В начале лета 1863 года- через три года после похода Гарибальди – сицилийский аристократ, которому вскоре предстояло написать первую книгу по истории мафии, оказался целью хорошо спланированной попытки убийства. Николо Турризи Колонна, барон Буонвичино, возвращался как-то вечером в Палермо из одного из своих поместий. Дорога, которой он ехал, вела через лимонные плантации в зажиточном районе сразу за городскими стенами. На участке между деревнями Ноче и Оливуцца пятеро людей открыли стрельбу по экипажу барона; сначала они убили лошадей, а потом перенесли огонь на пассажира. Турризи Колонна и его кучер выхватили револьверы и стали стрелять в ответ, одновременно высматривая, где бы укрыться. Стрельба привлекла внимание одного из смотрителей плантации Колонны. Он выстрелил из дробовика – и из кустов на обочине дороги донесся крик. Несостоявшиеся убийцы после этого бросились прочь, прихватив с собой раненого товарища.
Через год после нападения Турризи Колонна опубликовал книгу под заглавием «Общественная безопасность на Сицилии». Это была первая из множества книг, опубликованных после объединения Италии, в которой анализировался феномен сицилийской мафии, исследовались связанные с нею мифы и противоречивые свидетельства. Благодаря расследованию судьи Фальконе нынешние историки имеют возможность установить, кому из ранних исследователей мафии можно верить, а кто не заслуживает доверия. Турризи Колонна принадлежит к первым; его книга представляет собой надежный и изобилующий любопытными подробностями источник.
Отчасти то обстоятельство, что Турризи Колонна оказался столь хорошим свидетелем, объясняется его социальным статусом и той ролью, которую ему привелось сыграть в драматических событиях 1860-х годов. Всей Сицилии он был известен как убежденный патриот. В 1860 году, когда он возглавлял национальную гвардию Палермо, именно усилия барона во многом не дали революции перерасти в анархию. К моменту выхода книги он уже являлся членом итальянского парламента. Много позже, в 1880-х годах, Турризи Колонна дважды становился мэром Палермо. Даже сегодня его помнят: в Палаццо делле Акуиле, здании городского совета Палермо, находится мраморный бюст барона. Суровые черты лица смягчает бородка, из тех, что кажутся приклеенными к подбородку и выдают принадлежность к патрициям на государственной службе гораздо более явно, чем ряд медалей на груди.
Турризи Колонна обладал хладнокровием, вполне соответствовавшим его статусу. В 1864 году, когда он писал свой памфлет, закон и порядок были темой непрестанных политических дебатов. Правительство пыталось доказать, что оппозиция злоумышляет против новообразованного итальянского государства и сама провоцирует общественные беспорядки. Представители оппозиции утверждали, что государство преувеличивает масштабы «кризиса законности», дабы обвинить оппозиционеров в преступлениях против общества. Турризи Колонна придерживался позиции, которая могла удовлетворить оба лагеря: он указывал, что организованная преступность на Сицилии являет собой реальную силу на протяжении многих лет, однако новые драконовские меры правительства способны лишь усугубить ситуацию.
Исследование Турризи Колонны строилось на трезвом взгляде: он писал, что газеты пестрят сообщениями о кражах, грабежах и убийствах, но это лишь малая толика преступлений, совершаемых в Палермо и его окрестностях, поскольку существующая проблема выходит за рамки привычного «разгула беззакония»:
«Хватит обманывать себя. На Сицилии имеется воровская секта, подчинившая себе весь остров… Эта секта покровительствует всем, кто живет в сельской местности, от арендаторов до пастухов, и сама пользуется их покровительством. Она помогает торговцам и получает поддержку от них. Полиции секта не боится (или почти не боится), потому что члены секты уверены – им не составит труда ускользнуть от любого преследования. Суды секту также не пугают: она гордится тем, что доказательств для суда в достаточном количестве, как правило, не находится, потому что секта умеет убеждать свидетелей».
