Другие представители школы

Другой представитель расово-антропологической школы Хаустон Чемберлен (1855–1927), был английским аристократом, возненавидевшим родную Англию и возлюбившим Германию. Будучи поклонником и зятем Рихарда Вагнера, он последнюю часть жизни прожил в Германии, где уже после смерти, в период третьего рейха был провозглашен “народным мыслителем”, несмотря на свое английское происхождение. В национал-социалистической Германии очень нравились позиции Чемберлена: его антисемитизм, рассуждения об арийцах, восхваление германизма, выступление против государств Антанты во время первой мировой войны.
Главный труд Чемберлена – “Основы девятнадцатого столетия” (2 тома, 1899) – в донацистской и нацистской Германии многократно переиздавался [4]. В этом труде дается поверхностный, противоречивый и в высшей степени тенденциозный обзор европейской истории. Наивысшее достижение Европы, по Чемберлену, – создание “тевтонской” культуры, самой “высокой” из культур. “Тевтонская” раса – наследница “арийской”, дух которой он призывал возродить [5]. Немцев он восхвалял как воплощение наиболее ценного “западно-арийского” расового типа. Концепции Чемберлена так же далеки от реальной истории как и концепции Гобино, но они гораздо более примитивны и ближе к идеологии немецкого национал-социализма.
Более честной и серьезной попыткой истолкования европейской истории, впрочем, также на основе сомнительных теоретических принципов, был труд американского биолога и историка Мэдисона Гранта (1865–1937) “Конец великой расы” (1916). Автор исходит из положения о том, что наследственность и расовая предрасположенность в истории являются более мощным фактором, чем среда и воспитание. Грант утверждает существование тесной связи между психологическими и социальными признаками, с одной стороны, и расовыми – с другой. Вместе с тем, ссылаясь на данные антропологии, он решительно отрицает связь расовых черт с национальной и языковой принадлежностью [6, XV].
Население Европы, по Гранту, сформировалось в результате трех последовательных волн вторжений трех основных рас: нордической, альпийской и средиземноморской. В отличие от других представителей рассматриваемой школы автор признает достоинства и способности каждой из этих рас. “Средиземноморская” раса превосходит остальные в области умственных достижений и искусства. “Альпийская” раса – это раса хороших земледельцев. “Нордики” составляют расу воинов, моряков, путешественников и, главное, правителей, организаторов, аристократов. Но все-таки “высшей”, “лучшей”, “благородной” Грант считает “нордическую” расу. В результате многочисленных войн в истории “нордики” постоянно несли значительные потери [там же, 166–167, 199–200]. И эта “благородная” раса в настоящее время находится перед угрозой полного исчезновения в результате войн, болезней, алкоголизма и низкой рождаемости [там же, 42–43, 50–51]. Поэтому Грант озабочен сохранением этого типа. Поскольку этот тип размножается медленнее, чем низшие, представленные низшими классами, он рекомендует евгеническую политику, направленную на сдерживание размножения слабых и дефективных индивидов. Как и другие представители расово-антропологической школы, Грант был противником демократии, считая, что она также способствует исчезновению “лучшего” типа.
Одной из разновидностей расово-антропологической школы была так называемая антропосоциология. Ее главные представители – антропологи Жорж Ваше де Ляпуж (Франция) и Отто Аммон (Германия).
Ляпуж (1854–1936) считал Гобино пионером антропосоциологии, а Чемберлена, напротив, квалифицировал как ее “карикатуриста” [7, VIII, 172]. Работы Ляпужа основаны на истолковании антропометрических данных и, прежде всего, сравнительного статистического анализа головного указателя4. Согласно Ляпужу, антропосоциология “имеет своим предметом исследование взаимных воздействий расы социальной среды” [там же, VII]. Под влиянием социального дарвинизма наряду с понятием естественного отбора Ляпуж вводит понятие социального отбора. Он различает шесть основных форм социального отбора: военный, политический, религиозный, моральный, правовой и экономический [8]. Все они оказывают, в конечном счете, пагубное влияние на общественное развитие в целом, так как в результате неуклонно уменьшается число представителей наиболее “ценного” расового типа – белокурого долихокефала (“длинноголового”), которому грозит полное исчезновение. Один из многочисленных “законов” Ляпужа – “закон эпох” – гласит: “С доисторических времен кефалический указатель имеет тенденцию к постоянному и повсеместному росту” [7, 213]. С этим “законом”, постулирующим исчезновение “лучших”, прежде всего связан глубокий исторический пессимизм Ляпужа.
