ИСТОКИ ИНСТИТУЦИОНАЛИЗМА

Институциональная экономическая теория расширяет микроэкономический анализ, вовлекая в него факторы, которые не учитываются классической микроэкономической теорией. К таковым относятся факторы неполноты информации, недоопределенности прав собственности, факторы неопределенности (ожидания) и, наконец, факторы неких коллективных действий в ситуации коллективного выбора, которые отличаются от действий в ситуации индивидуального выбора, рассматриваемых традиционной микроэкономикой.
Надо сказать, институциональный анализ зародился достаточно давно, но только лет 20 назад началось его вхождение в mainstream (в основное течение) экономической мысли. До этого институционализм существовал как течение, оппозиционное классической экономической теории, как течение, сосредоточивающееся скорее на критике этой теории и на формулировках того, что бы имело смысл сделать, нежели на позитивном исследовании. Сказанное относится к таким известным фигурам послевоенной экономической мысли, как Джон Кеннет Гэлбрейт (John Kenneth Galbraith), Гуннар Карл Мюрдаль (Gunnar Karl Myrdal), Карл Полани (Karl Polanyi), Кларенс Эдвин Айрес (Clarence Adwin Ayres). А классическими фигурами институционализма в США были Торстайн Веблен (Thorstein Veblen), автор знаменитой “Теории праздного класса” (“Theory of Leisure Class”), и Джон Р. Коммонс (John R. Commons). Труды последнего мы обязательно будем изучать, потому что он, классический представитель раннего институционализма, заложил некоторые основы и институционализма современного. Чтобы разобраться в перспективах институционального подхода, понять его возможности, нужно начать с почвы, т.е. рассмотреть историческую логику его возникновения.
Классическая экономическая теория вылупилась из теории экономической политики лишь в конце XVIII в., что связано с фигурой Адама Смита (Adam Smith). Тогда сформировалась смитовско-рикардианская теория, базировавшаяся на нескольких принципах натуральной философии.
Первый принцип классического экономического анализа - принцип естественности, естественного поведения. Естественное поведение в XVIII в. противополагалось поведению условному, стесненному различными феодальными регламентами. Фактически это была идея свободы. Естественное поведение представляло поведение индивида самого по себе. Позднее Эйген фон Бем-Баверк (Eugen von Böhm-Bawerk), работавший в рамках этой же традиции, предложил начинать экономическую традицию с Робинзона, который оказался на необитаемом острове в полном одиночестве, совершенно голый и не скованный никакими условностями. Это и было естественное поведение, не ограниченное ничем.
Одной из предпосылок естественного поведения является принцип рациональности, который предполагает, что человек способен выбрать цели и последовательно добиваться их выполнения. Разумеется, есть иррационально ведущие себя индивиды, есть просто дураки, но принцип естественного поведения предполагал, что люди в массе своей ведут себя рационально (этим они отличаются от животных) и могут абстрагироваться от любых иррациональных действий.
Другой предпосылкой естественного поведения является принцип эгоизма (или индивидуализма). Данный принцип предполагает, что человек добивается своих и только своих целей, что все его экономическое поведение базируется на стремлении удовлетворить свои собственные потребности. Это не значит, как многие критики этого подхода говорили, что человек готов будет продать свою бабушку, если ему это окажется выгодно. Как правило, человеку выгодно все-таки бабушку иметь - он от нее получает массу душевного тепла, заботу и пр., и пр. Сам по себе принцип эгоизма ничего плохого не представляет, утрировать его не надо. Это просто-напросто характеристика поведения человека, исходящего из собственных, а не навязанных ему извне интересов.
Натуральное поведение лежит в основе всей классической политической экономии. Так его понимали Адам Смит (Adam Smith), Давид Рикардо (David Ricardo), Джон Стюарт Милль (John Stuart Mill) да и, в конечном счете, авторы, положившее начало маржиналистской революции. Среди последних стоит упомянуть австрийцев Карла Менгера (Karl Menger) и его последователей; представителей Лозаннской школы, самым ярким из которых был Леон Вальрас (Leon Walras); англичанина Вильяма Стэнли Джевонса (William Stanley Jevons) и многих других. Все они восприняли теорию естественного поведения человека естественного, которую часто еще называют homo-economics.
