Капитуляция перед любовью.
Почти каждый человек в какой-то момент своей жизни испытал радость пребывания влюбленным. Любовь описывалась многими как самое великое и самое сладостное чувство, как чудо, придающее жизни ее самый сокровенный смысл. Но если любовь отвергнута или утрачена, то она же воспринимается как источник самой нестерпимой боли. И это вполне понятно, поскольку любовь представляет собой вечно живое и жизнетворное подключение к источнику жизни и радости, будь этот источник конкретным человеком, каким-то сообществом людей, природой, вселенной или Богом. Разрыв такого подсоединения воспринимается поэтому человеком как угроза самому его существованию. Поскольку любовь являет собой также распахивание и расширение собственного Я так, чтобы оно охватило весь мир, то результатом утраты любви становится нечто прямо противоположное, то есть сжатие и закрытие всего человеческого естества, а это явление в такой же степени болезненно, в какой любовь была радостна. Я когда-то при описании боли, возникающей из-за такой утраты, сравнивал ее с ощущением разбитого сердца или трещины в сердце. К великому сожалению, эта боль может длиться (и зачастую действительно длится) намного дольше, чем радость обретения любви, потому что человек, однажды утративший любовь, начинает бояться раскрыться и снова потянуться к этому живительному чувству. Жгучее желание любви по-прежнему продолжает жить в сердце, но это желание не может сбыться наяву до тех пор, пока вместе с ним существует страх потерять любовь или оказаться отвергнутым.
Взаимоотношения, которые в наибольшей степени символизируют союз двух любящих сердец, — это отношения между матерью и ее ребенком. В мире природы потеря связи с матерью является для малыша роковой, если сироте не удастся найти себе ту, которая заменит ему или ей мать. Там, где взаимоотношениям с матерью ничто не угрожает, бытие малыша обеспечено, и он непременно разовьется во взрослую особь, которая в процессе ухаживаний во время брачного периода (у некоторых млекопитающих он называется гоном) сможет установить подобную жизнетворную связь с другой особью противоположного пола. Побуждение к вступлению в любовную связь носит настолько императивный, властный характер, что, невзирая на «трещину в сердце», которую человеку довелось пережить в детстве, он, действуя сознательно или бессознательно, будет искать любовного союза с другим человеком. Однако установление подобного союза не относится к разряду событий, которые могут наступить в результате сознательных усилий. Человек не может заставить другого полюбить себя, равно как не в состоянии дать самому себе указание влюбиться. Это все происходит совершенно самопроизвольно, когда встретившиеся друг с другом люди вдруг обнаруживают, что их сердца бьются в унисон, в одном и том же ритме, а их тела пульсируют с одинаковой частотой. Такое может случиться при зрительном контакте или при какой-то другой форме контакта, но только в том случае, когда заряд энергии, возникающий при подобном соприкосновении двух индивидов, обладает достаточной мощностью, для того чтобы заставить их сердца биться еще сильнее, причем чтобы не только повысился пульс, но и тела стали пульсировать в приятном возбуждении. Это то самое возбуждение, которое могло бы возникнуть при повторном обретении давно потерянного персонального рая — того рая, откуда мы оказались изгнанными в тот момент, когда по нашей любовной привязанности к матери пробежала первая трещина.
Никакой ребенок не способен сохранять любовную привязанность к своей матери бесконечно долго. Судьбой ему предначертано отделиться от матери, самостоятельно шагнуть в мир и искать там единения с тем существом противоположного пола, с которым он заново восстановит утраченную было любовную связь, и эта связь найдет свое удовлетворение и разрешение в сексуальной конвульсии и в производстве на свет потомства. Тот ребенок, который полностью удовлетворен на оральном уровне, будет открыт любви, и в дальнейшем он легко и без осложнений переместится на следующий, генитальный уровень.