Эта секта, по мнению Турризи Колонны, существовала около двадцати лет. В каждой области она набирает новых членов среди наиболее толковых крестьян, среди смотрителей, охраняющих плантации за пределами Палермо, среди сотен контрабандистов, которые доставляют зерно и другие налогооблагаемые товары, минуя таможню – важнейший источник средств для городского бюджета. Члены секты пользуются особыми знаками, чтобы узнавать друг друга, когда они перегоняют украденный скот на городские бойни. Некоторые члены секты специализируются на угоне скота, другие – на удалении хозяйских клейм и перегоне животных, третьи – на забое. Кое-где секта укоренилась настолько глубоко, что пользуется политической поддержкой бесчестных фракций, заправляющих местными советами, и потому способна запугать любого человека, вне зависимости от его положения в обществе. Даже отдельные добропорядочные люди вынуждены вступать в секту в надежде, что это позволит им жить в достатке и покое.
Ведомая ненавистью к жестокому и развращенному режиму Бурбонов и его полицейскому аппарату секта в 1848 и 1860 годах предложила свои услуги революции. Подобно многим «людям насилия», члены секты заинтересовались революцией потому, что она давала возможность распахнуть ворота тюрем, сжечь полицейские записи и в суматохе перебить полицейских информаторов. Революционное правительство, как надеялась секта, должно объявить амнистию для тех, кого «преследовал» павший режим; оно также должно объявить набор в ополчение и дать работу героям сражений с силами старого порядка. Однако революция 1860 года не оправдала чаяний секты, а суровая реакция нового итальянского правительства на волну преступности на острове заставила секту пересмотреть свое отношение к власти.
Спустя всего четыре месяца после публикации памфлета Турризи Колонны секта приобрела свое громкое имя: именно тогда было впервые записано слово «мафия». С учетом тех сведений, которыми мы располагаем сегодня, текст Турризи Колонны кажется удивительно знакомым. Барон упоминает «постановочные суды», столь хорошо известные по позднейшим мафиозным процессам: члены секты собирались решать судьбы тех, кто нарушил правила, – и чаще всего выносили нарушителям смертные приговоры. Турризи Колонна также описывает код молчания, причем в выражениях, которые удивительно созвучны нашим сегодняшним познаниям.
«Правила этой злонамеренной секты гласят, что любой гражданин, который подходит к carabineri (военная полиция) и заговаривает с ними или всего лишь обменивается приветствиями, есть злодей, подлежащий смерти. Такой человек повинен в ужасном преступлении против "смирения".
"Смирение" означает уважение к правилам секты и верность ее уставу. Никому не дозволено совершать поступки, напрямую или косвенно затрагивающие интересы других членов секты. Всем и каждому возбраняется оказывать какое-либо содействие полиции или суду в расследовании каких бы то ни было преступлений».
Смирение- umilita по-итальянски, umirta на наречии Сицилии – слово, которым изобилует текст барона. Ныне считается, что именно от этого слова произошло знаменитое omerta. Омерта – мафиозный кодекс чести, обязательство не вступать в сотрудничество с полицией, нерушимое для всех, кто принадлежит к сфере интересов мафии. По всей видимости, первоначально omerta была кодексом подчинения.
Турризи Колонна советовал правительству не отвечать на деяния секты мерами «виселиц и дыб». Вместо этого он предлагал комплекс хорошо продуманных реформ полицейского надзора, которые, по его мнению, способны изменить поведение сицилийцев и даровать им «второе, гражданское крещение». Трезвомыслие, мудрость и искренность, выказанные Турризи Колонной в описании секты, сопоставимы с его аристократической сдержанностью. Он был слишком скромен, чтобы упомянуть о неудачной попытке убийства, предпринятой лишь год назад; в конце концов, это был всего один из множества аналогичных случаев в окрестностях Палермо в бурные годы после выступления Гарибальди. Из молчания Турризи Колонны следовало, что он не знает, кто на него покушался и почему и что стало с нападавшими. Однако у нас имеются основания подозревать, что эти люди прожили недолго.
Двенадцать лет спустя, 1 марта 1876 года, Леопольдо Франкетти и Сидней Соннино, двое богатых и «возвышенных духом» молодых людей, прибыли в Палермо из Тосканы вместе с другом и слугами, чтобы провести частное расследование состояния сицилийского общества. К этому времени – всего год назад доктор Галати написал свой меморандум – слово «мафия» уже добрый десяток лет не сходило с уст, но ему приписывались самые разные значения – если приписывались вообще. (Не было согласия даже относительно орфографии этого слова: в девятнадцатом столетии оно писалось то с одним «ф», то с двумя, не меняя своего значения.) Франкетти и Соннино не сомневались в том, что мафия представляет собой преступную организацию, и намеревались сорвать окутывавший ее покров таинственности и противоречивых мнений.