Второй принцип классического экономического анализа - правило невидимой руки рынка, впервые сформулированное Адамом Смитом. Оно предполагало, что при отсутствии внешнего вторжения в экономические отношения, будучи предоставленными сами себе, люди автоматически достигают в своих отношениях обмена некого состояния, которое максимизирует общественное богатство. Иными словами, свободно действующие, неограниченные, естественные индивиды автоматически достигают путем отношений обмена состояния, в котором максимизируется общественная польза. Да, слабый получает меньше, сильный - больше, но в конце концов этот сильный сделает больше для приращения общественного богатства, чем слабый - вот логика правила невидимой руки рынка.
В оппозиции к классической экономической теории до 70-ых гг. XIX в. находились социализм, рикардианский социализм и марксизм. Фактически тогдашняя экономическая теория была сосредоточена вокруг распределения, и марксизм оспаривал принцип распределения, а также, что очень важно, методологический индивидуализм. Очевидным вкладом марксизма в экономическую теорию является теория форм собственности, принцип экономического принуждения и историзм (теория способов производства).
Теория форм собственности. Эта теория предполагала, что распределение средств производства и экономической силы не регулируется естественными механизмами. Оно зависит от того, кто контролирует решающие в данный момент средства производства, т.е. наиболее редкие ресурсы, если говорить языком современной экономической теории. При рабовладельческом строе, когда людей было мало, таковым ресурсом были рабы; при феодализме - земля; при капитализме - условно говоря, станки, т.е. овеществленный капитал. А доживи марксизм в классическом виде до наших дней, это были бы информационные ресурсы и, возможно, природные ресурсы (такие теории тоже есть, ибо природные ресурсы становятся все более и более ограниченными).
Теория форм собственности противополагалась теории естественного порядка. Марксизм настаивал, что у нас есть как бы формы равновесия, которые зависят от распределения собственности между членами общества. В противовес этому классическая экономическая теория утверждала, что распределение собственности совершенно не важно; что если, скажем, будут сняты феодальные ограничения, то установится естественный порядок, возникнет режим свободной конкуренции, и в этом режиме будет достигнут максимум общественного благосостояния. “Нет, - возражали марксисты, - не будет достигнут. Поскольку средства производства монополизированы определенной группой, равновесие ведет к оптимизации интересов не всего общества, а только этой группы. Это теория господствующего класса”.
Принцип экономического принуждения. Классическая политэкономия (Адам Смит, Давид Рикардо и Джон Стюарт Милль) рассматривает нормальную, или естественную экономику, как мир без принуждения, как мир чисто добровольных сделок. Согласно классической политэкономии, если человека кто-то принуждает идти работать, то это не экономика, а внешнее государственное вмешательство в нее. “А если человека долг принуждает работать, - говорит Карл Маркс, - это свободная игра рыночных сил”? Маркс (Karl Marx) впервые говорит о явлении экономического принуждения, как характерном для капитализма. До него политэкономия рассматривала “принуждение”, только как чисто насильственное (принуждение путем грубой силы). Для Маркса эти виды принуждения практически одинаковы, потому что ведут к одному результату: слабая часть общества, не располагающая дефицитными ресурсами, идет работать в пользу той части общества, которая оными ресурсами располагает.
Историзм. Маркс говорит, что у нас нет определенного естественного экономического порядка, что каждая эпоха, каждый уровень производительных сил задает свой тип оптимизации экономических отношений, свой тип принуждения к труду большинства на пользу меньшинства и свой тип мобилизации экономических ресурсов. Поэтому, согласно Марксу, есть способы производства: первобытнообщинный, рабовладельческий, феодальный, капиталистический и, наконец, коммунистический.
Такова характеристика марксизма. Фактически Маркс был первым институционалистом, потому что то, о чем он говорил, есть теория институтов, теория тех обязательных форм поведения, в которых институциализируются экономические процессы. Но марксизм противополагал себя буржуазной экономической науке, он не был встроен в нее. И он не стал ей альтернативой в широком историческом аспекте. Почему так произошло?
