В духе междисциплинарных параллелей, принятых в этой книге, я попытаюсь применить анализ эволюции мозга к пониманию актуальных исторических изменений, разворачивающихся сегодня перед нами. В науке конвергенция выводов, базирующихся на весьма различных источниках знания, высоко ценится. Она повышает правдоподобие предсказаний и указывает на универсальные принципы, лежащие в основе различных сложных систем. Поиск таких универсальных принципов, общих для внешне различных систем, лежит в основании новой области — «науки о сложности», возникшей на переднем крае науки и философии. В наших попытках понять историю мы можем, в какой-то мере, опираться на наши знания нейробиологии. Сегодня все более очевидной становится поразительная параллель между изменяющимся мировым порядком и эволюцией мозга.
В Восточной и Западной Европе развиваются внешне различные, но существенно схожие процессы. На востоке распался Советский Союз. Хотя советские правители превозносили свой режим как начало новой эры, будущие историки будут рассматривать его как последний спазм Российской империи в тех границах, которые она имела в середине девятнадцатого века. Если двигаться дальше на восток, подобная судьба может в итоге ожидать Китай.
Советского Союза более не существует. Россия реконструировала себя как имперское образование, включив в себя территориальные приобретения царизма шестнадцатого и семнадцатого веков. Сегодня различные этнические группы, населяющие ее, требуют автономии или даже прямой независимости. Эта тенденция приняла крайнюю и особенно деструктивную форму в Чечне, но татары, башкиры, калмыки, якуты, осетины, дагестанцы, ингуши и другие также неспокойны. Абхазы и мингрелы пытаются отделиться от Грузии. Но фрагментация бывшего Советского Союза идёт ещё глубже. В течение 1990-х годов первого десятилетия после распада Советского Союза даже некоторые области, населённые большей частью этническими русскими, начали требовать автономии, и на Западе слышат о Калининградской республике, Уральской республике и Приморской республике со столицей во Владивостоке.
С тех пор была предпринята попытка обратить этот центробежный процесс вспять и вновь централизовать страну. Надо посмотреть, как пойдут дела, принесут ли эти попытки стабильность и благополучие стране, или же, если воспользоваться высокопарной марксистской фразой, столь знакомой россиянам моего поколения, они представляют отчаянную, обречённую на провал попытку «повернуть назад колесо истории» во имя имперского идеала, время которого ушло. Западные политологи все более осознают неизбежность фрагментации Российской империи — пережитка прошлого, — а также потребность в новых внешнеполитических подходах, чтобы реагировать на это[247].
Вслед за распадом режимов, контролировавшихся или инспирированных Советским Союзом, аналогичные изменения разворачиваются в Центральной Европе. Там, где была Чехословакия, теперь Чехия и Словакия. Результаты распада титовской Югославии, с его кровавыми последствиями, хорошо известны.
В Западной Европе возрождение этнической раздробленности бросает вызов современным национальным государствам. Прованс и Бретань утверждают свою автономию во Франции; Страна Басков и Каталония — в Испании; Валлония и Фландрия — в Бельгии; Северная Ирландия, Шотландия и Уэльс — в Великобритании; северные области в Италии. В результате «старые языки процветают в ходе возрождения региональных культур»[248]. С размыванием национальных границ беспрецедентное возрождение испытывают полузабытые языки — бретонский в Бретани, гэльский в Шотландии, фриуланский в северной Италии, фризский и лимбургский в Нидерландах, саамский в Финляндии, баскский и каталонский в Испании. Во все большей степени претензии на культурное возрождение выходят за пределы простого поиска культурной автономии, принимая форму сепаратизма или прямого призыва к независимости.
И в Восточной, и в Западной Европе стабильные, статичные, большие и модулярные национальные государства заменяются меньшими, более текучими политическими образованиями. В то время как события на Востоке имеют понятную причину и в большинстве случаев (но с печально известными кровавыми исключениями) воспринимаются как процесс освобождения, фрагментация на Западе часто встречается с тревогой и более трудна для понимания. «Возврат к средневековому состоянию» многими в Европе рассматривается как нежелательное возвращение к пре-модерной организации.
Но не может ли быть, что пре-модерное является также пост-модерным? Можно утверждать, что эти явления на Востоке и Западе представляют один и тот же естественный процесс и один и тот же диалектический парадокс. Парадокс в том, что распад сильно интегрированных национальных государств и империй может быть решающим шагом к динамической, «слабо» интегрированной Европе и интегрированному миру. Фрагменты, получающиеся в результате этого распада, — это строительные блоки нового порядка. То, что кажется регрессивным, на самом деле является возникновением новой общественной организации, новой спирали в эволюции общества. Природа этого перехода проясняется аналогией с мозгом.
Если мы верим в значимые параллели между сложными системами, то мы можем использовать знания о мозге для экстраполяции направлений в изменениях общества и, до некоторой степени, хода истории. Переход от таламического к корковому принципу мозговой организации имеет свою параллель в виде перехода от макронациональных к микрорегиональным структурам социальной организации как элементам глобальной сети. Согласно этой аналогии, национальные государства являются модулями: автономными, относительно самостоятельными образованиями с взаимодействиями, регламентированными и ограниченными институциональными каналами. Сегодня мы наблюдаем их распад и переход к новому геополитическому порядку, базирующемуся на глобальной сети, составленной из микрорегиональных организационных единиц. Точная природа будущих геополитических образований ещё должна проявить себя. Подобно компонентам мозга, они не обязательно будут гомогенными и могут объединять различные типы элементов.