Переход во взрослое состояние включает в себя в качестве обязательных промежуточных этапов подростковый период, когда индивид устанавливает позитивные связи с друзьями, а затем и юность, во время которой с противоположным полом формируются взаимоотношения, полные романтической любви. Однако независимо от того, оказались ли мы удовлетворенными своим детством и последующими фазами роста или нет, все мы неизбежно должны перейти в положение взрослых людей, поскольку таковы биологические императивы нашей человеческой природы. Если во времена детства мы оказались неудовлетворенными или были глубоко ранены, то наше продвижение в направлении зрелого любовного союза будет носить характер чего-то экспериментального, пробного, наша устремленность к любви будет полна колебаний, а наша открытость жизни — ограниченной. Разумеется, и такой человек может влюбиться глубоко, поскольку любовь является нашим жизненным предначертанием, но в этом случае капитуляция перед любовью на деле окажется всего лишь временным, сугубо одномоментным отказом от контроля со стороны эго в свойственной такому индивиду непрерывной, ни на минуту не замирающей борьбе за выживание.
Подобная неспособность капитулировать перед любовью, когда последняя совершенно ясна сердцу и не вызывает в нем сомнений, лежит в корне всех эмоциональных проблем, с которыми сталкиваются люди и которые приводят их к психотерапевту. Индивид, который понес урон в своих давно миновавших отношениях с родителями, возвел за истекшее с той поры время множество фортификационных сооружений против возможного повторного урона, угрозу которого он воспринимает как угрозу для своей жизни. Указанные оборонительные редуты воздвигнуты далеко не только в его сознательном разуме, поскольку, если бы это было так, он легко мог бы сдать их «неприятелю» по своей доброй воле. Но поскольку человек живет со своими защитными бастионами с самого детства, то они становятся неотъемлемой частью его личности и структурно встраиваются в энергетическую динамику его тела. Теперь этот человек, подобно средневековому рыцарю, облачился в непрошибаемые доспехи, так что стрела любви никоим образом не может поразить его сердце. Воспользовавшись более развернутым художественным образом, можно сказать, что сейчас этот индивид живет в своем замкнутом мирке, как король в неприступном замке, и, пока ему удастся сохранять беспрекословную власть над этим микрокосмом, он кажется себе пребывающим в полной безопасности; но он отрезан от мира живой натуры и от живых, натуральных чувств. Этот властелин может временами отваживаться на всякие жизненные предприятия, но они будут для него лишь экскурсиями и безопасными эскападами, а отнюдь не подлинными испытаниями, поскольку по первому зову к нему на помощь явится стража. У него нет веры в любовь своих подданных, поскольку предшествующий горький опыт свидетельствует: ему постоянно угрожает измена со стороны самых близких людей. Подобно всем представителям рода человеческого, он испытывает потребность в любви, но наряду с этим убежден, что у него есть ничуть не меньшая, а быть может, даже большая потребность во власти. Ведь для короля впасть в любовь — это почти то же, что упасть с лошади при объезде владений: если такое и случится, он должен как можно быстрее снова вскочить в седло, чтобы сохранить свое властное положение и быть выше всех.
Проведенная аналогия вполне допустима, поскольку в иерархии различных функций личности эго рассматривает себя в качестве короля. Король, разумеется, может сказать: «Я — слуга своего народа», — но в действительности народ служит ему. Так и эго — оно по идее должно служить сердцу, но у большинства индивидов любовь находится на службе у эго — она предназначена для того, чтобы увеличить власть эго и его чувство безопасности. Для многих людей любовь является в такой же мере поиском безопасности, как и поиском удовольствия или радости. До тех пор пока человек переживает смутное время, испытывает туманные потребности, бедствует, не чувствует себя в безопасности или чем-то напуган, его обращение к любви засорено неудовлетворенными оральными или инфантильными желаниями и не является идущим от всего сердца стремлением разделить с другим человеком удовольствие и радость. Впрочем, имеются и такие индивидуумы, которые отказываются от своего эго чрезмерно быстро. Этим людям не дано найти того удовлетворения, которое сулит настоящая любовь, поскольку в данном случае имеет место капитуляция перед другим человеком, а не перед самим собой. Без своего эго человек превращается в ребенка, рассматривающего другого индивида, то есть партнера, как родителя, который может удовлетворить его нужды и который, иными словами, в состоянии дать ему удовлетворение. Такого рода капитуляцию можно обнаружить в ряде религиозных культов и сект, где, как я уже указывал ранее, член секты отказывается от своего эго и от собственного Я в пользу всемогущего и всезнающего лидера или вождя (который, как это очевидно, заменяет собой всем сектантам родителя). Хотя подобная капитуляция позволяет человеку чувствовать себя свободным и радостным, она основывается на отрицании реальной действительности, которая состоит в том, что как раз рядовой сектант является взрослым человеком, а вот руководитель секты — это в эмоциональном смысле ребенок, эго которого чрезмерно раздуто иллюзией всесилия и всезнания. Подобный культ должен неизбежно лопнуть, оставляя после себя всех вовлеченных в него лиц опустошенными и лишенными всяких иллюзий. Такое происходит в браках или любовных союзах, где доминирующим аспектом вступления в связь является потребность получить удовлетворение от другого человека. Подобные взаимоотношения описываются как отношения зависимости или взаимозависимости, поскольку один (или каждый) из партнеров испытывает нужду в другом. Отсюда совсем не следует, что в такого рода взаимоотношениях совершенно отсутствует любовь, но эта любовь носит детский или инфантильный характер.