Чтобы ответить на этот вопрос, сначала необходимо понять, зачем вообще экономическая наука требуется обществу. Зачем она самим экономистам, понятно - они таким образом зарабатывают деньги и удовлетворяют свои собственные интересы. А зачем она обществу? Суть экономической науки, ее общественная функция - прогностическая. От экономической науки общество ждет не объяснений, а прогноза. Ведь можно замечательно объяснить, почему тете Клаве на голову упал кирпич: потому что она проходила близко к стене; потому что старший кровельщик Петя его там оставил, ибо был пьян, или его дома обругала жена, и он о своем думал; и т.д. Можно выстроить детальную теорию после того, как этот кирпич ей на голову упадет. Но задача науки состоит в том, чтобы кирпич ей на голову не упал, чтобы это место тетя Клава обошла.
Итак, внешняя задача экономической науки в каждый момент времени - задача прогноза. От экономистов окружающие ждут прогноза. Внутренняя же аналитическая задача экономической науки - достижение цельности объяснения мира. Но это задача для экономистов, а не для окружающих.
Посмотрим, как развивалась экономическая наука.
Какой прогноз и кому требовался от классической политэкономии (от Адама Смита)? В XVIII-XIX вв. шла борьба между людьми, благосостояние которых основывалось на их собственной предпринимательской инициативе, собственном труде, и людьми, которые имели наследственные привилегии: титулы, поместья и пр. Это была борьба активной части общества против тех, кто просто паразитировал на привилегиях (подобно нашим олигархам, которые своим благосостоянием обязаны унаследованным привилегиям). И этой активной части общества - а именно она и оплачивала экономическую науку - был нужен прогноз, соответствующий ее социальным интересам. Классическая политэкономия прогнозировала, что свободный, естественный, неограниченный рынок даст большее экономическое благосостояние, нежели рынок, зарегулированный феодально.
Как с этим прогнозом соотносился марксизм? Какой прогноз и кому он давал? Марксизм был теорией угнетенного класса, класса, подавленного в данных условиях. Он интересовался лишь одним вопросом: когда все это кончится? Т.е. конечен ли строй, в котором наемные работники занимают подчиненное положение, или этот строй бесконечен? С помощью теории способов производства марксизм отвечает: “Этот строй конечен”. В какой-то степени данный прогноз исторически оправдался, хотя и не так, как полагал Маркс.
Следующая стадия развития экономической науки - маржиналистская революция, которая происходит в 70-90-ые гг. XIX в. Чем маржинализм дополнил принципы исходной рикардианской экономической теории - принцип естественного поведения, т.е. рациональности и индивидуализма, и принцип невидимой руки рынка? Неоклассическая экономическая теория уточнила положения классиков политэкономии, создав модели совершенной конкуренции и экономического равновесия. Нельзя сказать, что в теориях Адама Смита, Давида Рикардо или Джона Стюарта Милля не было предпосылок совершенной конкуренции, т.е. конкуренции без каких-либо помех, и экономического равновесия. Однако подход классиков был чисто умозрительный, тогда как неоклассики сформулировали эти предпосылки более строго, что позволило использовать математический аппарат и перейти к расчетам. С целью дать конкретный прогноз (в отличие от абстрактного прогноза классиков) неоклассики пошли на создание более жестких формальных моделей, для чего уже не имплицитно, а совершенно гласно отсекли целый ряд экономических явлений, посчитав их внешними по отношению к экономической теории. К ним неоклассики отнесли такие динамические явления, как рост населения, технический прогресс. Кроме того, они не стали рассматривать явления, связанные с течением времени (смена поколений, амортизация фондов). Наконец, они не учитывали правовые установления, господствующие в экономике.
Ограничив таким образом область исследований чистым рынком, маржиналисты добились большей строгости модели и впервые достигли ее считаемости. Они довольствовались описанием взаимодействия нескольких непрерывных переменных и объяснением небольших маргинальных изменений этих переменных (отсюда само название “маржинализм”). Все прочие факторы в теории рынков маржиналисты не рассматривали. Это очень значительное ограничение в сравнении со Смитом или Рикардо, которые все-таки писали об экономическом росте, о сравнении разных экономических систем, об экономической культуре и о многом другом. Но именно оно позволило экономической науке конца XIX - начала XX вв., которая резюмировалась в принципах Альфреда Маршалла (Alfred Marshall), стать считаемой и давать необходимый прогноз. А какой прогноз и кому требовался в это время?