На следующий день после прибытия на Сицилию Соннино написал своей знакомой и попросил у нее рекомендательное письмо к Николо Турризи Колонне, барону Буонвичино, признанному эксперту по «секте».
«Здесь говорят, что он связан с мафией. Но для нас это не имеет значения. Мы хотим услышать, что у него найдется рассказать… Пожалуйста, не сообщайте никому то, что я поведал Вам о бароне Турризи Колонне и его предполагаемых связях с мафией. Возможно, кто-либо из друзей известит его об этом и тем самым окажет нам дурную услугу».
Существуют определенные доказательства того, что Турризи Колонна, автор аналитического исследования «секты», оказывал существенную политическую поддержку наиболее значимым и жестоким мафиози Палермо. Слухи о его связях с мафией распространялись широко, даже члены политической фракции, к которой принадлежал барон, признавались в Риме в своих сомнениях на его счет.
В 1860 году Турризи Колонна назначил одного из вожаков «секты» капитаном национальной гвардии Палермо. Он выбрал этого хитроумного и жестокого человека за его умение руководить людьми и военный опыт: раньше тот возглавлял одну из групп революционеров, проникших в революционные дни в Палермо с окрестных холмов. Этого человека звали Антонино Джаммона- тот самый Джаммона, который впоследствии предпринял столько усилий, чтобы отнять фондо Риелла у доктора Галати. Турризи Колонна также оказался среди тех землевладельцев, которые поддержали Джаммону, когда министерство внутренних дел приступило к расследованию меморандума Галати; адвокаты Турризи Колонны готовили публичное заявление Джаммоны по этому поводу. Согласно отчету шефа полиции Палермо (1875 год), обряды посвящения в мафиози проводились в одном из поместий Турризи Колонны.
Во время трех бесед с Франкетти и Соннино в 1876 году Турризи Колонна много и охотно рассуждал об экономике. Вдобавок к репутации специалиста по «секте» он увлекался сельским хозяйством и агрономией и опубликовал множество статей в академических изданиях по разведению и выращиванию цитрусовых. Однако едва речь заходила о преступности, он становился неожиданно немногословен. Двумя годами ранее четверо его людей были арестованы полицией в поместье близ Чефалу. Он заявил Франкетти и Соннино, как до того полиции, что не сомневается в невиновности арестованных. По его словам, землевладельцы вроде него были жертвами; в своих поместьях они просто вынуждены вести дела с бандитами, иначе невозможно защитить драгоценные посевы и посадки. О «секте» же барон и вовсе не упоминал.
От шефа полиции Палермо Франкетти и Соннино узнали, что людям Турризи Колонны вряд ли грозит заключение, поскольку барон обладает серьезными политическими рычагами и не допустит суда. Другие представители власти быстро меняли тему беседы, едва интервьюеры заводили речь о бароне.
Турризи Колонна воплощал собой типичную загадку бурных лет, в которые возникла мафия. Свой памфлет 1864 года он, вполне возможно, готовил на внутренних источниках информации – быть может, на основе того, что узнал от Антонино Джаммоны. Когда барон писал свою книгу, он, не исключено, искренне надеялся, что Италия сможет «нормализовать» Сицилию. Вероятно, он был жертвой мафии и рассчитывал, что крепкое и эффективное государство поможет землевладельцам поставить мафию на место. Быть может, он был вынужден поддерживать кратковременное сотрудничество с людьми наподобие Джаммоны, ожидая от итальянского правительства конкретных мер по «умиротворению» Сицилии. Если так, его надежды и упования иссякли задолго до 1876 года, когда к нему пришли Франкетти и Соннино.
Существует, впрочем, и другое объяснение метаморфозы, случившейся с бароном. Турризи Колонна никогда не был жертвой. Их с Джаммоной отношения основывались скорее на взаимном уважении, нежели на устрашении. Возможно, Турризи Колонна оказался лишь первым из череды итальянских политиков, слова которых относительно мафии радикально расходились с делами. Несмотря на всю глубину организации и железную хватку мафиозного кодекса чести, сицилийская мафия никогда не стала бы тем, чем она стала, без поддержки политиков, подобных Турризи Колонне. По большому счету, для мафии не имело смысла подкупать полицейских и магистратов, придерживайся вышестоящие чиновники неукоснительного исполнения законов. В «учетной книге» мафиози дружественный политик тем полезнее, чем больше ему доверяет общество. Если доверие можно заработать громовыми речами против преступности или аналитическими штудиями соблюдения законности на Сицилии – значит, так тому и быть.