Страх капитулировать перед любовью берет свое начало в конфликте между эго и сердцем. Мы любим сердцем, но задаем вопросы, ставим под сомнение и осуществляем контроль посредством эго. Наше сердце может сказать: «Я капитулирую», но эго говорит при этом: «Осторожнее, не поддавайся; тебя покинут и ранят». Сердце в качестве органа любви является также и органом получения удовлетворения. Эго же представляет собой орган выживания, что является вполне достойной и законной функцией, но если в нашем поведении доминирующую роль играют эго и выживание, то подлинная капитуляция перед чем угодно становится невозможной. Мы чистосердечно и искренне жаждем такого контакта, который позволит нашей душе воспарить ввысь, заставит наше сердце биться стремительнее и пустит наши ноги в пляс, но эта страстная жажда не находит удовлетворения, поскольку наша душа разбита, наше сердце заперто на замок, а наши ноги безжизненны.
Возбуждение и тепло, которые несет с собой любовь, заставляют тело не просто оттаивать, а едва ли не плавиться. Иногда, если основным компонентом сексуального влечения выступает любовь, удается испытать в нижней части живота абсолютно реальное ощущение жжения, словно от расплавленного металла. Любовь смягчает человека, но быть мягким означает одновременно быть ранимым и уязвимым. Людей, которые не в состоянии смягчиться от любви, называют «жестокосердными», но сердце не может быть жестким, если его предназначение — плавно и мягко перекачивать кровь по всему телу. Жесткость, или ригидность, присуща отвечающей за произвольные движения человека мышечной системе, которая заковывает его тело в броню, подобную доспехам рыцарей в стародавние времена. Эта ригидность не позволяет человеку плакать глубоко и горестно, не позволяет ему отдаться своей печали и, как следствие, служит преградой в том, чтобы капитулировать перед любовью. Поскольку дети умеют горько плакать, они умеют и любить по-настоящему полнокровно. Когда мы оказываемся отрезанными от того ребенка, которым были когда-то, а также от ребенка, продолжающего пребывать в нас, то мы тем самым становимся отрезанными и от способности любить. Но это вовсе не означает, что каждый из нас должен поступать, как ребенок. Капитуляция эго состоит в сдаче тех воздвигнутых внутри него бессознательных и подсознательных оборонительных сооружений, которые блокируют раскрытие человека и обретение им любви. Однако я не верю в наличие такого человека, который абсолютно не способен испытать любовь.
В одной из своих предшествующих книг я описывал клинический случай одного молодого человека, который утверждал, что не знает, в чем состоит любовь. Это был индивид нарциссического типа, который вкладывал, в свое функционирование очень мало чувств. Он отсек себя от собственного тела и действовал исключительно через эго. Его тело было настолько напряженным и скованным, что это не давало чувствам, импульсам и побуждениям возможность выбраться на поверхность и достичь сознания. Однако, хотя для него было весьма трудно капитулировать перед своим телом или перед любовью, это все-таки не было совершенно несбыточным. Пока сердце продолжает биться, любовь в человеке не умерла окончательно. Стремление к любви может быть глубоко зарыто и сильно задавлено, но не может целиком отсутствовать. Этот молодой человек обратился ко мне по настоятельному побуждению со стороны женщины, с которой он состоял в интимных отношениях. Она жаловалась, что ее партнер никогда не выражал никаких чувств. Его же ответ на подобные сетования сводился к тому, что он не знает, в чем состоит любовь, и он спрашивал у меня, является ли любовью то чувство, которое многие люди испытывают по отношению к своим собакам. При этом он утверждал, что в детстве не был предметом каких-либо родительских эмоций, однако подобное заявление было всего лишь защитным маневром, чтобы оправдать свою закрытость и недоступность чувствам, а также скрыть от посторонних собственную рану. Он глубоко схоронил где-то внутри и свое сердце, и свою детскость, но они тем не менее продолжали жить в его бессознательном. Вызволить их из могилы, куда они были зарыты живьем, оказалось весьма непростым делом.