Тогда рыночные силы более или менее победили везде. И конкретным людям, которые были готовы в той или иной форме - путем ли налогов, путем ли спонсорских взносов, путем ли прямого найма - заказать работу экономистам, уже не надо было доказывать окружающим с помощью экономической науки (они уже за это заплатили раньше), что капитализм лучше. Этим людям нужны были конкретные экономические расчеты для своих собственных компаний. Например, теория цены дает мне, фермеру, реальный инструментарий для расчета экономического поведения моей фермы в условиях рыночного хозяйства. Она позволяет определить, какой будет равновесная цена в будущем на хлопок при данных параметрах спроса на рынке хлопка, при данной силе конкуренции. Исходя из этого я могу решить, много или мало хлопка мне нужно покупать в данных условиях.
Конечно, такой расчет возможен лишь на конкретном рынке. Теория цены была ограничена. Она не принимала во внимание форс-мажорные обстоятельства, которые могли возникнуть вследствие смены идеологии (скажем, неожиданно захваченные некой религиозной идеей люди перестали покупать хлопок и начали носить одежду из льна) или вследствие технического прогресса (скажем, цена на производимый товар могла быть снижена из-за появления какого-то усовершенствования либо каких-то субститутов - например, резиновых изделий вместо просмоленных тканей). Однако это была первая теория, которая позволяла делать не некий качественный идеологизированный прогноз, а абсолютно конкретный прогноз для конкретного хозяйственного агента. И в этом величие маржинализма. В то же время он отсек, причем отсек эксплицитно, целый ряд факторов, которые оказывали огромное воздействие на экономическую жизнь. Естественно, эти факторы были заметны как членам академического сообщества, так и людям, стоящим вне науки, но испытывающим потребность в ней. И с момента маржиналистской революции началось движение, которое можно назвать институционализмом.
Институционализм не отстаивал интересы подавленного класса, как марксизм. Он развивался внутри самого западного академического сообщества. Первым институционалистом стал Торстайн Веблен. В своих работах он прежде всего начинает критиковать принцип рационализма - принцип, лежащий в основе классической экономической теории. Веблен показывает, что в экономике существуют массовые движения, которые не могут быть объяснены рационально. В частности, это т.н. “наведенное потребление”, когда люди начинают тратить огромные деньги на совершенно бессмысленные вещи, следуя определенному примеру, какой-то моде. “Они поступают нерационально, - говорит Веблен. - Посмотрите, это массовое явление. Люди в массовом порядке не носят совершенно добротных костюмов, которые они купили два года назад. Вместо того, чтобы вкладывать деньги в какие-то securities, funds, они идут и покупают еще один костюм, так как в этом сезоне почему-то моден костюм с широкими лацканами. Где же здесь рациональное поведение? Люди среднего достатка при более разумном поведении, если бы они не делали глупостей в течение своей жизни, могли бы построить дом, а они живут в наемной квартире. Зачем они так делают? Ведь это нерациональное экономическое поведение”!
Веблен предлагает следующую модель. Он говорит, что в экономическом поведении господствует стадное чувство, т.н. гонка за лидером. Он вводит понятие “демонстративное потребление” и утверждает, что чем богаче человек, тем больше у него чисто демонстративное потребление. Люди, по мнению Веблена, производят значительное количество затрат просто потому, что кто-то их уже произвел. Они хотят дотянуться от страты, в которой, скажем, нет автомобиля, до страты, в которой автомобиль есть. Они предпочитают не расширять свой бизнес, но купить автомобиль (или яхту, или что-то еще). Такое поведение Веблен считает нерациональным. Он критикует экономическую науку, но, как экономист, фактически ничего не может предложить взамен. Он лишь предлагает изучать эти движения, объясняя их принципом следования чужому примеру.