В другом “законе” он пытается установить универсальную связь между величиной головного указателя человека и его классовой принадлежностью [там же, 206–211]. Чем ниже головной указатель, тем выше социальный статус человека, и наоборот. Головной указатель в среднем ниже у горожан, чем у крестьян; у жителей равнин – чем у жителей горных местностей; у богатых – чем у бедных. Эти выводы Ляпуж стремился обосновать путем статистико-антропометрических обследований 20 тысяч французов.
Люди с низким головным указателем (“долихокефалы”), по Ляпужу, принадлежат к “европейской”, или “арийской”, расе; люди с высоким головным указателем (“брахикефалы”) – к “альпийской” расе. Первая изначально превосходит вторую, и это выражается в различном социальном положении людей.
Аналогичные тезисы встречаются у другого представителя антропо-социологической школы О. Аммона (1842–1916). Аммон провел ряд антропометрических обследований среди рекрутов и студентов. В своей книге “Общественный порядок и его естественные основания” (1895) он также стремился соединить принципы социального дарвинизма и расизма в анализе социальных институтов [9].
Аммон доказывает, что брахикефалы, обладающие в среднем более низким социальным статусом и живущие в деревне, – это потомки коренного населения древней Европы. Долихокефалы же – люди с более высоким статусом и живущие в городах – формировались из потомков германских завоевателей, селившихся в городах, и из наиболее активных (“долихокефальных”, “длинноголовых”) жителей деревень. Высшие слои сформировали замкнутое сословие и не допускали снижения социального статуса своих потомков; горожане не мигрировали в деревню; поэтому социальная дифференциация выражает изначальную антропологическую дифференциацию. Тем не менее, число брахикефалов возрастало вследствие феодальных войн и низкой рождаемости в высших слоях.
Искусственность построений антропосоциологов выступает с особенной очевидностью тогда, когда выдающихся людей брахикефалов, своим существованием опровергающих “законы” антропосоциологии, они вынуждены зачислять в так называемые “ложные” брахикефалы [7, 212].
Миф о высоком белокуром долихокефале как высшем расово-антропологическом типе был впоследствии взят на вооружение идеологами немецкого национал-социализма. Однако по иронии судьбы значительная часть политической элиты в фашистской Германии состояла как раз из чернявых низкорослых брахикефалов.
Попытка синтеза расизма и социального дарвинизма содержится и в работах Людвига Вольтмана (1871–1907). Литературная плодовитость сочеталась у Вольтмана с грубым примитивизмом и откровенным пародированием науки для обоснования мифа о превосходстве “германской” расы. Его концепции интересны как объект исследования и поучительны как пример рационализации изначального этнического и расового предрассудка.
Подобно антропосоциологам, Вольтман видел задачу социологии в том, чтобы “представить себе расу и общество в их закономерной связи и изучить расовый процесс как естественное основание “социального процесса” [10, 136]. Но в отличие от Ляпужа и Аммона, расизм которых был направлен на обоснование социально-классового неравенства, Вольтман отрицал расовые основы социальной иерархии и считал себя сторонником социализма [11]. Его расизм был преимущественно националистическим и представлял собой наиболее развернутое раннее обоснование идеологии германского национал-социализма.
Отвергая прямолинейный характер социальной эволюции, Вольтман сравнивал ее с “многоветвистым деревом, на верхушке которого находятся даровитейшие расы с их самыми высокими культурами” [10, 165].
У Вольтмана можно найти набор типичных тезисов расово-антропологической школы: 1) о превосходстве европеоидной (“кавказской”) расы, а внутри нее – северно-европейской (“германской”); 2) о неспособности “низших” рас к усвоению “настоящей” цивилизации (по Вольтману, более светлая кожа – вообще признак интеллектуального превосходства); 3) о пагубности расовых смешений [там же, 116–117, 205, 259]. Лозунг “Германия превыше всего” нашел у него замечательные “научные” доказательства. Главный вывод его “политической антропологии” заключается в том, что “германская раса призвана охватить земной шар своим господством, использовать сокровища природы и рабочей силы и включить пассивные расы как служебный член своего культурного развития” [там же, 307]. Вдохновляемый патриотическими чувствами, Вольтман даже старался доказать, будто все выдающиеся творения итальянской и французской культуры созданы “германской” расой, и на основе “генеалогических” изысканий утверждал “германское” происхождение таких людей, как Данте, Леонардо да Винчи, Тициан, Тассо, Монтень, Дидро, Руссо и др.