Описанный только что случай относится к разряду крайностей. Большинство людей испытывают хоть какое-то желание любви и в определенной мере способны воспользоваться указанным желанием. Это дает им возможность в некоторой степени почувствовать любовь, однако, поскольку их желание любви носит ограниченный характер, а возникает оно, так сказать, в экспериментальном, пробном порядке, то подобных людей никогда не переполняет восторг и возбуждение любовного томления, несущего с собой радость. Они слишком запуганы, чтобы полностью капитулировать перед любовью и сдаться ей на милость, хотя в большинстве случаев они даже не знают о своем страхе или о связанных с ним ограничениях. Эти люди не осознают наличия в их теле напряжения, которое ограничивает их способность любить. То, что они ощущают, — это на самом деле страстная жажда любви, вовсе не тождественная способности любить. Когда они встречают на своем пути того, кто готов откликнуться на столь пылкое вожделение, то они буквально вешаются на такого человека, ведя себя при этом, словно некий страстный приверженец неординарной религиозной секты. Они чувствуют и искренне верят, что встреченный ими потенциальный партнер хранит у себя ключ к тому, чтобы они получили удовлетворение от жизни. И невзирая на боль или даже унижение, которые могут их постигнуть во взаимоотношениях с этим первым встречным, им очень трудно снова стать свободными. По моему убеждению, в нашей культуре такая схема взаимодействия партнеров является нормальной, поскольку усредненные любовные отношения носят достаточно ненадежный и неопределенный характер. А поскольку эти взаимоотношения не дают удовлетворения и не доставляют обещанную любовью радость, то в конечном итоге они рано или поздно оборачиваются разочарованием и возвращением в исходное, безлюбовное состояние.
Столь страстная жажда любви служит выражением желаний погребенного внутри нас нелюбимого и неудовлетворенного ребенка, который, словно Спящая красавица, ждет принца, чтобы тот пробудил ее к жизни и любви. Сей сказочный принц — это «хороший» родитель, с которым ребенок впервые испытал радость любви, впоследствии оказавшуюся утерянной. Длящийся всю последующую жизнь поиск этой утраченной любви напоминает поиски Шангри-ла в романе современного американского писателя Джеймса Хилтона «Потерянный горизонт». Тот, кто так усердно ищет, как правило, вешается на шею любому человеку, который в некоторых аспектах напоминает того самого «хорошего» родителя, но одновременно воплощает в себе и многие свойства «плохого» родителя, отвергавшего или обижавшего своего ребенка. Но человек не может добиться удовлетворения с помощью отступления и возврата назад в надежде, что это может помочь ему установить связь со своим прошлым и с ребенком, спрятанным где-то внутри себя. После того как этот ребенок будет разбужен и обретет свободу, его необходимо целиком интегрировать во взрослую жизнь указанного индивида.
Для большинства людей проблема состоит не в том, любят они или не любят, а способны ли они любить всем своим существом. Подобные ожидания были бы чрезмерными в такой культуре, как наша, поскольку она трактует капитуляцию перед собственным телом как признак слабости. Попытка капитулировать перед любовью всего одной половинкой сердца неизбежно ведет человека к поражению, но, вместо того чтобы распознать собственную половинчатость как истинную причину постигшей его неудачи, он возлагает всю вину на своего партнера в любви. Другое дело, что и этот партнер, скорее всего, тоже вложил в любовь всего лишь половину своего сердца — за что он, разумеется, опять-таки будет винить не себя, а противоположную сторону. К глубокому сожалению, не существует способа сделать так, чтобы подобные взаимоотношения давали на выходе радость, которую ищет каждый из партнеров. Подлинный расцвет любых отношений возможен лишь тогда, когда оба вовлеченных человека привносят в них чувство радости. Попытка отыскать радость через посредство кого-то другого никогда не срабатывает, невзирая на все многочисленные песни «про любовь», которые культивируют и продвигают подобную «розовую» мечту. Любовь — это нечто совместное, а не дарованное. Любящий полностью делится собой с любимым человеком. Это означает, что в любви делятся не только радостью, но и печалью. Поскольку разделенное с кем-то удовольствие становится двойным удовольствием, то и делясь с другим человеком радостью, мы усиливаем это чувство, которое в сексуальном акте может достигнуть высот экстаза. Если же делятся печалью, то боль наполовину ослабевает. Однако радость, которой человек мог бы поделиться, берет свое начало в капитуляции перед собственным телом, а не в капитуляции перед другим человеком.