Однако изучением механизмов стадного потребления занимается социология, а не экономика. Кстати, Карл Маркс унаследован наукой социологией. В социологии есть мощные пласты, прямо основывающиеся на Марксе, как, например, теория конфликта Георга Зиммеля (George G. Simmel), теория принуждения. Но социология не занимается изучением оптимального распределения ресурсов, в то время как при экономическом подходе необходимо каждый раз возвращаться к идее оптимального распределения ресурсов и именно с этих позиций оценивать каждую новую теорию, будь то марксизм, или возникшая следом “новая историческая школа”, которая занималась эмпирическим изучением фактов, или появившийся затем Веблен. Все они критиковали классическую экономическую теорию, и тем не менее их критика не воспринималась экономическим сообществом, которое было способно воспринять критику конкретных постулатов, но по-прежнему считало самой важной своей задачей прогнозирование развития в будущем, а прогноз этот должен был состоять в оптимальном распределении ресурсов. Именно так экономическое сообщество представляло себе главный социальный заказ. В результате, критика классической политэкономии марксистами, а потом и ранними институционалистами усваивалась, в основном, социальными науками - социологией и социальной историей, - а не экономической наукой.
По-другому стала развиваться экономическая наука с 30-40-ых гг. XX в., и в этом прежде всего заслуга двух исследователей - Джона Р. Коммонса (John R. Commons) и Рональда Коуза (Ronald Coase). Работы Коммонса были написаны в 20-30-ых гг., он тогда был очень известен, потом его прочно забыли. Работы Коуза появились во второй половине 30-ых гг., он абсолютно никому не был известен, а много позже (в 1991 г.) по совокупности работ получил Нобелевскую премию. Критика неоклассической теории, с которой выступили оба исследователя, существенно дополняла саму эту теорию и уже могла быть воспринята экономическим сообществом. Коммонс и Коуз зафиксировали некоторую неполноту предпосылок неоклассической экономической теории, которая оказывала определяющее воздействие на сам прогноз, так модифицируя его, что он становился неоперациональным. С целью компенсировать эту неполноту они предложили учитывать при анализе факторы неполноты информации, ожиданий и влияния коллективных действий и институтов.
Фактор неполноты информации. Как известно, гипотеза совершенного рынка состоит в том, что каждый человек обладает полной информацией обо всех игроках, действующих на данном рынке. Совершенно очевидно, что на сколько-нибудь сложном рынке - а любой представимый реальный рынок уже сложный - эта гипотеза не работает. Мы должны заместить ее гипотезой неполноты (несовершенства) информации. Одни знают больше других, и они выигрывают; другие - меньше, и они проигрывают, их обманывают. Не работает и модель экономического равновесия, построенная на гипотезе полноты информации. Ведь для прогноза нам нужно не статическое, а динамическое экономическое равновесие. Нам нужно показать, какое равновесие будет через неделю, через месяц, через пять лет. И такого рода равновесие явно предполагает, что люди начинают оценивать не сегодняшнее, а ожидаемое состояние дел.
Фактор ожидания. Заметим, что наряду с Коммонсом и Коузом в 30-ые гг. ожиданиями занимался Джон Мейнард Кейнс (John Maynard Keynes). Основной вклад этих ученых состоит в том, что они начали формировать теоретические основы экономики ожиданий. Очевидно, что люди совершают экономически целесообразные действия, исходя, во-первых, из неполной информации и, во-вторых, из неких ожиданий действий других в отношении себя. Что такое “ожидания”?
Классический пример влияния ожиданий, с которым мы сейчас регулярно сталкиваемся, - фьючерсы: людей интересует, каков будет курс рубля в отношении доллара к определенному моменту времени, и на разнице курса они активно играют. Это чистые ожидания, не связанные ни с каким перемещением материальных объектов. С ожиданиями связано вообще любое экономическое действие. Обратимся к ситуации конца августа - сентября с.г. на нашем валютном рынке. Почему доллар стал стоить 15 и даже 20 рублей и до сих пор1 держится где-то на 15, хотя по товарной массе, по золотовалютным резервам (как ни считай!) он должен стоить от 9 до 12 рублей? Почему люди его покупают за такую цену? Они действуют иррационально? Нет, они действуют, исходя из определенных ожиданий. Механизм этих ожиданий базируется на том, что люди не располагают всей полнотой информации, что ведет к панике. Это вполне экономическое действие.
