Друзей-улиц. Они, улицы, видят меня во всякое время дня и ночи, часто я сижу
На них, прижимаюсь к их тротуарам своей задницей, отбрасываю тень на их
Стены, облокачиваюсь, опираюсь на их фонари. Я думаю, они любят меня, потому
Что я люблю их, и обращаю на них внимание как ни один человек в Нью-Йорке.
По сути дела Манхэттан должен был поставить мне памятник, или памятную доску
со следующими словами: "Эдуарду Лимонову, первому пешеходу Нью-Йорка от
любящего его Манхэттана!"
Однажды я прошел пешком за день более 300 улиц. Почему? Я гулял. Я
Вообще почти исключительно хожу пешком. Из моих 278 долларов в месяц мне
Жаль тратить 50 центов на поездку куда-либо, тем более что твердо
Установленной цели у моих прогулок нет, или цель бывает приблизительная.
Например, купить себе тетрадь определенного формата. В Вулворте ее нет, и в
Другом Вулворте нет, и в Александере нет, и я иду на Канал-стрит, чтобы
Где-нибудь в ее развалах выкопать себе такую тетрадь. Все другие форматы
Меня раздражают.
Я очень люблю бродить. Действительно, без преувеличения, я, наверное,
Хожу больше всех в Нью-Йорке. Ну разве что какой-нибудь бродяга ходит больше
Меня, и то я не думаю. Сколько я их изучил, все они малоподвижны, больше
Лежат или вяло копошатся в своих тряпках.
Очень много ходил я в марте и в апреле -- в мои самые страшные месяцы.
По утрам у меня заклинивало мышцы на ногах -- всякий шаг причинял мне адскую
Боль, требовалось пройти в этой боли с полчаса, прежде чем она сама
Исчезала, от ходьбы же. Конечно, боль была бы меньше, носи я туфли на более
Коротком каблуке, но я никогда бы не согласился сделать себе эту уступку --
Я носил и ношу туфли только на высоком каблуке, и в гроб, если таковой
Будет, прошу положить меня в каких-нибудь невероятных туфлях и обязательно
На высоком каблуке.
Я посещал отдельные районы Нью-Йорка в ожидании каких-то встреч. Порой
Я ясно ощущал это и специально шел, чтоб поймать случайность, удостоиться
Встречи, а в большинстве случаев я шел как будто просто так, по желанию
Своей души прогуляться, а на деле все с той же целью -- сподобиться встречи.
В далеком, теперь уже незапамятном моем детстве я так же бродил по главной
Улице моего родного провинциального города и ждал, что кто-то встретится мне
И возьмет, и приведет в другую жизнь. Кого я надеялся встретить? Мужчину?
Женщину? Друга или любовь? О, я это себе представлял очень неконкретно, но
Ждал, трепетно ждал. Сколько было пустых вечеров, грустных и одиноких
Возвращений, страшных размышлений перед сном, пока я не встретил Анну и из
Простого парня с ее помощью создал поэта.
Так же я хожу и сейчас -- у меня опять ничего нет, свою поэтическую
Судьбу я устроил, будет она продолжаться или нет -- уже не так важно, она
Сделана, она существует, в России из моей жизни уже сотворили легенду, и
Теперь я свободный, пустой и страшный хожу во Великому Городу, забавляя,
Спасая и развлекая себя его улицами, и ищу встречи, через которую начнется
Моя новая судьба.
От Кьеркегора, человека, жившего в 19 веке, я узнал когда-то, что
Только отчаявшийся человек может оценить по-настоящему жизнь. Несчастнейший
Он же и счастливейший. О, я оценил, еще как оценил, я вою и плачу над
Жизнью, и не боюсь ее. На каждой маленькой улице я внимательно приглядываюсь
К людям -- не этот ли, не эта, не эти ли? Глупо надеяться, но я надеюсь,
Снова и снова выхожу я на улицы моего, конечно моего, раз тут происходит моя
жизнь. Великого необозримого города и ищу, слежу, вглядываюсь... и
Возвращаюсь в отель и часто плачу, падая лицом в кровать, и только злость
Дает мне силы встать всякий день в восемь часов утра, сцепить зубы, читать
Американские газеты. Ругаясь и проклиная все на свете, я живу и пусть меня
Предала любовь, о, я никогда не перестану искать любви, но теперь это уже
Скорее не любовь к одному человеку, который опять предаст меня, нет я не
Хочу, не хочу вновь предательств, это другая любовь.
Чего ищу я? То ли братства суровых мужчин-революционеров и террористов,
На любви и преданности к которым, наконец, смогла бы отдохнуть моя душа, то
Ли я ищу религиозную секту, проповедующую любовь, любовь людей друг к другу,
Во что бы то ни стало -- любовь.
