Сразу же после того, как прошение, поданное Черчиллем об отставке с поста премьер-министра, было принято, он отправился на Сицилию рисовать местные пейзажи. Само собой разумеется, помимо живописи у него было много других занятий. Ему предстояло завершить «Историю англоязычных народов», его все время куда-то приглашали, причем приглашения приходили как из Англии, так и из-за границы. Деликатные родственники и друзья окружали удалившегося на покой премьер-министра заботой и вниманием. Однако несмотря на то, что за Черчиллем сохранился статус политического лидера мирового масштаба, он пребывал в подавленном настроении. Что все эти почести в сравнении с властью, с ответственностью, с большой политикой?! Однажды, когда Клемми пыталась образумить своего упрямого супруга и примирить его с новым образом жизни, он в ответ процитировал Клемансо: «У меня остались мои когти!» — «Да, но что ты с ними будешь делать?» — «Ничего. Они будут со мной, пока я жив»[399]. В конце 1958 года произошло событие, наполнившее Черчилля гордостью: генерал Де Голль вручил ему орден участника движения Сопротивления. Церемония награждения проходила в саду Матиньонского дворца — Де Голль в то время возглавлял совет министров.
Понемногу Черчилль впадал в меланхолию. И хотя о возвращении «черной собаки» говорить было еще рано, тем не менее его все чаще охватывало уныние и терзали сомнения. На то были две причины. Во-первых, здоровье старого политика заметно ухудшилось. Сам Черчилль, прекрасно отдававший себе отчет в своем состоянии, с грустью признавал, что у него уже не было тех физических и моральных сил, которые питали некогда его бьющую ключом энергию. К тому же прогрессирующая глухота возвела барьер между ним и остальным миром. Для него это было тем более тягостно, что он терпеть не мог слуховых аппаратов и упорно отказывался ими пользоваться. Другим поводом для огорчения стало понимание того, что Великобритания с каждым днем утрачивала свои позиции на мировой арене. Поражение, которое потерпела Англия в борьбе за Суэцкий канал, глубоко задело и унизило Черчилля, так же как и провал Идена. Кроме того, на сближение с Советским Союзом в ближайшем будущем рассчитывать не приходилось, политика «ветра перемен в Африке», проводимая Макмилланом, не внушала Черчиллю доверия, скорее, наоборот, разочаровывала его. Мысль о том, что он столько лет работал напрасно, повергала его в смятение; как-то раз он признался своей кузине Клэр Шеридан: «Империи, в которую я верил, больше не существует»[400]. Волей-неволей на ум приходят строки из романа «Саврола», написанного юным гусарским офицером: «Чувство усталости, отвращения к борьбе, жажды мира наполняло его душу. Еще немного — и в руках Савролы оказалось бы то, за что он так долго боролся, но он больше не видел в этом смысла»[401]. Не менее показательной была и беседа Черчилля с дочерьми Дианой и Сарой, состоявшаяся на рубеже пятидесятых — шестидесятых годов. Дочери восхищались интересной, богатой приключениями жизнью отца, его книгами, его картинами — в ответ Черчилль ворчливо пробормотал: «Я много сделал, чтобы в конечном счете не сделать ничего»[402]. Семья и друзья с грустью наблюдали за его медленным угасанием. Нелегко было смириться с тем, что от одного из самых великих людей в истории человечества осталась лишь жалкая тень.
Теперь большую часть времени Черчилль проводил в Чартвелльском поместье, предпочитая его даже дому на Гайд-парк Гейт. Клементина уже давно смирилась с этим затерявшимся в кентской зелени особняком, а вот юг Франции и особенно Ривьеру она просто не выносила. Каждый из супругов вносил собственный вклад в улучшение чартвелльского сада, кроме того, у каждого был свой любимый утолок — площадка для игры в крокет у Уинстона и розарий у Клементины, — который они холили и лелеяли. В Чартвелле Черчилли чаще всего встречали Рождество, тихо и мирно, в кругу семьи. В сентябре 1958 года Уинстон и Клемми отметили свою золотую свадьбу. Изо всех детей, пожалуй, лишь дочь Мэри вместе с мужем Кристофером Сомсом окружала их самой нежной заботой и любовью. «Дорогой папа, я Вас так люблю, — писала Мэри отцу. — Мне тяжело видеть, что Ваша жизнь стала такой печальной и бесцветной. По крайней мере, надеюсь, Вы чувствуете, как все Вас любят. Вы с мамой столько значите для стольких людей!»[403]
* * *
Теоретически Черчилль не оставил политику и при случае даже появлялся в палате общин, но, увы, лишь как скромный депутат от Вудфорда: избиратели этого округа дважды переизбирали его на выборах в законодательное собрание — в 1955 и 1959 годах. В конце концов, уступив настойчивым увещаниям Клемми, в 1963 году Черчилль решился объявить своим верным избирателям из Вудфорда, что на следующих выборах он не выставит своей кандидатуры. Так завершилась необыкновенно долгая парламентская карьера Черчилля — он заседал в палате общин более шестидесяти лет с небольшими перерывами — с 1900 по 1922 год и с 1924 по 1964 год. Сам Черчилль любил говорить: «Я сын палаты общин».