Мы выбираем определенную линию инвестирования, платим или не платим налоги, заводим или не заводим ребенка. И все наши решения мы принимаем, исходя из наших ожиданий того, каким образом поведут себя игроки на рынке, будет инфляция или нет, удержим мы за собой рабочие места или нет. Т.е. экономика сформирована, главным образом, ожиданиями, а не фиксацией текущего состояния дел. И никто не совершает какого-то экономически осознанного действия, основываясь лишь на экстраполяции.
Фактор влияния коллективных действий и институтов. По мнению институционалистов, при рассмотрении сколько-нибудь реальной экономики надо заменить принцип индивидуальных (атомизированных) действий принципом коллективных действий. “Коллективные действия, - говорил Коммонс - представляют собой просто рамку для индивидуальных действий”. Институциональная структура общества - те рамки, в которых нам дозволяется или не дозволяется что-то делать. Это могут быть рамки, заданные законами и нашими ожиданиями о том, как жестко эти законы будут соблюдаться. Это могут быть рамки, определяющиеся обычаями и нашими ожиданиями относительно того, будут ли окружающие нас люди игнорировать то, что мы не соблюдаем эти обычаи, или они отреагируют жестко и перестанут с нами иметь дело. Наконец, это могут быть рамки, задаваемые технологиями (наиболее жесткие из всех ограничений). Все это - некие рамочные действия. Это, если хотите, забор, который может быть любой высоты, а в огороженном им пространстве происходит свободное движение экономических воль.
Институционализм, ставший сейчас главным направлением развития экономической науки, базируется именно на том, что мы дополняем твердое ядро классической и неоклассической экономических теорий понятиями неполноты информации, экономики ожиданий и коллективных действий и институтов. В нашем курсе мы должны будем рассмотреть содержание этих понятий и определить, каким образом наличие тех или иных институтов модифицирует локальное или глобальное экономическое равновесие, а также на основании чего люди делают выбор между самими институтами.
Вернемся к идеям Джона Коммонса. Коммонс вводит понятие трансакции. Что это такое? Предположим, есть два физических лица Ваня и Петя. У Вани есть стул, и он хочет его продать. А у Пети есть деньги, и он хочет этот стул купить. Классическая экономическая теория рассматривает в одном акте отношение Вани к стулу и к деньгам (предпочитая деньги, Ваня согласен менять на них стул). Потом классическая экономическая теория рассматривает отношение Пети к деньгам и к стулу (Петя согласен имеющиеся у него деньги за стул отдать). Коммонс же утверждает, что при этом меняются не физические предметы “стул” и “деньги” и что равновесие достигается не между названными физическими лицами, а между определенными формами собственности этих лиц (Вани и Пети) на стул и на деньги. Поэтому он полагает необходимым рассматривать отношения не между Ваней и стулом и Петей и деньгами, а между Ваней и Петей.
Насколько прав Коммонс? Тот же Бем-Баверк, представитель неоклассической школы, рассматривал Ваню и Петю в условиях полной изолированности. В какой ситуации прав Коммонс, а в какой - Бем-Баверк? Отношения чисто потребительского выбора и потом одномоментного обмена (т.е. абстракция, которую предлагает неоклассическая теория) работают в ситуации огромного атомизированного рынка, где все продавцы анонимны, однородны по отношению друг к другу, где продавцы и покупатели не заинтересованы друг в друге, и никаких проблем в заключении сделки и в ее последствиях нет.