Мафия рассчитывается с политиками в валюте, которая редко печатается на бумаге парламентских слушаний и сводов законов и постановлений. Она материализуется в полновесном золоте небольших услуг: новости о правительственных контрактах или предполагаемых продажах земель, перевод с острова на материк чрезмерно усердных магистратов, озабоченных своей карьерой, теплые места для своих в местных органах управления… На публике Турризи Колонна мог демонстрировать отвлеченный научный интерес к «секте», взирая на нее с высоты своего интеллектуального и социального статуса. Вдалеке же от публичных дебатов он поддерживал тесные контакты с Джаммоной и другими мафиози, обеспечивая соблюдение деловых интересов и предоставляя политическую поддержку.
Что бы ни происходило между боссом мафии Джаммоной и политиком, интеллектуалом и землевладельцем Турризи Колонной, восстание в Палермо, случившееся через два года после публикации памфлета барона, оказалось, очередным витком в развитии их отношений. В сентябре 1866 года вооруженные шайки вновь двинулись на город из окрестных деревень. Национальная гвардия Турризи Колонны во главе с Антонино Джаммоной обороняла Палермо. В прошлом Джаммона, подобно многим другим «людям насилия», пытался спекулировать революционным пылом; теперь же он осознал, что итальянское государство – партнер, с которым можно вести дела. Ключевые члены «секты», такие как Джаммона, начали постепенно избавляться от революционного прошлого, и через них «секта» мало-помалу вливалась в кровеносную систему новой Италии. Наряду с другими руководителями борьбы за город в 1866 году Турризи Колонна подвергся допросу в ходе правительственного расследования событий и без малейших сомнений использовал новое слово «мафия», чтобы охарактеризовать зачинщиков беспорядков: «Суды не удается завершить, потому что свидетели лгут под присягой. Они начнут говорить правду, только когда мы положим конец произволу мафии». Судя по всему, мафией Турризи Колонна называл тех преступников, с которыми он не был знаком лично.
Мы пока не ответили на вопрос, как же начался «произвол мафии». В 1877 году те двое людей, которые беседовали с Турризи Колонной, опубликовали свое исследование Сицилии в двух томах. В первом томе меланхоличный Сидней Соннино, в будущем премьер-министр Италии, проанализировал жизнь безземельных крестьян острова. Часть, написанная Леопольдо Франкетти, носила не слишком захватывающее название «Политические и административные условия на Сицилии». Однако вопреки названию эта часть оказалась чрезвычайно любопытной; это исследование мафии, проведенное в девятнадцатом столетии, продолжает пользоваться авторитетом и в двадцать первом веке. На Франкетти ссылались все, кто писал о мафии впоследствии, – до тех пор, пока не появился Джованни Фальконе. Работа «Политические и административные условия на Сицилии» дала первое убедительное объяснение причин возникновения мафии и описала этот процесс.
Индустрия насилия
В расследовании, которое проводили Леопольдо Франкетти и Сидней Соннино, было что-то английское. Оба молодых человека восхищались британским либерализмом, а Соннино получил свое имя от матери-англичанки. Прибыв на Сицилию, они очутились в краю, где большинство населения говорило на совершенно непонятном диалекте. В университетах и литературных салонах, оставшихся за спинами Франкетти и Соннино, Сицилия воспринималась как загадочное место, известное прежде всего из древнегреческих мифов и зловещих заметок в газетах. Поэтому молодые люди заранее готовились к тяготам и всякого рода неприятностям, твердо решив при этом составить как можно более полную карту неизведанных территорий. Среди оборудования, которое они привезли с собой на остров в марте 1876 года, были магазинные винтовки, пистолеты большого калибра и восемь медных тазов (по четыре на каждого). Тазы предполагалось наполнять водой и ставить в изножье походных кроватей, чтобы отпугивать насекомых. Поскольку вдали от побережья дорог почти не было (а те, что имелись, находились в ужасающем состоянии), путешественники часто ездили верхом, выбирая маршруты и проводников в самый последний момент, чтобы избежать возможных нападений.