Подлинная влюбленность, равно как и ощущение радости капитуляции перед любовью, носит у людей временный характер. Их не удается удержать навсегда, поскольку зачастую случившееся было в большей степени удовлетворением насущной потребности, нежели глубокой любовью; но это не объясняет того факта, что сам влюбленный воспринимает все произошедшее как подлинную страсть. Мое объяснение заключается в том, что во влюбленности имеется регрессивный компонент, который берет свое начало в детстве данного человека, когда всякая любовь означала полную отдачу. Такой человек заново испытывает любовь, которую он когда-то питал к матери или к отцу, но, поступая подобным образом, он подвергает некоторую часть своей личности регрессу, вновь в чем-то становясь ребенком. Эта сторона его личности пытается отыскать ту поддержку и поощрение, в которых он нуждался в давно минувшие времена. Таким образом, хотя его чувство любви является совершенно подлинным, истоки этого чувства лежат не в капитуляции перед собственным телом и естеством, а в отказе от позиции взрослого человека, то есть такого индивида, который прочно стоит на собственных ногах, не пользуется ничьей поддержкой и несет единоличную ответственность за себя и за свое хорошее самочувствие.
Отлично иллюстрирует указанную проблему клинический случай Дианы — привлекательной сорокалетней женщины, которая всегда была готова отдать всю себя любви и возложить на себя заботу о любимом мужчине. В ответ она ожидала, что ее избранник позаботится о ней. И дело заключалось совсем не в том, что Диана была слабой, беспомощной или некомпетентной. У нее было крепкое, хорошо сложенное тело, она отличалась умом и получила хорошее образование, причем в прошлом успешно содержала себя; однако эта внешне полноценная женщина не была в должной мере привязана к собственному телу или естеству.
Когда она впервые обратилась ко мне как к терапевту, это произошло потому, что она была замужем за мужланом, который злоупотреблял ею физически и которого она попросту боялась. С помощью упражнений, описанных в главе 4, она развила в себе лучшее ощущение собственного Я и дошла до такой точки, когда уже была в состоянии противостоять мужу и в конечном итоге оставить его. Таким образом, первая фаза ее терапии завершилась на этой ноте. Вернулась она ко мне года через четыре, поскольку связала свою судьбу с другим мужчиной, который, хотя и угнетал ее физически в меньшей степени, чем ее экс-муж, тем не менее относился к ней плохо. В промежутке между этими двумя союзами она жила одна, сменила несколько мест работы — причем ни одно из них не было в достаточной мере надежным и не оплачивалось выше, нежели суммой, которая давала лишь необходимые средства к существованию, — и имела несколько не очень продолжительных любовных интрижек. Вскоре после того, как у нее завязался роман с ее новым мужчиной, тот открыл собственное дело и она перешла работать к нему. Тот был постарше, уже был до этого женат и имел двух взрослых и самостоятельных детей. У Дианы возникли определенные трудности в отношениях с дочерью своего нового поклонника, которая не приняла ее — чего вполне следовало ожидать, поскольку она смотрела на Диану как на соперницу. Сложившаяся ситуация явилась повторением того, что ей довелось пережить в детстве, когда собственная мать тоже воспринимала ее в качестве конкурентки. В обоих случаях она не получала поддержки от мужчины — от своего отца в детстве, равно как и от любовника сейчас. Еще раз Диане пришлось ощутить себя неудачницей, несмотря на ее чувство любви к этому мужчине и искренние усилия помочь ему в работе и жизни.