Так, придя на базар за неким продуктом, вы ищете его и покупаете, но при этом не смотрите на продавцов. Вы смотрите лишь на товар, а продавцы вас не интересуют, вы не будете вступать с ними в какие-либо отношения. Обратимся к другой не менее жизненной ситуации в экономике, когда физические лица меняются не деньгами и стульями, а, скажем, производственной линией и акциями (когда один получает производственную линию в обмен на определенное количество акций). Такие сделки часто имеют место. Очевидно, что продавца, поставляющего производственную линию, будут интересовать не сами бумажки-акции. Ему необходимо знать все о фирме, эмитировавшей эти акции. Поэтому ему придется сначала собрать о ней информацию, а уже затем решать, сможет ли он эффективно контролировать данную фирму, если поставит оборудование в обмен на эмиссию акций. Т.е. продавец производственной линии будет рассматривать свои взаимоотношения не с акциями, а с контрагентом. То же самое касается любых долгосрочных поставок. Более простой пример: вы покупаете автомобиль. Он стоит немалых денег, и вы, естественно, будете при покупке рассматривать не только автомобиль, но и саму фирму-продавца. Вы поинтересуетесь: а как обстоят дела с сервисом? а если он неправильно растаможен? У вас появится много “а если”.
Эти “а если” и входят в круг рассмотрения институциональной экономики, в круг рассмотрения теории трансакций. Коммонс прав применительно ко всем случаям усложненного рынка - либо рынка монополизированного, либо рынка товаров, которые открывают свою стоимость не сразу, а постепенно, которыми ты долго пользуешься и которые составляют большую часть твоего дохода. Конечно, человеку все равно, где купить коробок спичек. Эта покупка элементарна, и даже если она неудачна (спички не горят), коробок можно без сожаления выбросить и купить еще один в любом другом месте. Однако в подавляющем большинстве случаев предполагается все-таки некий механизм “человек-человеку” или “фирма-фирме”. Согласно Коммонсу, мы должны рассмотреть, каким образом устроено это взаимоотношение, т.е. как оно регулируется. Мы должны проанализировать права собственности и механизм их передачи. Именно механизмы смены прав собственности, обеспечения гарантий прав собственности и составляют, по Коммонсу, основное содержание экономического анализа в гораздо большей степени, нежели простой обмен как таковой.
Что сделал Рональд Коуз в то же самое время? Он задался интересным вопросом, которым до него никто не задавался: что такое “фирма” и чем она отличается от “рынка”? Начиная с Адама Смита, все экономисты говорили про фирму, но никто не дал ее описания. Это действительно уникальный случай, когда экономическая наука, в течение века - до Коуза - пользуясь понятием “фирма”, определить его как экономическое явление не пыталась.
До Коуза господствовало два подхода к “фирме”. Первый: фирма - это черный ящик, т.е. нечто, что существует, задает определенные спрос и предложение, но ее структура не относится к предмету экономической науки. Второй: фирма имеет технологическую природу, базируется на определенном связанном производственном процессе. Начиная с мануфактуры, которую описывал А.Смит (производство булавок), и до фабрики, описанной К.Марксом, экономисты рассматривали некий производственный процесс и в рамках этого процесса фирмы, осуществляющие его. Понятно, что лучше всего, когда один производственный процесс принадлежит одному собственнику. Однако когда производственный процесс превышает дееспособность одного человека, ему приходится нанимать других людей.
Коуз подошел к этой проблеме совсем по-другому. Он предположил, что фирма возникает тогда, когда человеку неудобно приобретать что-то на открытом рынке. Обычно в рамках единой фирмы осуществляется не один, как следовало бы из предшествующей теории, а несколько технологических процессов. Но выделяя в некий обособленный участок какой-то производственный процесс, мы повышаем его эффективность. Тогда почему бы не разделить производственные процессы, находящиеся в одной собственности? Многие менеджеры, кстати, и создают такие независимые профит-центры, как, например, Альфред П. Слоан (Alfred P. Sloan), чье имя присвоено бизнес-клубу в Гарварде – “Sloan’s Business Club”, управляющий огромной “Дженерал Моторс”, который разделил ее, в противоположность Форду, на целый ряд компаний, поставив их в рыночные отношения между собой, и они начали покупать и продавать друг другу свою продукцию, хотя в конечном счете принадлежали одному человеку.