Из двоих меньше иллюзий относительно Сицилии было у Франкетти: двумя годами ранее он побывал в аналогичной экспедиции на юге материковой Италии, поэтому представлял, чего можно ожидать. Однако Сицилия заставила его с «неизбывной нежностью» приникать к винтовке, притороченной к седлу. Позднее он писал: «Эта обнаженная, монотонная земля словно придавлена таинственным и зловещим бременем». Заметки, которые Франкетти делал во время путешествия, были опубликованы лишь недавно; из записанных им историй две в особенности помогут объяснить, почему он испытал шок, столкнувшись с Сицилией.
Как гласит первая запись 24 марта 1876 года, Франкетти и Соннино добрались до города Кальтанисетта в Центральной Сицилии. Там они узнали, что два дня назад в соседней деревне Баррафранка был застрелен священник; по утверждениям местных чиновников, эта деревня считалась оплотом мафии. В шестидесяти метрах от того места, где был убит священник, стоял свидетель – новичок на Сицилии, правительственный инспектор из северного города Турина, которого прислали взимать налоги с помола. Этот инспектор подбежал к умирающему священнику и услышал последние слова: священник обвинял в своей смерти собственного двоюродного брата.
Немало обеспокоенный случившимся инспектор вскочил на лошадь и помчался к карабинерам. Затем он сообщил о гибели священника его семье, причем не стал обрушивать на них горестную весть прямо с порога, а позвал за собой: мол, священнику требуется помощь – и по дороге открыл правду. Домочадцы священника поблагодарили инспектора за сочувствие и объяснили, что убийство стало итогом двенадцатилетней вражды священника и его двоюродного брата. При этом сам священник, человек весьма обеспеченный, пользовался в деревне дурной славой из-за склонности к насилию по подозрениям во взяточничестве.
Через двадцать четыре часа местная полиция арестовала инспектора, бросила его в камеру и обвинила в убийстве. В числе тех, кто дал показания против чужака, был и двоюродный брат священника. А жители Баррафранки, включая семью убитого, хранили молчание. По счастью для инспектора, чиновники в Кальтанисетте прослышали о происходящем; когда инспектора выпустили, настоящий преступник немедленно скрылся.
Через неделю после Кальтанисетты Франкетти и Соннино очутились в Агриженто, на южном побережье острова, славном развалинами греческих храмов. Там записные книжки Франкетти пополнила другая история – о женщине, получившей от полиции 500 лир в обмен на информацию о двух преступниках; эти двое были заодно с местным боссом, которому принадлежала значительная часть правительственных контрактов на строительство дорог. Вскоре после того, как женщина получила деньги, в деревню из тюрьмы, где провел десять лет, вернулся ее сын. С собой у него было письмо, в котором подробно расписывалось, в чем провинилась перед мафией его мать. Придя домой, он попросил у матери денег на новую одежду; женщина отвечала уклончиво, и это привело к шумной ссоре, после которой сын в гневе покинул материнский дом. Он быстро вернулся вместе с двоюродным братом; вдвоем они нанесли женщине десять ножевых ударов – шесть сын и четыре племянник. Затем они выбросили тело из окна на улицу – и пошли сдаваться полиции.
Путешествуя по Сицилии, Франкетти и Соннино неоднократно отмечали, что слово «мафия» за десять лет, прошедшие с момента, когда оно впервые было услышано, приобрело совершенно неподдающееся какому-либо толкованию многозначие. За два месяца своих разъездов путешественники услышали столько же толкований этого слова, сколько они встретили людей, причем каждый житель острова обвинял всех остальных сицилийцев в принадлежности к мафии. Местные власти ничем помочь не могли; как признался однажды лейтенант карабинеров: «Очень уж сложно определить, что это такое; нужно родиться в Самбуке, чтобы разобраться».