Что-то было не в порядке в самой личности Дианы, что-то не позволяло сбыться ее глубочайшему желанию — найти в любви удовлетворение и радость. Она не жаловалась на свою участь, а только выражала свою печаль из-за того, что у нее не было детей. В процессе терапии Диана совершала все возможное, чтобы стать более эффективным человеком. Она выполняла дыхательные упражнения, лежа навзничь на биоэнергетическом табурете, делала упражнения на заземление и на проявление протеста с помощью пинающих движений и одновременно выражала словесным образом гнев по адресу своего нынешнего спутника за то, как он к ней относился. Однако, хотя все эти действия позволяли ей чувствовать себя лучше, поскольку она обрела способность в большей мере выражать себя, тем не менее разнообразные усилия Дианы не вносили сколько-нибудь радикальных изменений в ее личность. Она была зафиксирована на попытках «как следует справиться с этим» (терапией, работой, любовью, жизнью), и ее упорность и старательность были основной причиной того, почему у нее ничего не получалось. На самом деле ей требовалось нечто прямо противоположное. Диана должна была смириться со своей неудачей, сдаться, прийти в такое состояние, чтобы вообще отказаться от всяких новых стараний. Кроме того, ей необходимо было понять, как и почему она зафиксировалась на этих постоянных стараниях. Человеку не следует слишком стараться выстроить свою жизнь, свою любовь или свою работу. Это не поддается никаким стараниям и выходит за их рамки. Диана нуждалась в том, чтобы выплакаться, выразить свою опечаленность в связи с постигшей ее житейской неудачей и свое отчаяние из-за невозможности хоть когда-нибудь достичь удовлетворенности в любви. Все ее старания были всего лишь уловкой, чтобы отрицать свое отчаяние, а результатом являлась еще более прочная фиксация на нем. Ей требовалось также понять, почему и как в ее личности развилась подобная динамика. Из своей многолетней практики я усвоил, что нельзя полагаться на способность пациента самостоятельно прийти к такому пониманию. Характерологическая установка, сложившаяся у пациента, выполняет в его жизни несколько важных функций. В частности, она, как я уже Отмечал ранее, является его персональным средством выживания; она служит также для того, чтобы придать его жизни смысл и надежду. Упомянутые могущественные силы питают решимость пациента «заставить все это работать», сделать так, чтобы его надежды сбылись. Поскольку никто и никогда не согласится с тем, что его надежды носят нереалистический характер и что смысл, который он приписывал своей жизни, иллюзорен, то он будет продолжать насильно «продавливать» прежний подход к жизни, невзирая на продолжающееся разочарование, которое, как представляется, только дополнительно подкрепляет его решимость. Я убежден, что именно терапевт несет ответственность за то, чтобы напрямую столкнуть пациента с подлинной жизненной ролью той установки, которой он придерживается. Разумеется, это следует делать со всей полнотой сочувствия и симпатии по отношению к пациенту, которому нужно помочь обрести понимание реальной действительности.
Тело Дианы говорило мне о том, что она вовсе не относилась к числу заброшенных детей. Эта женщина была телесно развитой и сильной, а это свидетельствовало о том, что в ранние детские годы о ней должным образом заботились и правильно кормили. Ее проблемы брали свое начало несколько позже — в возрасте от трех до шести лет, — когда она стала осознавать свою сексуальность и независимость. Как это обычно бывает с девочкой, ее первые сексуальные чувства были сфокусированы на отце. В случае мальчика они фокусируются на матери. Девочка любит своего отца, а мальчик — свою мать от всей полноты сердца и со всей интенсивностью, на которую способно юное создание. Хотя в подобной любви присутствуют сексуальные обертоны, она невинна, поскольку в детском уме отсутствуют знания о половом акте. Полностью капитулируя перед восторгом любви к родителю противоположного пола, ребенок ощущает радость, которая придает смысл его жизни.