Милый мой, где ты найдешь ее, такую любовь?
Милый мой, где ты найдешь ее, эту секту, где тебя изласкают, положат
Голову на колени -- спи, милый, усталый, спи. Нет в мире такой секты.
Когда-то она была на Елениных коленях. Где теперь такая секта? Почему не
Обступят меня ее ласковые обитатели? Мими-балерина шутливо станет на голову,
Паскалино взъерошит мои волосы, а Джордж поцелует мое колено. "Ты пришел к
Нам, ты устал, вот вино и хлеб -- и мы умоем ноги твои -- усталый и бедный,
И будь с нами сколько захочешь, и мы не уйдем от тебя на службу завтра, как
Папа и мама, как жена и как дети -- в школу. Мы будем с тобой долгое
Счастливое время, и может быть, потом, это случается редко, ты уйдешь, когда
захочешь, и мелькнут наши старые здания в твоем глазу..."
Братство и любовь людей -- вот о чем я мечтал, вот что хотел встретить.
Нелегко отыскать все это -- и хожу я уже полгода, а сколько буду ходить
еще... Бог знает, сколько...
Я хожу по Нью-Йорку -- своему большому дому -- налегке, не очень
Перегружая себя одеждой, и почти никогда ничего не несу, не загромождаю свои
Руки. Я знаю всех уличных людей Нью-Йорка. Знаю, где их можно найти, и
Места, где каждый из них укладывается спать, то ли это каменный пол под
Аркой заколоченной церкви на 3-й авеню и 30-й улице, то ли в двери-вертушке
Банка на Лексингтон и 60-й. Некоторые бродяги предпочитают спать на
Ступеньках Карнеги-холл -- поближе к искусству. Я знаю самого грязного,
Волосатого и толстого бродягу Нью-Йорка. Я думаю, он сумасшедший, потому что
Он всегда дико улыбается. Днем он обычно располагается на скамеечке в
Централ-парке, недалеко от входа. Вечером же он перемещается на 40-е улицы
6-го авеню. Однажды я застал его читающим что бы вы думали... "Русское Дело"
-- газету, где я некогда работал, причем он держал ее не вверх ногами, а как
Следует. Может быть, он русский?
Я знаю место, где можно увидеть в разное время суток человека в костюме
Шотландского горца, рыжебородого, играющего на волынке.
Мне знакомы все ньюйоркские слепые и их собаки. Со мной дружелюбно
Здоровается и улыбается мне черный с кроликом, сидящий на 5-й авеню, обычно
Напротив Святого Патрика.
Мне знаком бородатый художник и его жена, продающие картинки,
Изображающие зверей -- львов, тигров и тому подобных милых хищников, я
Здороваюсь с ними и они мне отвечают. Правда, я ничего не могу у них купить.
Я знаю человека, продающего шашлыки в Централ-парке.
Я хорошо знаю итальянца-барабанщика, часто стучащего в барабан возле
Карнеги-холл.
Мне знакомы -- саксофонист-черный, и парень, играющий на скрипке у
Дверей бродвейских театров.
Я знаю в лицо продавцов джойнтов в Централ-парке, у Публичной
Библиотеки и на Вашингтон-сквер.
Я знаю парня с короткими ногами и атлетическим торсом. Летом он всегда
Одет в причудливо вырезанную майку и шорты. Время его делится Публичной
Библиотекой и раздачей рекламных листовок возле арки на Вашингтон-сквер.
Если бы я захотел перечислить их всех, описать одежды и физиономии, это
Продлилось бы очень долго, отняло бы массу времени.
Есть у меня в памяти и другого рода знания:
Я, например, знаю, где в любой точке Нью-Йорка можно найти открытый
очень поздно ночью магазин "Ликерс", куда сворачивает мельчайшая улочка в
Сохо, Вилледже или Чайна-тауне...
Я живу в районе, где расположены оффисы самых дорогих компаний мира:
"Дженерал-моторс", "Мерседес-бенц" и других, а брожу по грязной Бауэри,
Скушной Лафайет-стрит, копаюсь в развалах всякого дерьма на Канал-стрит.
Я знаю, где можно пописать в случае необходимости во всех местах
Нью-Йорка. Я знаю такие безопасные места. К примеру, идя к Чайна-тауну по
Канал-стрит, можно заскочить в ближайший подъезд суда, и на втором этаже, по
Лестнице налево вы прекрасно можете пописать в вонючем туалете.
Я знаю, где можно купить за доллар две огромные свежие рыбины, а где
Можно купить такие же рыбины, но три за доллар. Я знаю, где есть дешевая