В предисловии к своей книге по итогам экспедиции Франкетти объяснял свои чувства: больше всего его поразило, что наиболее безнадежной ситуация оказалась не во внутренних Золотистых областях острова, где путешественники ожидали столкнуться с невежеством и преступностью, но в зеленых цитрусовых рощах в окрестностях Палермо. На поверхности город был центром процветающей индустрии, которой гордились все до единого: «К каждому дереву относятся так, словно это последний образчик редчайшей породы». Но на смену первому впечатлению приходили истории, от которых по коже бежали мурашки, а волосы становились дыбом. «После очередной порции таких историй аромат апельсинов и лимонов в цвету сменился запахом разложения». Концентрация насилия на фоне современного производства противоречила убеждению, которого истово придерживались итальянские власти: что экономическое, политическое и социальное развитие маршируют в ногу. Франкетти на Сицилии начал задаваться вопросом, воплощаются ли на острове принципы свободы и справедливости, которым он был привержен, «в чем-либо еще кроме патетических речей, скрывающих язвы, не поддающиеся исцелению; эти речи будто слой лака поверх мертвых тел».
Зрелище, как видим, трагическое и вгоняющее в тоску. Однако Леопольдо Франкетти был не только храбр, но и крепок духом; он искренне верил, что, засучив рукава, можно справиться с одолевающими новообразованное государство проблемами. Как и подобало истинному патриоту, он испытывал стыд при мысли о том, что иностранцам Сицилия известна лучше, чем итальянцам. Терпеливо изучая остров и его историю, Франкетти со временем преодолел сомнения и смятение. Результатом стала книга, в которой история мафии впервые была систематизирована. Сицилия отнюдь не представляла собой хаос; напротив, ее проблемы с законностью и порядком логично вытекали из присущей островитянам вполне современной рациональности. Как заключил Франкетти, причина состояла в том, что остров стал обителью «индустрии насилия».
Свою историю мафии Франкетти начинает с 1812 года, когда англичане, оккупировавшие Сицилию во время наполеоновских войн, принялись методично уничтожать царивший на острове феодализм. Феодальная система на острове базировалась на местной разновидности совместного землевладения: король передавал землю в аренду дворянину и его потомкам, взамен же аристократ обязывался присылать свою дружину на помощь королю, когда в том возникала необходимость. На территории аристократа, звавшейся «леном» или «феодом», единственным законом было его слово.
До искоренения феодализма сицилийская история являла собой нескончаемую череду сражений между чужеземными монархами и местными феодалами. Монархи стремились сосредоточить власть в центре, бароны как могли сопротивлялись этому стремлению. В междоусобных войнах преимуществом владели дворяне, не в последнюю очередь потому, что гористый ландшафт Сицилии и почти полное отсутствие дорог чрезвычайно затрудняли какое-либо вмешательство со стороны во внутренние дела острова.
Баронские привилегии были многочисленными и долговременными. Обычай, диктовавший вассалам целовать руку сюзерену при встрече, был официально отменен Гарибальди только в 1860 году. Титул «дон», прежде принадлежавший исключительно испанским аристократам, правившим островом, со временем стал обращением к любому человеку сколько-нибудь высокого положения. (Необходимо отметить, что это обращение распространено на Сицилии повсеместно, отнюдь не только в мафиозных кругах.)
Искоренение феодализма поначалу лишь изменило правила войны между центром и баронами. (Землевладельцы крайне неохотно расставались с властью; последнее из крупных поместий на острове распалось в середине 1950-х годов.) Однако постепенно враждующие стороны научились заключать и соблюдать долгосрочные перемирия; рынок собственности стал регулироваться соответствующими законами. Поместья распродавались по частям. А за землю, которую приобретаешь, а не получаешь по наследству, полагалось платить; земля стала инвестицией, вполне себя окупающей, если подойти к ней с толком. Так на Сицилии появился капитализм.
Капитализм существует благодаря инвестициям, однако беззаконие на Сицилии подвергало инвестиции серьезному риску. Никто не стремился покупать новые сельскохозяйственные машины или расширять владения и засевать поля зерном на продажу, пока существовала реальная угроза того, что конкуренты похитят эти машины и сожгут посевы. Подавив феодализм, современное государство должно учредить монополию на насилие и объявить войну преступности. Монополизировав наследие подобным образом, современное государство создает условия для процветания коммерции. В этих условиях больше нет места неуправляемым баронским дружинам.