К сожалению, это невинное состояние длится не так уж долго, и радость любви пропадает. Родители оказываются вовлеченными в чувства ребенка, реагируя на своих детей с взрослым осознанием сексуальности, которое отнюдь не является невинным. Вообще говоря, родитель противоположного пола реагирует чересчур положительно, в то время как родитель того же самого пола, что и ребенок, реагирует отрицательно. Отец реагирует на любовь своей маленькой дочурки не только как отец, но и как мужчина. Его недремлющему эго льстит восхищение со стороны юной леди, а его тело возбуждено исходящим от нее теплом и живостью. Поскольку мать девочки не всегда вызывает у отца семейства такую же реакцию, мамаша начинает ревновать и смотреть на совсем еще крошечную девочку как на свою соперницу. Подобная ревность может быть настолько свирепой, что ребенок напуган самим фактом ее существования. В попытке самозащиты дочке порой хочется погубить мать, но она чувствует себя бессильной. Ее потенциальным защитником мог бы выступить отец, но вряд ли тот отважится противостоять гневу матери, которая осознает его эмоциональную вовлеченность в складывающийся треугольник. Отцовская неспособность защитить дочь превращает ее чувства в нечто беспомощное, а саму ее — в жертву. Чтобы выжить, она должна отсечь свои сексуальные чувства, отказаться от взаимоотношений с отцом и подчиниться матери. Диане пришлось пройти через все это.
Положение, складывающееся с мальчиком, в принципе ничем не отличается от только что изложенного. Он попадает в ловушку эдиповой ситуации, и отец рассматривает его как соперника. Если мальчуган полностью капитулирует перед своей любовью к матери, то рискует подпасть под ее контроль и превратиться в маменькиного сыночка, что приведет в итоге к его полному отчуждению от отца. С другой стороны, отвергнуть мать чревато риском столкнуться с ее враждебностью и потерей той любви и поддержки, в которых он пока еще нуждается. Если сынишка трактуется отцом как соперник, то он становится уязвимым для вытекающей отсюда отцовской ревности и гнева. Мальчик начинает бояться отца, поскольку ощущает, что состязаться с ним означает напрашиваться на проявления его враждебности; в то же время уход от такого соперничества означает потерю материнской любви. Сексуальный интерес с ее стороны льстит зарождающемуся эго мальчика и возбуждает его юное тело, так что подобному интересу очень трудно сопротивляться. Однако поддаться заманчивому соблазну и капитулировать перед своим восторгом и возбуждением означает в конечном итоге прийти к сексуальным отношениям с собственной матерью, что одновременно и очень пугает, и очень опасно. Так случилось с Эдипом, который, будучи в неведении по поводу того, кем он является на самом деле, убил родного отца и женился на матери. Его судьба оказалась трагической. Во избежание подобной опасности мальчик должен напрочь отсечь имеющиеся у него сексуальные чувства по отношению к собственной матери, результатом чего становится его психологическая кастрация.
Тело Дианы наглядно показывало последствия эдиповой ситуации, сложившейся в ее детстве. Хотя это тело было крепким и она обладала хорошим сложением, нижняя часть ее фигуры, от бедер и вплоть до стоп, не была как следует заряжена. Хотя ее ноги пульсировали, когда она находилась в позе заземления, эта пульсация не достигала таза, который продолжал оставаться очень напряженным и ригидным. Волны, связанные с дыханием, не проникали у Дианы глубоко в живот. У меня не было никаких сомнений в том, что она боится капитулировать перед своей сексуальностью. Указанный страх находил также проявление и в напряженности грудной клетки, что сдерживало ее дыхание, а также ограничивало сердечные чувства. Лицо у нее было моложавым, порой на нем пребывало почти детское выражение, которое не отвечало ее возрасту. Диана боялась быть целиком и во всем женщиной.
Другое дело, что во всех ее стараниях имелся сильный элемент желания понравиться. Она хотела понравиться мне, точно так же как хотела произвести впечатление и на всех тех мужчин, с которыми ей доводилось иметь дело. Одновременно они были для нее еще и персонажами, напоминающими отца, поскольку буквально все мужчины Дианы были старше нее по меньшей мере на пятнадцать лет. Ей нужно было по-прежнему нравиться другим, выступая в привычной — еще с детстких времен — роли «папочкиной дочурки». Ее тайная надежда состояла в том, что в этой роли она вновь обретет те любовь и радость, которые в бытность маленькой девочкой ей довелось изведать в отношениях с отцом. Однако эта же самая роль препятствовала тому, чтобы ей найти полное удовлетворение как женщине.
Диана прекрасно помнила удовольствие и радость, которые она испытывала в общении с отцом. «Каждый вечер он читал мне, пока я не засыпала. Его чтение длилось подолгу. Мне кажется, оно занимало не меньше часа. Я любила слушать его. Закончив чтение, он играл со мной в ладушки, после чего я поворачивалась к стенке и погружалась в сон». Именно отец познакомил ее с литературой, и она с приятными чувствами вспоминает долгие совместные прогулки, во время которых он делился с ней своими мыслями.
