску казенщины. И запах такой же -- казармы, лагеря, вокзала,
Всякого места, где собирается много бедных людей.
Рядом со мной садится черный мальчик, судя по белой повязке на лбу, по
Прическе и особой одежде -- педераст. Мы некоторое время изучающе смотрим
Друг на друга, потом отводим глаза. Мы тут по делам, отвлекает все время
Необходимость прислушиваться. Служащие время от времени называют фамилии, и
В зале, похожем на поле, едва можно различить фамилию. Поэтому какое-то
Возбуждение, появившееся было от томных глаз соседа, быстро проходит.
Вэлфэр-центр это не лучшее место для зарождения любви.
Ждать приходится долго. Люди нервничают. Некий господин Акоста в
Пальто-разлетайке, маленький, с мексиканскими усиками, в соломенной шляпке,
Нервничает, кричит, почему его, Акосту, не вызывают, в то время как те, кто
Пришел позже его, уже сидят и беседуют со служащими о своих нуждах. Он очень
Смешной и одновременно злодейский -- этот Акоста, был бы я режиссером, я
Сделал бы из него киноактера.
Черный аккуратный мальчик в очках из Тринидада рассказывает о себе
Девице с измученным лицом и хриплым голосом. Девица эта, очевидно, столькое