По утверждению Франкетти, основной причиной возникновения мафии на Сицилии стала катастрофическая неспособность государства соответствовать этому идеалу. Государству не доверяли, потому что после 1812 года оно так и не смогло установить монополию на применение насилия. Власть баронов на местах была такова, что государственные суды и полиция плясали под дудку местных главарей. Хуже того, отныне не только бароны полагали себя вправе применять силу, когда и где им захочется. Насилие «демократизировалось», как сформулировал Франкетти. Агония феодализма привела к тому, что значительное число мужчин ухватилось за возможность силой завоевать себе место в новой экономике. Некоторые из недавних дружинников начали преследовать собственные интересы; они промышляли грабежом на дорогах, а землевладельцы покрывали их – кто из страха, кто по соучастию. Грозные управляющие, нередко арендовавшие части поместий, также прибегали к насилию для защиты своих владений. В городе Палермо цеха ремесленников требовали себе право ношения оружия, дабы они могли патрулировать улицы (равно как и «сбивать» цены, и проводить операции изъятия товаров у конкурентов).
Когда в провинциальных сицилийских городах стали формироваться местные органы управления, группы, сочетавшие в себе шайки вооруженных преступников, коммерческие предприятия и политические фракции, быстро сориентировались в ситуации и вклинились в этот процесс. Правительственные чиновники жаловались, что «секты» и «партии» – порой всего-навсего крупные семьи с оружием в руках – превращают отдельные области острова в совершенно неуправляемые районы.
Государство учредило и суды, но скоро выяснилось, что новые институты безоговорочно принимают сторону тех, за кем сила и воля эту силу продемонстрировать. Коррупция затронула и полицию. Вместо того чтобы извещать власти о преступлениях, полицейские зачастую выступали посредниками в сделках между грабителями и их жертвами. К примеру, угонщики скота уже не перегоняли украденный скот потайными тропами на бойню, а обращались к капитану полиции с просьбой «посодействовать». Капитан организовывал возвращение скота законному владельцу, а угонщики получали взамен деньги. Естественно, и сам капитан не оставался внакладе.
В этой гротескной пародии на капиталистическую экономику закон оказался поделен на части и приватизирован, подобно земле. Франкетти описывал Сицилию как остров под властью ублюдочной формы капиталистической конкуренции. На острове существовали весьма размытые, призрачные границы между экономикой, политикой и преступностью. В этих условиях люди, решившие начать свое дело, не могли полагаться на защиту закона, который не оберегал ни их самих, ни их семьи, ни их деловые интересы. Насилие сделалось условием выживания: способность применять силу ценилась не меньше инвестиционного капитала. Более того, по словам Франкетти, насилие на Сицилии стало одной из форм капитала.
Мафиози, согласно Франкетти, были «антрепренерами насилия» – специалистами, разработавшими то, что сегодня назвали бы самой передовой рыночной моделью. Под руководством своих боссов мафиозные шайки «инвестировали» насилие в различные области коммерции и предпринимательства с целью получения прибыли и обеспечения монополии. Именно эту ситуацию Франкетти и назвал индустрией насилия. Он писал:
«В индустрии насилия босс мафии… ведет себя как капиталист, импресарио и управляющий. Он руководит всеми совершаемыми преступлениями… он регулирует распределение обязанностей и следит за дисциплиной работников. (Поддержание дисциплины необходимо в любой индустрии, перед которой стоит цель получения значительной прибыли на постоянной основе.) Не кто иной, как босс мафии решает, исходя из обстоятельств, следует ли повременить с насилием или же прибегнуть к более жестоким и кровавым мерам. Он должен подстраиваться под рыночные условия, выбирая, какие операции нужно совершить, каких людей занять, какую форму насилия использовать».
На Сицилии люди с деловыми или политическими амбициями сталкивались со следующей альтернативой: либо вооружаться самим, либо – и это случалось чаще – приобретать защиту у специалиста по насилию, то есть у мафиозо. Живи Франкетти сегодня, он мог бы сказать, что угрозы и убийства являются частью сектора услуг сицилийской экономики.
Создается впечатление, что Франкетти воспринимал себя как нового Чарльза Дарвина в правонарушительной экосистеме; как таковой он открывает нам законы криминального мира Сицилии. Одновременно благодаря такому подходу Сицилия предстает перед нами как исключительная аномалия. Однако на самом деле капитализм в любой стране проходит «ублюдочную» фазу развития. Этой участи не избежала даже Великобритания, страна мечты Франкетти. В 1740-х годах в Сассексе вооруженные преступники получали огромные прибыли от контрабанды чая. Их деятельность привела к анархии в графстве: они подкупали таможенных чиновников, вступали в стычки с правительственными войсками и не брезговали грабежом. Один историк описывал Великобританию 1740-х годов как банановую республику, политики которой совершенствовались в искусствах патронажа и непотизма и в систематическом разграблении общественных средств. Картине, нарисованной Франкетти, также недостает полноты по той причине, что автор не верил в мафию как в тайное общество.