Когда я спросил у нее об отношениях с первым мужем, который, как вы помните, постоянно обижал ее, она ответила: «Я любила слушать его разговоры. Он был человеком блестящим». Секс с ним был, по ее словам, самым лучшим из всего, что она знала тогда и потом. Поскольку Диана любила его, невзирая на физические унижения, которые он ей причинял, я стал более углубленно выяснять у нее характер взаимоотношений с отцом, и она поведала мне об одном воспоминании, которое никогда не покидало ее: «Помнится, когда мне было годика три с половиной или четыре, я лежала в постели. Все чувства во мне были открыты и полны радости. Подобные чувства не были для меня новы. И вдруг я вспомнила, как около моей кроватки однажды стоял отец. Я помню его руку, ударившую меня, но мне показалось, что он не хотел этого сделать. Не знаю, почему и за что он меня ударил. Я была так счастлива видеть его. И удар оказался для меня очень большим шоком. Я в тот момент была сбита с толку, и с того времени я сбита с толку навсегда. Я почувствовала себя подставленной кем-то, и теперь люди всегда так со мной поступают. Мне нужно всегда быть начеку, но я совсем не хочу быть начеку. Я не знаю, как защитить себя».
Воспоминание об ударе, беспричинно нанесенном ей отцом и воспринятом ею как измена и предательство, волновало Диану еще с тех времен, когда она была совсем маленькой. Она никогда не смогла освободиться от этого воспоминания, поскольку не была в состоянии выразить свой гнев против отца за то, что он побил ее. Во время терапевтического сеанса я посоветовал ей лупить по кровати теннисной ракеткой, чтобы хоть частично выразить подавленный в детстве гнев. Поначалу я подумал, что она сказала об испытываемом ею гневе только для того, чтобы сделать мне приятное. Ведь когда она пыталась мысленно ударять отца, то испытывала трудности с выражением гнева по отношению к нему. Впоследствии она согласилась с тем, что у нее действительно были проблемы при выражении гнева, направленного против отца. Согласилась она и с тем, что в ней издавна жил такой страх: если она станет сердиться, а тем более гневаться на отца, то он перестанет ее любить. Поскольку отец Дианы уже несколько лет как умер, то это означало лишь одно: все истекшее время она была привязана к иллюзии, что отец по-прежнему любит ее.
Единственное, чем она извиняла и оправдывала отцовскую атаку, была убежденность в том, что его спровоцировала и даже вынудила мать. Он разрывался между двумя своими женщинами. «Его чуть ли не маниакальная привязанность ко мне вызывала в ней сильнейшую ревность, и отцу приходилось выбирать». Позднее Диана впервые поняла, что отцовская привязанность к ней носила сексуальный характер: «Он относился ко мне слишком горячо». Но это ничуть не уменьшило любовь Дианы к отцу. Его сексуальный интерес воспламенял ее до уровня радостной страсти, и именно по этой причине тот период детства по сей день видится ей чем-то идиллическим.
Противоположная сторона — ее взаимоотношения с матерью — была сущим адом. В детстве Диане по ночам часто снились кошмары. Когда она пробуждалась, мать обычно лупила ее деревянной ложкой. Диана описывала свою мать как женщину с неправдоподобной, прямо-таки стальной волей, которую невозможно было сломить. «Она хлестала чем попало мою сестру, очаровательную красавицу, когда та на высоких каблучках кружила по дому в танце с чудесно развевающимися волосами и изящно накрашенным ротиком. Для моей матери это было слишком уж сексуально. Она колотила сестру деревянной ложкой и приговаривала, что та должна сменить свои туалеты и замашки, иначе она забьет ее до смерти. Сегодня моя сестра весит больше ста десяти килограммов, у нее страдает речь и она совершенно оторвана от действительности». Диана была в ужасе от своей матери, внешне полностью подчиняясь ей, но внутренне бунтуя. Она как-то заметила: «Я всегда чувствовала себя как картина Пикассо — расколотой надвое по самой середине». Когда Диане становилось совсем невтерпеж, ее защитницей выступала бабушка-гречанка — мать ее матери, — которую она считала своим лучшим другом.