Была у удалившегося от дел политика и другая причина время от времени появляться на людях: открытие Кембриджского колледжа, которому было присвоено его имя. Однако ни создание, ни дальнейшее развитие колледжа не тронули сердца Черчилля. Новое учебное заведение было предназначено для проведения передовых исследований в области естественных наук, а также для хранения архивов и документов, касающихся жизни и деятельности великого политика. Кембриджский колледж открылся в конце пятидесятых годов. Во время церемонии закладки первого камня в 1959 году Черчилль собственноручно посадил дуб на территории колледжа. Мемориальная доска в память об этом событии была открыта в 1964 году герцогом Эдинбургским в присутствии Клементины Черчилль.
Помимо Чартвелльского поместья и Лондона, Черчилль любил ездить на юг Франции. Там он пребывал подолгу. Местные пейзажи действовали на него, словно сеанс укрепляющего гипноза, будь то красоты Прованса или Лазурного Берега, Экс-ан-Прованса или Ментоны. Там Черчилль гостил у лорда Бивербрука на его роскошной вилле «Ла Каппончина», а еще чаще — у Эмери Ривза, еврея венгерского происхождения, получившего британское гражданство и со знанием дела занимавшегося авторскими гонорарами Черчилля, причитавшимися ему за опубликованные в газетах статьи и за «Историю англоязычных народов». Жилище Ривза, а справедливее было бы сказать, его дворец «Ла Поза» возвышался над Ривьерой от Монте-Карло до Ментоны. Многие годы Черчилль лелеял мечту купить себе симпатичный домик в этом живописном уголке Франции, покорившем его сердце. Увы, «вилла мечты» так и не стала явью.
Осенью 1958 года Черчилль отправился в первое из многочисленных морских путешествий, совершенных им в сопровождении и по приглашению Аристотеля Онассиса, «Ари», и его жены Тины. Черчилль всегда любил море. На борту «Кристины», самой красивой яхты в Европе, он пересек все Средиземное море — от Тирренского моря до Эгейского и даже побывал на Антильских островах. Во время путешествия по Адриатическому морю в июле 1960 года недалеко от порта Сплит Черчилль встретился с маршалом Тито. Маршал принял гостя весьма учтиво в своей роскошной летней резиденции и был на удивление предупредителен. На яхте Онассисов Черчилль плавал и к уже знакомым ему берегам — Марокко, Швейцарии...
* * *
Между тем здоровье Черчилля ухудшалось. Во время войны у премьер-министра было несколько приступов, в том числе два-три очень серьезных, от которых тем не менее он вполне оправился. Оправился он и от страшного инсульта, поразившего его 23 июня 1953 года во время близившегося к концу торжественного ужина в честь Альчидо Де Гаспери, председателя итальянского совета министров. Черчиллю удалось справиться с последствиями этого приступа, и в целом можно сказать, что, несмотря на периодические ухудшения, до 1957 года здоровье прошедшего огонь и воду политика оставалось вполне удовлетворительным. Однако начиная с 1958 года ситуация заметно ухудшилась. Упадок сил, прежде всего физических, ознаменовал начало конца. Конечно, он пока еще не превратился в дряхлого старика, не контролирующего своих действий, да и проблески сознания, сопровождавшиеся резкими замечаниями, еще случались. Однако Черчилль уже ничего не слышал, все чаще что-то забывал и после каждого обострения болезни хотя и поправлялся, но чувствовал себя хуже, чем до приступа. В 1956 году Черчилля подкосил новый инсульт, в 1958-м — воспаление легких, а в 1962 году он упал и сломал бедро — это происшествие на несколько недель приковало его к постели.
Разумеется, он мог читать, играть в карты — его любимой игрой был безик[404]. Однако ему все труднее было убить время, он все чаше подолгу хмуро молчал и то и дело спрашивал, который час, а потом говорил, что стрелки часов движутся слишком медленно[405]. Черчилль то пребывал в ясном сознании, то его разум затуманивался, он часто впадал в оцепенение, тем не менее он не любил оставаться один. Впрочем, нередко случалось, что рассудок Черчилля прояснялся, и, по словам дочери Мэри, в такие минуты он говорил своим близким, пришедшим с ним посидеть: «Простите меня, я сегодня не очень занятный собеседник»[406].
В январе 1965 года состояние Черчилля сильно ухудшилось, его мучили судороги, разум почти угас. В ночь с 9 на 10 января сильнейший инсульт поразил его мозг, после этого он уже не выходил из полубессознательного состояния. Состояние Черчилля было критическим, родные даже позвали священника. Известие об этом несчастье распространялось по миру, словно искра по бикфордову шнуру. Люди молча толпились перед Гайд-парк Гейт. 24 января 1965 года в восемь часов утра жизнь Уинстона Спенсера Черчилля оборвалась. В тот же день и час, но только шестьдесят лет назад ушел из жизни его отец... Едва узнав об этом, генерал Де Голль от лица всего французского народа выразил соболезнования королеве Елизавете II. Вот строчка из его телеграммы: «В минуты великих испытаний он был самым великим из нас»[407].
Глава девятая