Работу «Политическое и административное состояние Сицилии» встретили комбинацией враждебности и безразличия. Многие сицилийские рецензенты обвиняли автора в невежественном презрении. Отчасти в том, что книгу восприняли именно так, есть вина самого Франкетти. К примеру, его предложения относительно способов разрешения «проблемы мафии» демонстрируют авторитаризм и антипатию к сицилийцам: он не допускал, что жители острова могут иметь право голоса по поводу того, как ими управлять. Франкетти полагал, что мировоззрение сицилийцев извращено, поэтому они считают насилие «этически оправданным», а честность отвергают как не имеющую моральной ценности. Судя по всему он не понимал, что люди зачастую присоединяются к мафиози только потому, что запуганы и не знают, кому доверять.
Тем самым пионерская работа по «индустрии насилия» не была воспринята при жизни Франкетти. Опубликовав свое исследование Сицилии, он в дальнейшем попытался сделать политическую карьеру, но не преуспел на этом поприще. В конце концов мрачный патриотизм, погнавший его на Сицилию, положил конец жизни Франкетти. (Даже друзья порой отмечали, что в любви Франкетти к своей стране было что-то темное и трагическое.) В годы Первой мировой войны он не находил себе места оттого, что страна не изъявила потребности в нем в тяжкую годину. В октябре 1917 года, когда разнеслась весть о сокрушительном поражении итальянцев под Капоретто, Франкетти впал в депрессию и пустил пулю себе в голову.
«Так называемая маффия»: как мафия обрела свое имя
На диалекте Палермо прилагательное mafioso когда-то имело значение «красивый, смелый, уверенный в себе». Всякий, кого так называли, обладал, как считалось, неким особым качеством, и это качество называлось mafia. Ближайший современный эквивалент – «крутизна»: мафиозо называли того, кто гордился собой.
Криминальный оттенок это слово начало приобретать благодаря чрезвычайно популярной пьесе, написанной на сицилийском диалекте, «I mafiusi di la Vicaria» («Мафиози из тюрьмы Викария»), впервые поставленной на сцене в 1863 году. Mafiusi – группа товарищей-заключенных, чьи обычаи выглядят сегодня весьма узнаваемо. У них есть босс и ритуал посвящения, а в пьесе многократно упоминаются «почтение» и «смирение». Персонажи употребляют слово pizzu для обозначения вымогательства, как и современные мафиози; на сицилийском диалекте это слово означает «клюв». Выплачивая pizzu, вы тем самым «смачиваете чей-то клюв». Это слово вошло в обиход из тюремного сленга почти наверняка благодаря упомянутой пьесе: словарь 1857 года толкует это слово исключительно как «клюв», зато словарь 1868 года знает уже и метафорическое значение.
То обстоятельство, что местом действия пьесы служила тюрьма Палермо, лишь подтверждает наше представление о тюрьме как о школе организованной преступности, ее мозговом центре, языковой лаборатории и центре связи. Один рецензент того времени охарактеризовал тюрьму как «своего рода правительство» для преступных элементов.
По своему сюжету пьеса представляет собой сентиментальную сказку о раскаявшихся преступниках. Нас она интересует как первое упоминание мафий в литературе – и как первая версия мифа о хорошей мафии, для которой честь – не пустой звук и которая защищает слабых. Главарь банды запрещает своим людям грабить беззащитных узников и молится на коленях о прощении после убийства человека, заговорившего с полицейским. В финале – абсолютно не имеющем отношения к реальности – капо покидает банду и присоединяется к группе взаимопомощи рабочих.
О двух авторах пьесы известно совсем немного: они принадлежали к труппе бродячих актеров. Сицилийская театральная легенда гласит, что они написали пьесу со слов некоего палермского трактирщика, связанного с организованной преступностью. Принято считать, что образ главаря банды списан с того самого трактирщика. Эту легенду невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть, так что пьеса «I mafiusi di la Vicaria» по сей день остается весьма загадочным историческим свидетельством.