Этнические регионы могут стать одним типом этих элементов в рамках нового порядка. Они меньше, чем национальные государства, и являются более древними. Но их сосуществование на протяжении нескольких последних столетий внутри национальных государств и все более глобальной экономики сделало их весьма взаимозависимыми и взаимодействующими. Общая история трансформировала их из изолированных элементов в элементы сети. Они могут стать строительными блоками глобального политико-экономического порядка, выходящего за пределы национальных границ. Парадоксально, но переход от национальной к этнической молярности общества может облегчить переход от локальной идентичности к глобальной идентичности именно потому, что сегодня этничность менее самодостаточна и сосредоточена на самой себе, чем национальность (в рамках национального государства). Может оказаться, что этническая идентичность легче согласуется с пан-европейской федералистской идентичностью, чем с национальной. Мой друг-баск однажды сказал мне, что ему было бы легче забыть о своей баскской идентичности в пользу европейской идентичности, чем в пользу испанской.
Микроэлементы, основывающиеся на чисто экономических факторах и взаимосвязанные потоками торговли, финансов и коммуникаций, могут возникнуть как другой тип элементов рождающегося нового порядка. Это вывод, сделанный Кенчи Охмае в его книге «Конец национального государства»[249]. Распространение многонациональных корпораций продвигает этот тип организации.
Эволюция мозга учит нас тому, что жёстко организованные системы не могут совладать с высокой степенью сложности. Высокая сложность требует распределённых функций и локальной автономии. Приход коры на эволюционную сцену сигнализировал о подлинном сдвиге парадигмы в организации мозга. Возникла значительно более динамичная, быстрее работающая центральная нервная система. Результатом стал экспоненциальный рост вычислительной мощи мозга, кульминацией чего стало сознание.
Если мы последуем этой аналогии, то сейчас происходит переход от мирового порядка, построенного из небольшого числа больших автономных геополитических единиц, к сети из большого числа малых, но сильно взаимозависимых геополитических единиц. Этот переход является также не чем иным, как сдвигом парадигмы. Он возвещает новый общественный динамизм и квантовый скачок в интенсивности общественных изменений в грядущие столетия. Это различие подобно различию между последовательностью полотен и калейдоскопом. Эта ситуация далека от конца истории, объявленного некоторыми учёными. Совсем наоборот, следует ожидать намного более быстрого движения истории.
Но в мозге наступление динамического «нового порядка», связанное с появлением новой коры, было сбалансировано появлением лобных долей с их способностью упорядочивать возникающее ошеломительное многообразие возможных выборов. Появится ли с нарастанием глобализации социальных и экономических взаимодействий подобная организация высшего порядка в глобальном обществе? Как она будет выглядеть? Как улучшенная версия Лиги Наций или Организации Объединённых Наций? Как разновидность Экономического совета мультинациональных корпораций? Является ли родившийся Европейский Союз прототипом такой глобальной организации со «слабым» контролем, с Брюсселем в качестве европейской «префронтальной коры»? Неизбежно ли появление всемирной аналогии Европейского Союза? Аналогия с мозгом предсказывает возможное возникновение такой организации.
Мои предсказания относительно эволюции общества, базирующиеся на аналогии с мозгом, могут показаться диковинными и слишком далеко идущими. Но они резонируют с некоторыми наиболее современными мыслями политологов. Моя любимая газета «Нью-Йорк Тайме» снова доказала, что она лучшая в мире, предоставив мне необходимое полемическое подкрепление. Пол Льюис написал обзор, помещенный в номере «Нью-Йорк Тайме» от 2 января 1999 года под интригующим названием: «Когда государства утрачивают свою роль, не движемся ли мы к средневековью?»[250]. Он цитирует Хедли Балла, недавно умершего профессора международных отношений в Оксфордском университете, предсказывавшего, что существующая система национальных государств будет заменена «современным и секулярным эквивалентом универсальной политической организации того типа, который существовал в западном христианстве в Средние века».
К концу тысячелетия «Нью-Йорк Тайме» снова вернулась к этой теме. Когда мои сограждане, ньюйоркцы, готовились встретить 2000 год в нервном ожидании бурного празднования смены тысячелетия, разрушения инфраструктуры и террористических атак, в номере от 27 декабря появилась статья, озаглавленная «Может ли это быть новым миром?» В ней Роберт Каплан описал сценарий Судного Дня для приходящего столетия: распад национальный государств на меньшие города-государства, с картой Нового Мира, становящегося «голограммой постоянного движения» или, если использовать заглавие его новой книги, «грядущей анархией»[251]. Но может появиться механизм, уравновешивающий грядущую анархию социальным эквивалентом лобных долей.
Аналогичный аргумент был приведен Стефеном Кобрином из Университета Пенсильвании в его статье, помещенной в «Journal of International Affairs»[252]. Кобрин предсказывает, что обязан возникнуть «центр» универсальной власти, призванный сбалансировать тенденцию к растущей фрагментации, текучести и калейдоскопической взаимосвязанности регионов. Он указывает, что большая часть международных, межправительственных организаций была создана совсем недавно.
Какую форму примет постмодернистский секулярный аналог папской власти? Эта проблема для раздумий футурологов, и аналогия с мозгом может стать полезным, хотя и не совершенно прозрачным, «кристальным шаром».