Известное влияние на концепции расово-антропологической школы оказал видный английский ученый Фрэнсис Гальтон (1822–1911), двоюродный брат Ч. Дарвина. Но самого Гальтона вряд ли можно отнести к этой школе, так как он, строго говоря, не был социальным ученым или социальным философом. Гальтон внес значительный вклад в самые различные области научного знания: географию, физику, метеорологию, статистику, психологию, биометрику (т. е. применение математических методов в биологических исследованиях) и т. д. Важное место в его творчестве заняло изучение проблем индивидуальных различий между людьми и наследственной обусловленности таланта. Именно этим проблемам, остающимся актуальными и для современной науки, посвящена его известная книга “Наследственный гений” (1869) [12], получившая высокую оценку Ч. Дарвина.
В этой книге на основе статистического анализа родословных наиболее значительных представителей английских судебных органов и духовенства Гальтон пришел к выводу о наследственной обусловленности одаренности. Его данные, как и данные, полученные учеными впоследствии, в целом подтверждают, что талант бывает наследственным. К серьезным недостаткам этой работы исследователи, однако, относят, во-первых, выбор для оценки талантливости таких социальных групп, как судьи и духовенство (репутация или карьера которых зависят скорее от социальных факторов), во-вторых, субъективный характер выбора некоторых объектов изучения. “Репутация” вообще не может служить единственным критерием одаренности, как считал Гальтон: нередко, наоборот, она является следствием известной интеллектуальной и прочей ограниченности.
Из двух факторов индивидуальных различий: среды и наследственности – решающую роль Гальтон отводил последней. “Я вполне признаю важное значение воспитания и различных общественных влияний на развитие деятельных сил ума, так же как я признаю действие упражнения на развитие мышц руки кузнеца, – но никак не более”, – писал он [там же, 15]. Решительно отрицая природное равенство между людьми, он вместе с тем отвергал положительное влияние на способности аристократического происхождения.
Исходя из наследственного характера талантливости, Гальтон отстаивал необходимость поднимать ее общий уровень и обеспечивать хорошую наследственность для будущих поколений. “Я заключаю, что каждое поколение имеет громадное влияние на природные дарования последующих поколений, и утверждаю, что мы обязаны перед человечеством исследовать пределы этого влияния и пользоваться им так, чтобы, соблюдая благоразумие в отношении к самим себе, направлять его к большей пользе будущих обитателей земли”, – писал он [там же, 3]. Именно этими мотивами руководствовался Гальтон, создавая евгенику, призванную на основе научных исследований изыскивать и пропагандировать пути улучшения человеческого потомства.
По инициативе и материальной поддержке Гальтона в 1904 г. при Лондонском университете была создана Национальная евгеническая лаборатория, а в 1907 г. в Лондоне возникло “Общество евгенического воспитания”, членами которого были, в частности, Б. Шоу и Г. Уэллс. В дальнейшем в различных странах, в том числе и в СССР, возникли евгенические общества. Однако евгеническое движение было вскоре дискредитировано проникновением в него расистов и попытками использовать евгенику для антигуманных целей. В СССР евгеника была запрещена в связи с развернувшимся в стране преследованием генетики как несовместимой с “подлинно научным” мировоззрением.
Нельзя, однако, думать, что взгляды самого Гальтона не оказали определенного влияния на дальнейшую печальную судьбу евгеники. Принимая европейскую модель талантливости и гениальности за единственную и универсальную, он считал различные расы неравноценными в отношении одаренности, что было проявлением европоцентризма и культурной ограниченности его мировоззрения. Многие социальные или комплексные биосоцио-психологические проблемы Гальтон трактовал как чисто биологические.
Подчеркивая роль биологической наследственности, он фактически игнорировал роль “социальной наследственности”, традиций, социальных институтов и отношений. В частности, Гальтон игнорировал тот факт, что социальная иерархия далеко не всегда выражает естественную иерархию способностей; напротив, она нередко препятствует этому выражению.
Последователем Гальтона был английский философ-позитивист, биолог К. Пирсон (1857–1936), который в 1906 г. возглавил основанную Гальтоном евгеническую лабораторию в Лондоне. Пирсон и его ученики развивали биометрические методы исследования Гальтона и соединяли его концепции с антропологическими концепциями Ляпужа и Аммона.
Концепции расово-антропологической школы нашли отражение в трудах итальянской криминологической школы, особенно в исследованиях известного криминолога и психиатра Чезаре Ломброзо (1836–1909), обосновывавшего биологически-наследственную обусловленность преступности и взгляд на преступника как на психически ненормального человека. Политические революции он истолковывал как психоантропологическое явление, рассматривая их как выражение устремлений гениальных и психически ненормальных людей [13].