Коуз задается этим вопросом, и ответ его сводится к следующему: “Нет никакого непрерывного технологического процесса, который обуславливал бы существование огромного большинства (от двух третей до трех четвертей) имеющихся фирм, соединение в них совершенно разнородных производств. И все же они существуют. На основе теории совершенной информации объяснить это нельзя. Следовательно, в самом рыночном механизме заложены некие дополнительные издержки, которые делают выгодным обособление тех или иных производств, выделение их в отдельные фирмы”. Это значит, что рынок несовершенен, что трансакция, механизм которой описал за 2-3 года до Коуза Коммонс, сама по себе не бесплатна, она ведет к некоторым издержкам. Какого типа трансакционные издержки на рынке могут возникнуть?
Во-первых, это трансакционные издержки, возникающие до заключения сделки. Поскольку покупатель (человек или фирма) не располагает полной информацией о нужном ему товаре, он вынужден ее собрать, т.е. оценить рынок.
Человек, желающий купить какой-то элементарный продукт, обычно обходит несколько ближайших магазинов, сравнивает продукт в них по качеству и по цене и покупает его там, где эти параметры, на его взгляд, сочетаются оптимально. При этом ему кажется, что он ничего не потратил. Однако он потратил время, за которое мог бы заработать деньги. Крупная фирма, намеренная совершить некую инвестицию (скажем, купить оборудование), тоже совершает затраты на предварительную оценку рынка. Она собирает максимально точную информацию о том, что на рынке предлагается, за какую цену, каковы отзывы потребителей о предложенном товаре. Такой оценкой в крупных фирмах, как правило, занимаются определенные отделы, либо фирма обращается в специализированное агентство. Есть, наконец, некий промежуточный тип затрат на приобретение экономической информации. В любой финансовой газете можно встретить длинные ряды цифр. Это текущая рыночная стоимость и показатели динамики стоимости акций тех или иных фирм. Если у вас есть какие-то свободные деньги, и вы заинтересованы в данной экономической информации, вы можете получить ее по цене газеты (т.е. довольно дешево). Разумеется, если вы профессионал, вам придется тратить больше средств на приобретение экономической информации.
Во-вторых, это трансакционные издержки, возникающие в связи с недоопределенностью собственности, несовершенством отношений собственности. Эти издержки возникают обычно уже после заключения контракта и в момент его заключения. В основе несовершенства отношений собственности фактически лежит неполнота информации. Человек, преследующий свои интересы, обладая большей информацией о себе, чем его наниматель, может легко обмануть последнего. Бывают ситуации, когда неполнота информации приводит к неполноте в договоре, формулирующем наши права собственности, и, соответственно, к высоким трансакционным издержкам. Обратимся к примерам.
Скажем, вы купили дом в деревне и решили поправить благосостояние, посадив на огороде картофель для собственного потребления. Однако найдутся желающие выкопать ваш урожай для себя. Ваши трансакционные издержки по гарантированию своих вложений выразятся в покупке дробовика, в отказе от производительного применения своей рабочей силы и в сидении ночами в засаде, потому что иначе вы потеряете 3/4 своего урожая. В конце концов, вы откажетесь на следующий год сажать картофель. Эта вполне реальная ситуация прямо связана с недоопределенностью прав собственности. Формально они есть (у вас есть договор, вам принадлежит земля). Никто не посягает на ваше право собственности формально, а реально вы, как и государство, ничего не можете сделать с людьми, которые его нарушают.
Другой пример. Вы наняли работника для охраны Высшей школы экономики, а он сидит и читает книгу, не обращая внимания на входящих в здание. Когда же вы его обвиняете в нарушении договора и неисполнении должным образом своих обязанностей, он предъявляет вам свой контракт, где написано: “Такой-то обязан с 8.00 до 24.00 сидеть на стуле у входа в ВШЭ”. Вы скажете, что контракт составил идиот. Действительно, так бывает часто. Но дело еще в том, что доопределить поведение человека в трудовом контракте вообще невозможно. Любые трудовые контракты недоопределены, некоторая часть деятельности в них остается недорегулированной.
Классический пример – пожар на предприятии. Большинство работников бросается его тушить, эвакуировать имущество, а некоторые отказываются это делать, говоря, что у них в контракте не записано, что они должны тушить пожар. И формально они правы.